Откровения секретного агента

— Так точно, товарищ генерал! Готов умереть за Родину!

И все. Генерал очень возлюбил меня, очевидно полагая, что его лозунговая агитация оказала на меня соответствующее воздействие.

В голове вертелась смертельная мысль, которой не суждено было осуществиться. Если ее превратить в слова, то можно уезжать обратно в Молдавию, искать себе работу где-нибудь в школе и учить ребятишек азам английской грамоты. Шальная мысль звучала бы так: «А свою агентуру вы, товарищ генерал, тоже обкрадывали? Те, закордонные „Роджеры“, писали расписки на одну сумму фунтов, долларов, марок или какой другой валюты, а получали меньше? Кто там проверит за кордоном? Почему бы и нет: соблазн большой, валюта не подконтрольна, расписки всегда найдутся». Интересно, какое бы стало лицо у генерала, если бы я его об этом спросил. Да еще добавил бы какой-нибудь лозунг: «Своя рубашка ближе к телу» или: «Быть у воды и не намочиться», а может: «С агента по доллару, резиденту куш».

Но я не сьюсайдер — самоубийца или фанатик-камикадзе.

Пока я размышлял над бредовой мыслью, генерал спустился на землю и снова превратился в человека.

— Стреляешь как? — спросил он неожиданно.

Я рассказал генералу, как я стреляю, про призовые места в армии, и тут же услышал вопрос о тех видах спорта, которыми занимался.

— Лыжи — первый разряд, бег — стометровка — одиннадцать и две десятых, хорошие показатели по бегу на четыреста, полторы тысячи, пять километров и даже десять тысяч метров. Бокс — двенадцать боев — два проигранных, самбо…

— Еще подучим чему надо и сколько надо, — прервал меня генерал с озабоченным видом. — Есть еще один вопрос, который мы должны выяснить сейчас.

Он нажал кнопку, в дверь просунулся чекист-канцелярист. Генерал сделал рукой жест, и он исчез. Сразу же в кабинет вошла та дама, которая сидела в приемной, и снова ободряюще улыбнулась мне. Несмотря на возраст, она была стройной и подтянутой. Женщина уверенно прошла к столу и села на стул. Как я мог сообразить по ее независимому и уверенному поведению, она уже не раз бывала в этом кабинете. Я не мог оторвать взгляда от ее высокой груди.

— Кира Николаевна, побеседуйте с молодым человеком на любую тему, которая вам понравится, — предложил генерал.

Она снова улыбнулась мне, на этот раз показав великолепные кораллы зубов, и сразу же начала говорить по-английски. Я не ожидал, что мне здесь будут устраивать экспромтом языковой экзамен, и слегка стушевался, потому что думал не о деле, а о ее груди. Но в следующую секунду я уже врубился в ситуацию. Бес решил со мной сыграть шутку: я вспомнил одну из прекрасных характеристик, которую давал женщине Бернард Шоу, и начал с легкой улыбкой описывать портрет Киры Николаевны:

— «Она вошла, как утреннее сияние солнца, и в мрачном замке сразу стало светло и уютно. Ее голубые глаза, такие яркие и бездонные, как два таинственных горных озерка, поглядели на меня с любопытством, не лишенным загадки. И непонятно было, чего в них больше: любопытства или иронии. Я глядел на ее стройную фигуру, затянутую в плотную одежду, и не мог оторвать глаз от изумительно спокойного прекрасного лица. Едва заметная улыбка тронула ее полноватые губки. Она была просто красива, и в то же время в ней угадывалась неприсущая красивым женщинам доброта. Я удивился, что такие женщины существуют на свете, и одна из них станет моим испытанием». — Я театрально склонил голову перед Кирой Николаевной.

— Очень мило! — улыбнулась она. — Откуда вы это почерпнули? Из Шелли?

— Это Шоу, я лишь чуть-чуть его подправил под ваш портрет.

— Вы хотите, чтобы я дала вам прекрасную языковую рекомендацию?

— Нет! Поклянитесь говорить правду и только правду!

Она приняла навязанную ей игру и, подняв руку, торжественно произнесла:

— Клянусь!

В эту секунду я увидел лицо генерала: он глупо улыбался, как это бывает с людьми, когда при них говорят на иностранном языке, а они не понимают и силятся что-то ухватить из отдельных фраз.

