Незакрытых дел – нет

Как свидетельствует сделанная в 1951 году черно-белая фотография, дом 45 по улице Подманицкого – очевидно, чтобы приветствовать двигавшуюся в сторону площади Героев праздничную колонну – украсили к 1 Мая: над помещенной между красных знамен, двух побольше и двух поменьше, надписью СМОТР НАРОДОВ, ВЕДУЩИХ БОРЬБУ ЗА МИР можно было увидеть портретики в рамах: Ленин, Ракоши, Сталин, причем портрет Ракоши был на пару сантиметров меньше, чем портреты его русского и грузинского коллег. Стало быть, к 1978 году угловым домом уже более четверти века владело МВД (поначалу – Отдел госбезопасности, ÁVO), а в 1951 году, одновременно с окончательным переездом сюда органов внутренних дел, саму улицу переименовали из улицы Подманицкого в улицу Рудаша. Но чего не знали ни тот ни другой, ни подполковник, ни молодой человек, так это того, что в той самой комнате на четвертом этаже, где между ними произошел разговор деликатного свойства[20], секретарша не кого-нибудь, а самого Дюлы Гёмбёша, поразительно похожая на секретаршу подполковника, прилежно печатала на машинке речи председателя Венгерской ассоциации национальной обороны (MOVE)[21]. Узкий проход вел в отдельную, сохранившую свои своды часть большой залы; в этом самом просторном помещении и обосновался Гёмбёш, чьи парни всю дорогу насмехались над украшавшими его стены фресками в египетском стиле – «ни дать ни взять жидовскими», по их мнению, – однако Гёмбёш, кто знает почему, не разрешал их ни сбить, ни завесить. Секретарша не раз заставала господина председателя за тем, что он, глубоко погрузившись в свои мысли, сидит, уставившись на египетскую осоку в стиле модерн на стене своего кабинета. Как человек, которого коснулась исходящая от древних изображений метафизическая сила. На самом деле вольных каменщиков начали вышвыривать из здания еще до белого террора – 19 марта 1919 года. Сначала они сдали пару выходящих на улицу торговых и конторских помещений Социал-демократической партии, но после 21 марта советское правительство полностью завладело зданием Великой ложи. 14 мая 1920 года здание захватила будущая Партия защиты расы Дюлы Гёмбёша, тогда еще проходившая под именем Венгерской ассоциации национальной обороны, сокращенно MOVE, и уже 18 мая министр внутренних дел Михай Дёмётёр запретил деятельность ложи. В сентябре 1923 года министр внутренних дел Раковски (сын бывшего великого магистра!) приказал кадастровому ведомству переписать здание на Государственный фонд страхования здоровья госслужащих. В сфере недвижимости мафия орудовала уже тогда. Все это время Гёмбёш оставался в здании, и не просто оставался: Ассоциация обороны сначала получила право аренды на шестнадцать лет в 1926 году, а потом – несмотря на то что Миклош Хорти и его круг сделали все возможное, чтобы вытеснить Гёмбёша из политики, – переписала здание на себя. Немногим позже Гёмбёш покинул созданную им самим организацию, но его люди, из числа которых вышло много влиятельных нилашистов[22], так и оставались в этом доме: сам дом сделался прекрасной базой для рейдов против еврейского населения, а подвал вольных каменщиков превратился в идеальное хранилище для награбленного. Эта идиллия продолжалась вплоть до самой осады Будапешта. В феврале 1945 года, когда в Буде еще сопротивлялись, выбравшиеся из бомбоубежищ вольные каменщики потребовали у Временного национального правительства вернуть им здание ложи, и на волне огромной послевоенной эйфории от наступившей свободы правительство удовлетворило их просьбу, но порекомендовало, чтобы они попробовали договориться с водворившейся там ранее Национально-крестьянской партией. Позиции Великой ложи укрепило еще и то, что на основании датированного апрелем 1945 года постановления МВД деятельность ложи была вновь легализована. Обширные связи вольных каменщиков сработали на славу. В феврале Великая ложа заключила, уже как собственник, временное соглашение с Национально-крестьянской партией: оно признавало за Крестьянской партией право на использование третьего и четвертого этажей здания. Но это была лишь необходимая жертва ферзя перед матом. В сентябре 1946 года началась реконструкция, отчасти на пожертвования, отчасти с американской помощью. Параллельно со стройкой продолжался спор с Национально-крестьянской партией об освобождении здания. Ради этого Великая ложа даже пыталась добиться, чтобы здание объявили памятником архитектуры. 1 октября 1946 года великий магистр Геза Шупка поставил об этом в известность строительную комиссию, добавив: «Впрочем, во всей этой процедуре, похоже, не будет никакой необходимости, потому что Крестьянская партия и так готова мирно покинуть здание ложи». Что и произошло вслед за вступившим в силу судебным решением в начале 1947 года. Главный бургомистр Будапешта Йожеф Кёваго, который, как член ложи Корвина, и сам был вольным каменщиком, предложил от имени столицы 30 тысяч форинтов, бесплатный вывоз обломков, а также – когда здание ложи будет готово – дар в виде декоративных растений для его украшения. Работа, несмотря на перебои с финансированием, шла по плану. Большой проблемой оказались грунтовые воды, для сдерживания которых – в качестве симптоматического лечения – было решено заполнить подвал строительным мусором. 15 марта 1948 года в разгар праздничных церемоний[23] была торжественно открыта мастерская на втором этаже. 12 июня 1949 года руководство Великой ложи распорядилось о реализации принятого сорок лет назад, но так и не исполненного постановления общего совета. В соответствии с ним большой зал получил имя Кошута, средняя мастерская – имя Балашши, тогда как мастерские № 2, 3, 4 были названы в честь Ади, Казинци и Мартиновича соответственно. Но идиллия продолжалась недолго. В июне 1950 года с яростным выпадом против вольных каменщиков сначала выступил Реваи[24], а потом, 12-го числа, в ложу ворвался Отдел госбезопасности и занял ее здание. Участь дома была решена.

