Страница 10 из 19
– Он дал тебе повод так думать?
– В том-то и дело, что нет! Но всё равно, я его не люблю! И что самое противное, не могу ему это сказать. Он будто обволакивает меня сладким сиропом, в котором я барахтаюсь, как муха в паутине. Посмотрю в его честные, преданные глаза, веришь ли, будто язык к нёбу примерзает!
Сегодня у Алексея вечерний прием больных, и он придёт после восьми вечера. Евгения надеется, что до его прихода она как раз покрасит окно в комнате Никиты – не ждать же, в самом деле, пока этот ленивый мальчишка соберётся с духом!
Она одевается в старые джинсы, старую рубашку Никиты, повязывает по-пиратски косынку. Теперь даже в рабочую одежду невольно старается внести хоть чуточку кокетства. Глядится в зеркало, слегка подкрашивает губы и подмигивает своему отражению. В ту же секунду начинает звонить телефон, как будто на её подмигивание откликнулся кто-то из Зазеркалья.
Звонит муж её давней знакомой – Нины Аристовой – Толян. Его так зовут друзья за любовь к блатным песням и "крутому прикиду". Толику под сорок, но он никак не хочет угомониться.
Ходит в спортзал, качается, гоняет, как сумасшедший, на своих то "опелях", то "фордах". Он так часто меняет машины, что даже Нина не знает, какая машина у него будет завтра. А ещё стоит ему выпить, как он тут же ищет, с кем бы подраться.
Стрижка у Толяна всегда предельно короткая. Он обожает черные перчатки без пальцев – Евгения все время забывает, как они называются – и, кажется, никогда их с рук не снимает. Может, потому, что почти не вылезает из-за руля.
Работает Толян в фирме, которая возит из Швеции кондитерские изделия, не то менеджером, н то коммерческим директором. Деньги у него водятся, но своих двух сыновей-погодков, младший их которых друг Никиты, он не балует.
– Слышь, Жека, – говорит он, – мой Шурка видел у твоего Никиты боевик Бушкова "На то и волки". Дайте почитать!
– Подожди, сейчас посмотрю, не утащил ли он его куда-нибудь.
Книжка лежит на тумбочке, так что она говорит в трубку:
– Приезжай, возьмёшь!
И перезванивает матери.
– Ма, Кита позови!
– Женя, – вздыхает Вера Александровна. – Никита – такое красивое имя! Зачем ты его уродуешь?
– Зови, мама, мне некогда!
– Никита, – всё же исправляется она, – дядя Толя, отец Шурика, просит у тебя Бушкова.
– Дай, – безмятежно разрешает сын, – мы с ним книгами часто обмениваемся, он быстро читает.
Она откладывает банку с краской и снимает косынку. С окном придётся повременить.
Толян врывается, как тайфун, лишь она открывает дверь. Каким-то особым приемом сбрасывает кроссовки так, что они взлетают вверх и приземляются, слетев с ноги, точно на подошвы.
– Жека, я всё узнаю последним! – он с грохотом ставит на кухонный стол бутылку бренди с черным быком на этикетке. – Ну, ты даёшь! Давай, подрежь что-нибудь, что есть: колбаски, сырочка, редиски – всё равно. Мы – не гнилые интеллигенты, можем и шампанское огурцом закусывать!
– Если мне не изменяет память, ты заканчивал институт. А к интеллигенции себя перестал причислять?
– Так, когда это было!
Евгения достает консервированные помидоры, парниковый огурец, две холодные котлеты.
– Все, что могу! Ты не намекнешь, какой у нас праздник?
– День независимости. Слышь, мне Нинка про твой развод сказала, я ошизел!
– Я не думала, что разводы в нашей стране такая уж редкость.
– Разводы среди других – это так, статистика, а тут свой человек.
– Ты перчатки не хочешь снять? – как бы между прочим спрашивает Евгения.
– Думаешь, стоит?
– Ага. А заодно и руки помоешь.
– Ты и мертвого уговоришь! – он снимает перчатки, небрежно сует их в короткую кожаную куртку и идет в ванную, напевая по пути:
– А если "нет", мне будет очень больно,
И я, наверное, с ума сойду от слёз!..
Он быстро возвращается и говорит:
– Учти, несмотря на то, что я бросил пить…
– Давно? – изумляется она.
– Послезавтра будет три дня. Да ладно, больно ты серьёзная! Я же шучу. Шутка у меня такая. Закрой рот.
