Страница 54 из 85
Батлер, который был один в своем кабинете. – Оуэн отлучился в соседнюю комнату, – уставился на него из-под кустистых бровей.
– Мне нужны мои деньги, – с раздражением заявил он.
Старинная ирландская ярость внезапно всколыхнулась в груди старика, и он пронзил взглядом этого беззаботного щеголя, похитившего честь его дочери.
– Судя по тому, как обстояли дела сегодня утром, я подумал, что вы захотите вернуть их, – тихо ответил Каупервуд без малейших колебаний. – Как видно, акции лежат на дне.
– Да, они лежит на дне и, думаю, не скоро поднимутся. Я должен получить то, что мне причитается, и немедленно. У меня нет времени.
– Хорошо, – отозвался Каупервуд, чувствующий шаткость своего положения. Старик был в дурном настроении. Присутствие Фрэнка явно раздражало его, и можно было ожидать худшего. Каупервуд все больше понимал, что дело в Эйлин, что Батлер что-то знает или о чем-то догадывается.
Теперь следовало напустить на себя деловой вид и покончить с этим.
– Прошу прощения. Я полагал, что получу отсрочку, но все в порядке. Я могу достать деньги, и скоро вы получите их.
Он повернулся и быстро направился к двери.
Батлер встал. Он рассчитывал, что дело обернется иначе. Ему хотелось разоблачить этого человека или даже ударить его. Он был готов сделать недвусмысленный намек, требующий ответа, или выдвинуть резкое обвинение. Но Каупервуд появился и ушел, такой же любезный и уверенный в себе, как обычно.
Батлер был сбит с толку, разъярен и разочарован. Он распахнул дверь, ведущую в соседнюю комнату, и позвал:
– Оуэн!
– Да, отец.
– Пошли кого-нибудь в контору Каупервуда, пусть заберут деньги.
– Ты решил забрать свой вклад?
– Так и есть.
Оуэн был озадачен сердитым тоном отца. Он гадал, что это может означать, и решил, что с Каупервудом не помешает перекинуться несколькими словами. Вернувшись к своему столу, он набросал записку и вызвал клерка. Батлер подошел к окну и выглянул на улицу. Он был рассержен, ожесточен и преисполнен горечи.
– Собака! – тихо воскликнул он. – Я раздену его до нитки, я разорю его! Клянусь, я отправлю его за решетку! Я покончу с ним, только дай срок!
Он сжал кулаки и стиснул зубы.
– Я ему покажу. Я его уничтожу. Собака, мерзавец!
Еще никогда в жизни он не был в таком бешенстве и не желал мести с большей силой.
Он шагал по кабинету, размышляя, что можно сделать. Нужно допросить Эйлин – вот что он сделает. Если ее слова или выражение ее лица подтвердят его подозрение, он разберется с Каупервудом. Дальше оставалось разобраться с городским казначеем. Его связь с Каупервудом сама по себе не являлась преступлением, но можно преподнести это как преступление.
Он велел клерку передать Оуэну, что ненадолго отлучится по делам, сел в вагон конки и доехал до дома, где обнаружил, что старшая дочь готовится к выходу. На ней было алое бархатное платье, отделанное узкой позолоченной тесьмой, и алый тюрбан без полей, расшитый золотыми нитями, изящные ботинки из золотистой лайки и длинные перчатки из бледно-сиреневой замши. Ее уши были украшены одним из последних увлечений – длинными гагатовыми сережками. Увидев ее, пожилой ирландец осознал – вероятно, с большей ясностью, чем когда-либо раньше, – что вырастил птицу с редкостным оперением.
– Куда ты собралась, дочь? – спросил он, безуспешно пытаясь скрыть свой страх, расстройство и нарастающий гнев.
– В библиотеку, – непринужденно ответила она, но вдруг поняла, что с отцом происходит что-то неладное. Его лицо было слишком отяжелевшим и серым. Он выглядел усталым и мрачным.
– Поднимись на минуту в мой кабинет, – сказал он. – Хочу перемолвиться с тобой перед уходом.
Эйлин испытывала смешение любопытства, изумления и тревоги. Желание отца поговорить с ней в его кабинете было необычным, а его настроение говорило, что ее ожидает что-то неприятное. Как любая женщина, которая нарушает общепринятую мораль, Эйлин остро сознавала губительные последствия, к которым могло привести ее разоблачение. Она часто думала, как бы поступили ее родные, если бы узнали, чем она занимается, но так и не смогла прийти к определенному выводу. Ее отец был чрезвычайно решительным человеком, но она ни разу не видела, чтобы он проявлял жестокость или равнодушие к кому-либо из домашних, и особенно к ней. Казалось, он любит ее больше других и ничто не может отвратить его от этой любви, но теперь она была не слишком уверена.
