Страница 73 из 85
Узнав о характере заведения, Олдерсон сообщил Батлеру, что проникновение в такое место с целью найти нужного человека представляет большую проблему. Для этого требовался ордер на обыск, который было трудно получить. Силовое вторжение в большинстве случаев, когда бизнес владельцев противоречил общественным нравам, было достаточно легким, но иногда приходилось сталкиваться с ожесточенным сопротивлением обитателей дома. Единственным способом избежать такого противостояния было втереться в доверие к владелице заведения и щедро заплатить ей за молчание.
– Но в данном случае я не советую этого делать, – сказал Олдерсон Батлеру. – Судя по всему, она особенно дружелюбно относится к вашему подозреваемому. Несмотря на риск, будет лучше застигнуть их врасплох.
Он объяснил, что для этого необходимо иметь как минимум троих человек в дополнение к руководителю операции, которые, – после того как одному из них удастся проникнуть в прихожую, если дверь откроется после звонка, – быстро войдут следом и окажут ему поддержку. Следующим важным этапом был стремительный обыск, когда все служебные двери распахиваются и возможное сопротивление слуг подавляется численным преимуществом либо гарантией молчания. Иногда для этого требовались деньги, иногда применялась сила. Затем один из сыщиков, изображающий слугу, будет аккуратно стучаться в другие двери (Батлер и остальные будут находиться поблизости) и в случае ответа опознает нужное лицо. Если дверь не откроют при явном присутствии людей внутри, ее можно будет взломать. Дом стоял отдельно от остальных, поэтому оттуда можно было ускользнуть лишь через парадную или заднюю дверь, которые будут находиться под охраной. Этот план представлялся довольно рискованным, но, несмотря ни на что, эвакуацию Эйлин необходимо было сохранить в тайне.
Когда Батлер услышал все это, пренеприятная процедура заставила его понервничать. Когда-то он думал, что может просто поговорить с дочерью, не заходя в дом: заявить, что ему все известно, и она больше не может этого отрицать. Тогда он бы предоставил ей выбор между поездкой в Европу и отправкой в исправительное учреждение. Но ощущение дерзкой враждебности со стороны Эйлин и растущей враждебности в глубине собственного сердца заставило его склониться к другому методу. Он велел Олдерсону довести план до совершенства и поставить его в известность сразу же после того, как Эйлин или Каупервуд войдет в дом. Затем он приедет туда и с помощью сыщиков устроит ей очную ставку.
Это был неразумный и жестокий замысел как с точки зрения семейных отношений, так и с учетом перспектив «исправления». Насилие никогда не приводит к добру, но Батлер этого не понимал. Ему хотелось напугать Эйлин, чтобы пережитое потрясение заставило ее осознать чудовищность своего проступка. Он ждал целую неделю после того, как отдал распоряжение, и вот однажды днем, когда его нервы были напряжены до предела, наступила развязка. Каупервуд уже находился под обвинением и теперь ожидал суда. Эйлин время от времени приносила ему известия о том, как относится к нему ее отец. Разумеется, она не получала никаких свидетельств непосредственно от Батлера – он стал слишком скрытным в отношениях с ней и не собирался рассказывать, что он тщательно готовит окончательное крушение Каупервуда, – но кое-какие части его замысла становились известны Оуэну, который сообщал их Кэлламу, а тот в свою очередь простодушно делился ими с Эйлин. К примеру, так она узнала о возможной позиции ставленника Батлера, нового окружного прокурора, который регулярно приходил к нему домой или в контору. Оуэн рассказал Кэлламу, что Шэннон собирается приложить все силы, чтобы «посадить» Каупервуда, который, по мнению их отца, вполне заслуживает этого.
Потом она узнала, что ее отец выступает против того, чтобы Каупервуд смог возобновить свой бизнес, и считает, что его больше нельзя допускать к финансовым делам. «Если общество избавится от него, это будет благословением Божьим», – сказал он Оуэну однажды утром, когда читал газетную статью о юридических коллизиях Каупервуда, и Оуэн поинтересовался у Кэллама, знает ли тот причину такой ожесточенности старика. Оба сына не могли понять, в чем дело. Все это Каупервуд узнавал от нее, включая слухи о том, что судья Пейдерсон, который собирался заслушивать дело, был старым знакомым Батлера, а Стинер может получить максимальный срок за свое преступление, но вскоре будет амнистирован.