Во внезапной тишине, которая неожиданно обрушилась на них в самом начале разговора и которая в конечном счете была его собственной тишиной, подполковник ощутил, что этот молодой человек окажется более твердым орешком, чем обычно бывает. От его предупредительной улыбки веяло какой-то особой неуязвимостью, неприступностью, было в нем какое-то бесконечное одиночество, которое подполковник – иначе он не мог – даже зауважал, из-за чего все его предложения в процессе разговора сами собой переходили в условное наклонение, а предостережения, которые должны были звучать определенно, твердо и грозно, по ходу дела начинали таять во рту, как масло. Отведенное на беседу время потихоньку истекло, а подполковник все ломал голову над цитатой из Талейрана, которая могла бы произвести впечатление на молодого человека. Семьи у него нет. Возможно, никогда и не будет, сухо подумал подполковник; он заметил, что глаза у юноши совсем такие же, как у г-жи Папаи, это вселило в него надежду, но прорваться сквозь тишину он все равно не мог. Он уже поднялся из-за стола с паспортом в руках – стоя он был ненамного выше, чем когда сидел, – и уже протягивал его молодому человеку, как вдруг, подняв голову, посмотрел прямо в зелено-голубые глаза визитера и выдал (его самого удивило, с какой страстью вырвались из него эти слова): «Кофе должен быть горячим, как преисподняя, черным, как черт, чистым, как ангел, сладким, как любовь». К концу этой фразы он покраснел. «Талейран, – добавил он. – Не хотите ли кофе?» И тут до него дошло, какую огромную ошибку он совершил. «А, Талейран! – сказал юноша, широко улыбнувшись. – Это начало конца». На что, как в шахматной партии, подполковник немедленно ответил еще одной цитатой: «Это хуже, чем преступление, – это ошибка». – «Это Фуше, – без труда парировал молодой человек, забирая паспорт из рук подполковника. – Министр полиции». – «Кто-кто?» – «У Стефана Цвейга есть про него книга. Классика». – «У кого про него книга?» Подполковник совсем запутался. «Спасибо, не хочу, – сказал молодой человек. – Меня там брат ждет». Подполковник, как будто он только и ждал этого волшебного слова, слегка вздрогнул и собрался. «Прошу вас», – начал он и сам удивился просочившемуся в его голос почти просительному тону. «Мы прямо как любовники, – думал он между тем, сгорая от стыда, – в каком-нибудь французском фильме, на вокзале». Взор его затуманился, он тяжело дышал, но потом собрался. «Прошу вас, – решительно заговорил он, – не рассказывайте о предмете нашей беседы брату. Сделаете это для меня?» – «Конечно», – сказал молодой человек и, прежде чем выйти за дверь, еще раз оглянулся. Подполковник стоял там, уже наполовину отвернувшись, как будто глядя на человека, которого было видно лишь ему, а потом пропал из поля зрения посетителя, потому что тот уже закрыл за собой дверь.

