Вне протяжения

«Так на холсте каких-то соответствий

Вне протяжения жило Лицо».

Велимир Хлебников.

1.«Жизни счёт начнётся с этой ночи»1

– Всё! – устало выдохнул Зиновий и отключил блок энцефалографа. Возражений не было. Односложное «Всё!» ни для кого из присутствующих не требовало дополнительных пояснений.

Четыре пары глаз не отрывались от едва дрогнувшего напоследок теплового пера энцефалографа с фатальным упорством чертившего одну прямую линию. Ритмично мигала зелёная лампочка кардиомонитора, вязкую тишину ремзала зала пробивали только монотонные всхлипы-вздохи и звонко-металлические хлопки клапанов аппарата искусственной вентиляции лёгких.

Станислав Веткин поймал вопросительный взгляд медсестры Аллочки, состроил кислую гримасу, сопроводив удручённым пожатием плеч: впустую старались, как видишь… Он снова посмотрел на пятого в помещении, распластанного перед ними, запоздало озвучил одними губами:

– Шабаш!..

На функциональной кровати мужчина средних лет с присосавшимися змейками проводов больше не подавал признаков жизни. Глаза закрыты, лицо без единой кровинки, словно гипсовая маска, отражение иного мира. Грудь обманчиво размеренно вздымалась, но то лишь механизм дышал за больного через вставленную в рот пластиковую трубку интубации. Только само сердце газло всему работало чётко, как ему и положено по жизни, заставляя световой зайчик на экране прыгать через невидимый барьер смерти.

Персонал возле койки, два реаниматора, анестезиолог и медсестра уже не воспринимали его живым человеком. Клетки коры мозга пациента необратимо погибли, и перед ними находился уже некий биологический субстрат, телесная оболочка, лишённая наполнявшей её совсем недавно личности, что на языке реаниматоров называется просто «аппаратом сердце-лёгкие».

– Что ж, случай как раз подходящий … – внезапно озвучил Зиновий Александрович и без него засевшее в голове Стаса.

Заведующий отделением, точнее исполняющий его обязанности, снял марлевую маску, вытер пот со лба под накрахмаленной шапочкой и демократично предложил, уверенный наперёд в общем ответе:

– Так что? Звоним? Все согласны?

«Ну, Зина-Зинуля, зачем спрашивать? И так всё ясно! Зачем время терять?» – ничего не произнося вслух, поморщился Станислав.

Из института экспериментальной реаниматологии просили о каждом подобном факте сообщать в любое время суток. После почти часовой борьбы за жизнь тело удалось завести, заставить биться сердце, дышать лёгкие, но клетки мозга успели безнадёжно погибнуть – произошла декортикация, никаких шансов на возвращение к прежней жизни. В обиходе о подобных пациентах говорят: «овощ», «растение».

Зиновий вернулся через несколько минут.

– Сейчас подъедет Павловский из Центра регенерации, аппарат не отключать. Аллочка, как давление?

Сестра прижала к локтевому сгибу безразличного ко всему больного пьезоэлемент, накачала манжетку и бодро сообщила высветившиеся цифры:

– Сто двадцать на семьдесят.

– Так. Можно передохнуть, только установи на сатурацию кислорода и давление через каждые пятнадцать минут. Софья Андреевна, сообразите, пожалуйста, чайку.

Женщина-анестезиолог привычно кивнула и бесшумно удалилась из реанимационной. Кто же лучше её сможет сейчас это сделать?

– Зиновий Александрович, там ждёт его жена…

Зиновий двинулся было за Софьей Андреевной, но, вспомнив что-то, чертыхнулся вполголоса и остановился.