Кира Николаевна тоже увидела лицо генерала и сразу же пояснила:

— Лев Алексеевич, я не пойму, где он изучал язык: так говорят в Ориноко и так говорят в Каролине.

«А еще, мадам, — заметил я мысленно, — Кентукки, там жил мой приятель Рой Снайдер, американский сержант, с которым мы были вместе в Японии целых восемь месяцев, и он был моим первым учителем английского языка, и, надо сказать, хорошим учителем, потому что я уже через три месяца насобачился говорить по-английски, а точнее „по-американски“. Он диктовал мне десятки слов и выражений, которые я выучивал и прокручивал в своем общении с американцами. И никакой институт не смог выколотить из меня весь этот языковый американизм, и я рад, что Елена Николаевна, которая сама прожила несколько лет в Америке, не стремилась меня переделать».

— Если я закрою глаза и буду его слушать, я не возьмусь утверждать, что он русский.

— Да, да! — закивал радостно головой генерал. — Я вот тоже слушаю, как он говорит, и не пойму, кто и где научил его американизму.

«Врете, товарищ генерал! Какой вы, к черту, разведчик! Вы даже языка не знаете. „Американизму, американизму!“ Чего вы понимаете в американизме? Сидел под крышей дипломата и руководил. „Сам погибай, а товарища выручай!“ Вы не погибнете, генерал, вы провалитесь и будете сидеть в кабинете, ездить по выходным на загородную дачу, получать все блага, которые вы себе присвоили, может быть, обирать своих „Роджеров“. А тот инженер, сеньор лейтенант с подводной лодки „Галактика“, разгрыз ампулу с ядом. Почему он это сделал — никто никогда не узнает, хотя вы, генерал, утверждаете: сам погиб, но товарищей спас».

Этот экзамен мне нравился, я видел, что Кира Николаевна с удовольствием экзаменует меня и по моей биографии, и по музыке, и по страсти к женщинам. Когда мы коснулись этой темы, она не стала переводить наш разговор генералу, лишь коротко бросила:

— Вы и сами все понимаете.

А генерал напыжился и сделал вид, что действительно все понимает, хотя я был уверен, что он понимал лишь с пятого на десятое.

— Какие женщины вам больше всего нравятся? — спросила она. — Брюнетки, блондинки, полные, худые? Вам бы тест по женщинам провести.

— Если сказать коротко, то нравятся такие, как вы, — заметил я с напускной застенчивостью. Но Кира Николаевна вдруг покраснела, а генерал интуитивно сделал стойку, заподозрив, что я сказал какую-то пакость этой обаятельной женщине.

— Что-нибудь не так? — спросил генерал тревожно. — Не тянет?

— Нет, Лев Алексеевич, он слишком тянет. С языком у него все в порядке. Ему нужны знания быта и ряда особенностей стран.

— Вы можете оказать мне услугу? — спросил заискивающе генерал. — Просветите его, дайте ему эти знания.

— Право, я затрудняюсь, — как-то неуверенно начала она, но генерал почувствовал, что она сдается, и сразу стал давить:

— Я освобожу вас дня на три, сюда можете не приезжать. Надо мне поговорить с Григорием Андреевичем?

— Он в командировке в Югославии. Хорошо, я поработаю с молодым человеком. — Она как-то ласково (или мне это показалось) взглянула на меня и поднялась.

…Жила Кира Николаевна в арбатских переулках, в массивном доме, украшенном с фасада эркерами. Подъезд на блоке, в вестибюле — вахта.

— Куда идешь? — спросил меня вахтер, наверно, из старых охранников НКВД — уж очень подозрительно он меня разглядывал.

Я назвал номер квартиры. Наверное, ему очень хотелось спросить, зачем я туда иду, но, пересилив свое профессиональное любопытство, нажал кнопку пульта.

— К вам тут… — пытался он подобрать подходящее для меня определение, но никак не мог вспомнить ни одного приличного. Пока он думал, Кира Николаевна сказала слегка раздраженным тоном:

— Пропустите, я сама разберусь, как его назвать. А вообще, надо спрашивать у посетителя имя, отчество.

Страж довоенных порядков зыркнул на меня ненавистным взглядом и кивнул головой, указывая, где лифт. В кабине были зеркала, сиденья, обитые красным плюшем, стенки без единой царапинки.