– Ну ты наглый, Аристов!
– Положение обязывает, крошка! – шутливо вздыхает он. – Будем пить или смотреть?
– Вообще-то я собиралась красить окна.
– Ты? Красить? Угомонись, завтра я пришлю парочку хлопцев, они в момент выкрасят у тебя всё, что нужно!
– У меня – ничего не нужно. Только окна.
– Окна так окна! И забудь, пожалуйста про дела – Толян у тебя в гостях. Я говорил, что ты отлично выглядишь?
– Не говорил, но я тебе верю!
– Вроде, меня наглым обозвали… Не вижу рюмок!
– Сейчас принесу.
– И гитару захвати! Душа музыки просит.
– Кому-то нужна была книга…
– Не бурчи! Какая ты, оказывается, скандальная.
Толян разливает бренди по рюмкам, а Евгения лишь удивляется себе. Прежде она ударилась бы в панику: остаться наедине с таким шалым мужиком, да ещё пить с ним! А теперь она почему-то уверена, что сможет быть хозяйкой положения…
– Ну, Жека, за твою смелость!
– Велика смелость – решиться на развод!
– Не скажи, многие хотели бы решиться, да боятся.
– К вам с Ниной это не относится!
– Ты так думаешь?.. Кстати, могла бы и допить. Тост за тебя подняли!
– На днях я попробовала допивать… Видел бы ты меня!
– Опьянил воздух свободы. И как ощущение после перебора?
– Не дай Бог! Наизнанку всю вывернуло!
– Тогда будем пить понемногу, но часто. Давай за то, чтобы не повторять старых ошибок.
– Хотелось бы…
– Сыграй что-нибудь! Сколько раз мы с тобой в компаниях были, только однажды я слышал, как ты играла и пела.
– Почему-то Аркадию мое пение не нравилось.
– По-моему, ему и жить не нравилось!
– Не будем о нём, – она провела рукой по струнам. – Что пан желает послушать?
– Сыграть что-нибудь из Есенина.
– "Отговорила роща золотая". Пойдет?
– Пойдет. Это и моя любимая.
Он слушает молча. Притих, задумался и в эту минуту показался ей таким уязвимым…
– Ох, Женька, всю душу ты мне вывернула! До печенок достала!
Он наклоняется, чтобы поцеловать ей руку, но в последний момент передумывает, крепко хватает её за подбородок и целует в губы. Взасос. Она отталкивает его. Так, что Толян чудом удерживается на табуретке.
– Горячая! А чего толкаешься? Ты же мне отвечала!
– Не придумывай!
– Уж поверь. Равнодушных женщин я знаю. Их целуешь, будто снулую рыбу – в ответ никакого движения. А от тебя жар идет, как от печки. Как же ты столько лет с Аркадием жила? Вопрос снимается – дурацкий! Дедушка Крылов в таких случаях говорил: чем кумушек считать, трудиться, не лучше ль на себя, кума, оборотиться?!
Он кладет руку ей на колено и пристально смотрит в глаза.
– Я тебя хочу!
– А я тебя – нет!
– И ты хочешь. Только ещё не знаешь. Тебя, как консервную банку вскрывать надо. И предварительно разогреть.
Он опять впивается в её губы и так сильно прижимает к стене, что она впечатывается в неё затылком. Гитара соскальзывает на пол.
– Пусти! – Евгения, ежу понятно, испугалась. Она вовсе не хозяйка положения, как думала вначале.
– И не подумаю. Ищи дурака!
– Я позвоню твоей Нине и всё расскажу.
– Давай, валяй! Ради такого случая на минуту я даже выпущу тебя из своих пылких объятий. Звони! Может, в ней что-нибудь проснётся? Может, она вспомнит, что женщина?!
Рот его искривляется так, что блестит полоска зубов. Он разве что не хрипит.
– Восемнадцать лет! – стучит Толян кулаком по стене. – Восемнадцать лет я унижаюсь перед собственной женой, выпрашивая, как милостыню: Ниночка, снизойди! Я же человек! Мне бывает тяжело, неуютно, и я нуждаюсь в ласке, как любое разумное животное! Мне надоело искать сочувствия у случайных женщин!
– Вот уж не думала. Все считают ваш брак идеальным.
– Мы к этому стремимся. Чтобы он стал таким, осталось мне забыть о чувствах… Выпьем! За счастливый брак.