Батлер шел впереди, тяжело ступая по лестнице. Эйлин, следовавшая за ним, на ходу посмотрелась в высокое трюмо, стоявшее в коридоре. Она сразу же оценила всю пленительность своего облика и неуверенность в ближайшем будущем. Чего хотел отец? Волнуясь, она заметно побледнела.
Батлер вошел в свой душный кабинет и опустился в большое кожаное кресло, несоразмерное с остальными предметами обстановки, подходящее только столу. Перед ним, напротив окна, располагалось кресло, куда он усаживал посетителей, чьи лица он хотел рассмотреть получше. Когда Эйлин вошла в комнату, он указал на это кресло, что не сулило ей ничего хорошего, и велел:
– Сядь вон там.
Она уселась, не представляя, чего ждать дальше. Ей на ум сразу пришло обещание, данное Каупервуду: отрицать все во что бы то ни стало. Если отец собирался обрушиться на нее с нападками по этому поводу, то он ничего не добьется, подумала она. Это был ее долг перед Фрэнком. Ее прелестное лицо сразу же вытянулось и будто застыло. Она сжала свои маленькие белые зубки, и отец сразу же заметил, что она сознательно готовится противостоять ему. Он опасался, что это является доказательством ее вины, и поэтому испытывал еще больший стыд, отчаяние и ярость. Пошарив в левом кармане своего пальто, он извлек вместе с другими письмами то самое роковое послание, выглядевшее дешевой уловкой. Его толстые пальцы подрагивали, когда он извлекал листок из конверта и молча развернул его. Он передал ей листок, казавшийся крошечным в его кулаке, и сказал:
– Вот, читай.
Эйлин взяла письмо и на секунду испытала облегчение от того, что могла опустить взгляд. Ее облегчение испарилось в следующую секунду, когда она осознала, что должна встретиться взглядом с отцом и посмотреть ему в лицо.
«Уважаемый сэр!
Хочу предупредить что ваша дочь Эйлин спуталась с мужчиной каковой ей совсем не пара. Это Фрэнк А. Каупервуд банкир. Ежели не верите присмотрите за домом 931 на Десятой улице. Тогда сами убедитесь».
Краска невольно сбежала с ее щек, но мгновенно вернулась волной жаркого возмущения.
– Что за ложь! – воскликнула она и посмотрела отцу в глаза. – Только подумать, что кто-то мог написать такое обо мне! Как они посмели? Позор, да и только.
Старый Батлер, прищурившись, строго смотрел на нее. Бравада Эйлин ни на миг не обманула его. Он знал, что если бы она и в самом деле была невиновна, то возмущенно вскочила бы на ноги. Она выразила бы протест всем своим существом. Но сейчас она лишь надменно глядела на него. Ее притворное возмущение для него было лишь признанием горькой истины. Красота Эйлин была ей в помощь и восхищала его. В конце концов, что можно поделать с этой блестящей женщиной? Она больше не была той десятилетней девочкой, какой она была иногда в его воспоминаниях.
– Тебе не нужно говорить, что это неправда, Эйлин, – сказал он. – Тебе не нужно лгать. Ты не так воспитана. Почему написано письмо, если ничего нет?
– Ничего подобного, – настаивала Эйлин, изображая гнев и оскорбленные чувства. – Ты не имеешь права обвинять меня. Меня там не было, я не распутничаю с мистером Каупервудом. Мы вообще встречались только в свете.
Батлер угрюмо покачал головой.
– Это сильный удар для меня, дочка, – сказал он. – Очень тяжкий удар. Я готов поверить тебе на слово, если ты так говоришь, но не могу отделаться от мысли, что ты лжешь мне. Я не следил за этим домом. Письмо пришло сегодня утром, и написанное может быть неправдой. Надеюсь, что это неправда. Мы больше не будем говорить об этом. Если там что-то есть и если ты не зашла слишком далеко, я хочу, чтобы ты подумала о своей матери, братьях и сестре и была хорошей девочкой. Подумай о вере, в которой ты воспитывалась, и о нашей репутации. Если мы оступимся и общество узнает об этом… Это большой город, но тогда здесь нам не будет места. Твоим братьям нужно делать карьеру, они ведут здесь дела. Ты и твоя сестра когда-нибудь выйдете замуж. Как ты будешь смотреть миру в лицо и что станешь делать, если в этом письме есть хоть капля правды?