20

На основании одобренной инициативы 23/VI/1978 я провел беседу c Андрашем Форгачем в помещении канцелярии паспортного отдела. В ходе беседы я вежливо обратил его внимание на опасности, подстерегающие его в ходе поездки в Израиль, на то, какие трудности может причинить ему отсутствие дипломатических отношений. Я сообщил ему, что мы выпускаем в Израиль по их собственной просьбе некоторых молодых людей, чье человеческое и политическое поведение мы высоко ценим, но что мы внимательно следим за их поездками, поскольку опасаемся, что в отсутствие дипломатических отношений они могут подвергнуться провокациям или столкнуться с другими непредвиденными трудностями. В ходе беседы я, кроме того, сослался на пару-тройку негативных эпизодов, случившихся в Израиле с гражданами Венгрии. То, что он все это по большей части знал и сам, усилило его доверие по отношению ко мне.

После этого я спросил, с какими представлениями, с какими ожиданиями он едет в Израиль.

Андраш Форгач сказал, что едет туда по приглашению своего деда Ави-Шаула, видного израильского писателя и общественного деятеля, с той целью, чтобы помочь привести в порядок литературное наследие Ави-Шаула ввиду его преклонного возраста. Мы провели короткий, но углубленный разговор об Израиле, о создавшейся в настоящий момент обстановке, и тут, пожелав ему доброго пути, я сказал, что с радостью увиделся бы с ним и после его возвращения, поскольку интересно было бы узнать о его впечатлениях и приобретенном там опыте. При этом я обратил его внимание, что делать это следует только по собственной воле, если он действительно чувствует, что может оказать нам полезную услугу, и если это не приведет его к конфликту с самим собой. Я попросил, чтобы этот разговор остался между нами и чтобы он не ставил о нем в известность своего также присутствовавшего в данном случае старшего брата, с которым я поговорил на эту тему отдельно, с той разницей, что его я не просил явиться по возвращении. Андрашу Форгачу я сказал, что потому только прошу его явиться по возвращении, что мои собственные ощущения и знание людей дают мне основания оценить его как личность, к которой я могу смело обратиться, если речь идет о благородной цели. Андраш Форгач поблагодарил меня за доверие и пообещал, что по возвращении непременно явится в паспортный отдел, где я оставил свой номер телефона. После беседы ко мне пришла мать Андраша Форгача. Она сказала, что после этой встречи Андраш зашел к ней и чрезвычайно позитивно отозвался о беседе в паспортном отделе, у него твердое намерение подготовить отчет о поездке в Израиль и приобретенном там опыте. Андраш Форгач, научный сотрудник Института народного просвещения, заведующий литературной частью театра, в университете слушал историю философии и готовится стать режиссером. Яркая, обаятельная личность. Располагает незаурядными познаниями и хорошо владеет английским языком.

Дальнейший план состоит в том, что я постараюсь воспользоваться явкой Андраша Форгача для углубления связи с ним, поскольку, согласно моей оценке, из него может получиться ценный для нас контакт.

Миклош Бейдер, подполковник полиции

21

MOVE – ультраправая военизированная организация, в 1919 году сыгравшая решающую роль в свержении Венгерской советской республики, в борьбе с румынской оккупацией и предотвращении восстановления монархии. Адмирал Хорти, приходу к власти которого способствовала Ассоциация, до конца пытался сдерживать ее фашистские устремления. Главой ассоциации был Дюла Гёмбёш (1886–1936). (Примеч. перев.)

22

Нилашисты – сторонники национал-социалистической Партии скрещенных стрел, которая неоднократно запрещалась венгерским правительством, – пришли к власти в октябре 1944 года, после свержения регента Миклоша Хорти и оккупации Венгрии Германией. С их помощью Эйхману удалось депортировать в Аушвиц бóльшую часть венгерских евреев; недепортированных нилашисты добивали своими силами в Будапеште. (Примеч. перев.)

23

По поводу столетия революции 1848 года и последовавшей за ней войны за независимость под предводительством Лайоша Кошута. (Примеч. перев.)

24

Йожеф Реваи (1898–1959) – член политбюро Венгерской партии трудящихся, курировал вопросы идеологии и культуры. (Примеч. перев.)