Все эти новости не слишком пугали Каупервуда. Он сказал Эйлин, что у него есть могущественные финансовые союзники, которые обратятся к губернатору с апелляцией о помиловании, если он будет осужден, но он так или иначе не считает, что у обвинения есть достаточно веские улики для обвинительного приговора. Он был всего лишь политическим козлом отпущения, выставленным на обозрение благодаря публичной шумихе и влиянию ее отца. С того времени, как ее отец получил анонимное письмо насчет их отношений, он стал жертвой враждебности Батлера, но не более того.
– Если бы не твой отец, милая, то я бы моментально отделался от этого обвинения, – заявил он. – Я уверен, что ни Симпсон, ни Молинауэр не имеют против меня ничего личного. Они хотят вытеснить меня из трамвайного бизнеса в Филадельфии, и конечно же, сначала они хотели как-то выгородить Стинера, но если бы твой отец не ополчился на меня, то они бы и не подумали делать из меня жертву. Кроме того, твой отец расставил в нужных местах мелких политиканов и этого парня, Шэннона. Вот в чем трудность: они должны выполнять его распоряжения.
– Да, я знаю, – ответила Эйлин. – Дело во мне, и только во мне. Если бы не его подозрения насчет меня, то он бы не замедлил помочь тебе. Знаешь, иногда мне кажется, что я сильно подвела тебя. Просто не знаю, что делать. Я могла бы какое-то время не встречаться с тобой, если бы думала, что это как-то поможет тебе, но теперь не вижу, какой от этого прок. О, Фрэнк, я люблю, люблю тебя! Я все сделаю ради тебя. Мне все равно, что скажут или подумают другие люди. Я люблю тебя.
– Ты просто думаешь, будто любишь, – шутливо отозвался он. – Это пройдет. На свете есть и другие мужчины.
– Другие? – возмущенно и презрительно воскликнула Эйлин. – После тебя не может быть никого другого. Мне нужен только один мужчина – мой Фрэнк. Если ты бросишь меня, я отправлюсь в ад, вот увидишь!
– Не надо так говорить, Эйлин, – раздражаясь, возразил он. – Мне не нравится слышать такие слова от тебя, и ты не сделаешь ничего подобного. Я люблю тебя. Ты знаешь, что я не собираюсь бросать тебя. Зато сейчас тебе будет лучше оставить меня.
– Да что ты говоришь! – воскликнула она. – Оставить тебя? Вот так просто, и все? Но если ты отступишься от меня, то я сделаю именно то, о чем говорила. Клянусь!
– Не говори чепухи.
– Я клянусь. Клянусь моей любовью. Клянусь твоим успехом и нашим счастьем. Я сделаю то, что сказала, и отправлюсь в ад.
Каупервуд встал. Теперь он немного боялся глубокой, всеобъемлющей страсти, которую сам пробудил в ней. Она была опасна. Он не знал, куда она может завести.
Стоял безрадостный ноябрьский день, когда Олдерсон, своевременно информированный дежурным сыщиком о прибытии Каупервуда в дом на Шестой улице, немедленно отправился в контору Батлера и предложил ему ехать вместе с ним. Даже теперь Батлер с трудом мог поверить, что он найдет там свою дочь. Ужас и позор. Что он скажет ей? Как укорит ее? Как он поступит с Каупервудом? Его большие руки вздрогнули и напряглись при этой мысли. Они быстро доехали до места, где второй дежурный сыщик подошел к ним с другой стороны улицы. Батлер и Олдерсон вышли из экипажа и вместе направились к двери. Время близилось к половине пятого. Каупервуд, снявший пиджак и жилет в одной из комнат дома, выслушивал исповедь Эйлин о ее последних неприятностях.
Комната, где они находились, соответствовала типичному представлению о роскоши, преобладавшему в то время. Большинство мебельных наборов, предлагавшихся оптовыми мебельными компаниями для продажи в «эксклюзивном» сегменте рынка, были имитациями французских стилей от Людовика XIV до Людовика XVI. Занавески неизменно были плотными и тяжелыми, часто парчовыми и нередко красными. Ковры с яркими цветочными рисунками были покрыты густым бархатистым ворсом. Мебель, независимо от древесины, была массивной, громоздкой и декорированной цветочной резьбой. В комнате стояла тяжелая кровать из орехового дерева с таким же комодом и платяным шкафом. Над умывальником висело большое квадратное зеркало в позолоченной раме. На стенах были развешаны гравюры дурного качества с изображением пейзажей и обнаженных фигур. Позолоченные стулья были обиты бело-розовой цветочной парчой с блестящими бронзовыми кнопками. На толстом кремово-розовом брюссельском ковре были вытканы голубые жардиньерки с цветочным орнаментом. Комната производила общее впечатление роскоши, легкомысленности и тесноты.