– Аллочка, будь другом, передай, пусть подождёт. Подробностей не надо, сообщи только – состояние крайне тяжёлое. И чтоб не ушла, пока не приедет профессор, может понадобиться её письменное согласие. Ну, сама знаешь, что сказать…

Исполнительная медсестра посмотрела на заведующего преданными глазами: эх, если бы не работа…

– Хорошо, Зиновий Александрович, сейчас! Уже иду, лечу-лечууу…

Глубокая ночь. Все нормальные люди давно спят перед новым рабочим днём на просторах одной шестой части суши во всех часовых поясах, даже на Камчатке и Дальнем Востоке, самых близких к наступлению утра. Только где-то неугомонно трудятся ночные бригады на заводах непрерывного цикла, стерегут небесные границы дежурные смены ПВО, а морские глубины бороздят грозные рыбины атомных подлодок. Взлетают и садятся в сигнальных огнях самолёты на военных аэродромах и в гражданских аэропортах. Нарушая покой опустевших проспектов, спешат к неведомым целям частники и такси с зелёными глазками, светящимися и погасшими. Одинокие запоздалые пешеходы возвращаются откуда-то по замершим улицам и площадям громадного города, неся в себе воспоминания недавнего и заботы о будущем. Вялотекущая ночная жизнь огромного Мегаполиса, погружённого в царство сна, нереального иллюзорного мира, исчезающего с рассветом в водовороте движения… Но сейчас глубокая ночь царит повсюду, она одна безраздельно властвует над городом, не деля ни с кем ни одной его пяди.

Только здесь в ординаторской полуподвального этажа реанимации не спят трое мужчин и женщина в белых халатах. Кто-то заваривает чай, кто-то озабоченно перебирает бумажные ленты и подшитые листы – детальное отражение последних дней и часов мужчины с только что умершим мозгом. Один из присутствующих – доктор медицинских наук, профессор Павловский. Он закончил осмотр безнадёжного по всем обычным показателям пациента и теперь, сидя за столом, сосредоточенно через стёкла очков с тонкой позолоченной оправой сверяет данные. Ленты кардиограмм вьются по столу перед ним змеиными кольцами, с которыми он расправляется будто современный витязь от медицины. Впрочем, вид у него вовсе не богатырский, худощавый подвижный мужчина с поредевшей, начинающей седеть шевелюрой. Остальные со скрытым нетерпением ждут вердикт светила науки, борются каждый по отдельности с настойчиво подкрадывающейся дремотой.

Бодрствуют не только эти четверо, но и вся ночная смена за стенами комнаты, каждый на своём месте. Дежурство не экстренное, но такие случаи для них не впервой, им не привыкать. В тревожном ожидании ещё и молодая светловолосая женщина с усталым измученным лицом в чёрном кожаном пальто, одна в гулком вестибюле за дверью с кодовым запором. Её застывшие глаза устремлены на потрескавшуюся, с коричневым узором плитку пола, длинные наманикюренные пальцы живут отдельной жизнью, бесцельно и безостановочно теребят ручку дорогой импортной сумочки строго в тон одежды.

Это жена того пациента, почти вдова, или как ещё можно точнее определить её теперешний статус? И только тот, кто оставался по закону её мужем, самостоятельно живущим полноправным гражданином сорока одного года, не ждёт уже ничего, ему нечем ждать, ему всё равно, и теперь ни до кого нет дела. Но она ещё не знает об этом, только чувствует что-то неладное, пугающая неизвестность физически гнетёт её.

Громкий щелчок заставил посетительницу вздрогнуть. Приоткрылась дверь, и в вестибюль вышел молодой врач в белом халате. Коротко стриженые волосы спрятаны под шапочку, из бокового кармана выглядывала чёрная трубка фонендоскопа, прищуренные глаза захватили в прицел одинокую посетительницу.

Женщина уже видела этого доктора, в последние дни он грузил её ненужными подробностями о состоянии мужа, уклоняясь от обещаний, и ничем не обнадёживая. И теперь без труда поняла – наконец-то у него есть сообщить нечто важное для неё. Всё похолодело внутри, она ощутила себя совершенно беспомощной и бесправной представительницей слабого пола, едва ли не прежней давно оставшейся в прошлом маленькой девочкой, от которой абсолютно ничего не зависело. Но, нашла силы подняться с жёсткой деревянной скамьи, непослушными ногами сделала шаг навстречу.

– Что? Что с ним? – нетерпеливо потребовала она, её полная нижняя губа затряслась, серые глаза подёрнулись готовыми сорваться слезами.

– Успокойтесь, прошу вас, – пришедший вестник осторожно коснулся чёрной кожи, очертившей плечо женщины, словно таким внушением подготавливал к дальнейшему. Но смотрел при этом мимо в окно у входа на плотный полуночный мрак снаружи, словно прикидывал, как лучше изложить суть.