Станция похищенных душ

– Не буду. Тоже не клево. И плевать в подъезде…

– Совсем не клево! – подхватил Иван, закипая. – Слушай, чего пристал? Мы тебя не звали. Проваливай!

Остальные пацаны встрепенулись, скука с них облупилась, как непрочная старая эмаль, явив жажду поразвлечься. Ноздри всех четверых затрепетали, как у молодых волчат, почувствовавших запах крови. Дайте, дайте им вцепиться острыми зубками в теплое тело жертвы, поддеть на клыки мягкую плоть, утолить жажду горячей, одуряюще пахнущей кровью! Иван непроизвольно, предчувствуя развлечение и ощущая, как в его собственной крови закипает адреналин, сжал кулаки. Сейчас этот несуразный длинный тип, похожий в своей куртке-хламиде на колобка на тонких ножках, начнет их учить жизни – о том, как «не клево» пачкать в чужом подъезде. Но еще не успеет и фразу произнести до конца, как получит в тонкий длинный нос, такой же несуразный, как и весь он сам, первый удар. Ивана даже не смущало то, что бой выйдет неровный, и не только потому, что шансы у этого долговязого против них четверых равны нулю, но еще и потому, что любой из их компании, даже самый младший и тщедушный Пономарь, комплекцией превосходил незнакомца.

– Скучно вам, пацаны, – не спросил, а вдруг произнес долговязый. Но не с издевкой или сочувствием, которое лишь больше завело бы парней, а с неожиданным пониманием. И вдруг предложил:

– А пошли ко мне! Чего вам по подъездам шаркаться?

– И что мы у тебя забыли? – спросил Иван, обескураженный таким поворотом. И не потому, что, как учила в детстве мама, уходить с незнакомцами опасно, а удивившись беспечности долговязого. Приглашать к себе домой группку незнакомых пацанов, которые от скуки вот-вот готовы наброситься на тебя – не самое разумное решение.

– А я расскажу, что забыли, – усмехнулся по-взрослому парень. – Лекарство от скуки! Ну, так что, идем?

Он достал из кармана ключи и подкинул их на ладони. Иван успел заметить, что в связке было всего два ключа. Недавно в их городке случилась история, когда один молодой мужчина, вот так прикинувшись добрым дядей, попечалился двум мальчишкам о потерянных ключах и попросил тех влезть через форточку в «его» квартиру на первом этаже и открыть дверь. И даже в благодарность дал пацанам по шоколадке. А потом, конечно, выяснилось, что был это домушник. Мама, узнав о той истории, прочитала целую лекцию на тему, как опасно поддаваться на просьбы и уговоры незнакомцев. Иван еще рассердился на мать: будто он маленький и сам не знает, как себя вести.

– Слышь, а это точно твоя квартира? – видимо, вспомнив ту же историю, спросил Володя. – А то, знаешь ли…

– Да моя, моя! – засмеялся долговязый. – Я с отцом живу. Он позже придет.

– А чего это ты нас приглашаешь? Может, мы тебя изобьем, а квартиру обчистим? – сощурился Иван.

– Не получится, – хитро усмехнулся долговязый. – Сейчас поймете, почему. Ну, айда?

И он, не оглядываясь, стал подниматься по лестнице, словно уверенный в том, что пацаны последуют за ним. Четверка переглянулась между собой и, пожав плечами, гуськом потянулась за странным парнем. Едва на площадку четвертого этажа поднялся последний в их цепочке, как одна из дверей со скрипом приоткрылась, и в проеме показалось сморщенное старушечье лицо в обрамлении седой пакли растрепанных волос.

– Ты, што ль?

– Я, я, баба Поля.

Бабка высунулась в проем уже до плеч, повела носом совсем по-звериному, словно что-то вынюхивала, и вдруг вперила пронизывающий, как рентгеновский луч взгляд в Ивана.

– А это хто с тобой? – спросила она у долговязого, держа Ивана под прицелом черных маленьких глазок.

– А это мои друзья, баба Поля, – дружелюбно отозвался парень. – Позвал их на чай. Дождь на улице, они промерзли и промокли.

– Больно уж молоды друзья твои… И давно ты их знаешь? – продолжала допрашивать парня бабка. Из дверей она уже вылезла по пояс, и Иван подумал, что если соседка выйдет полностью, избавиться от нее, приставучей, как репей, будет не так просто. Он уже понял, что имел в виду долговязый, когда усмехнулся в ответ на его провокацию: такая бабка получше всяких скрытых видеокамер будет. Все приметит, что не приметит – о том допросит, а потом донесет. Но долговязому как-то удалось и усыпить подозрительность соседки, и удовлетворить ее любопытство. Он что-то сказал, после чего бабка покачала косматой головой и пробурчала:

– Ну, смотрите. И чтобы без шума! Будет шум, я тут же вызову милицию! И энто… Твой отец када придет?

– Через полтора часа, баба Поля. Если не будет ничего срочного.

– Скажи ему, что у меня давление опять скакет, будь оно неладное.

– Хорошо, я попрошу его зайти к вам, – сказал парень и открыл дверь. Пацаны, воинственность которых сменилась смущением, переступили порог и в растерянности замерли в коридоре. Что ожидать от этого приглашения они не знали. А хозяин уже суетился в каком-то веселом предвкушении, будто визит ребят обещал принести ему нечто особо радостное и давно ожидаемое. Сейчас, без куртки, он показался еще истощенней, чем в первый момент. Все его тело словно было сложено из тонких стержней, скрепленных шарнирами, а голова, напротив, казалась по сравнению с тщедушным телом непомерно большой. Лицо у парня тоже было некрасивым: с широким лбом, выпуклыми светлыми глазами и длинным тонкогубым ртом. И все же было в нем какое-то странное обаяние, которое зажигалось не сразу, а разгоралось постепенно и незаметно. Но когда вспыхивало полным пламенем, поглощало всех вокруг полностью, и избежать этого сокрушительного пожара уже оказывалось невозможным. Это Иван понял позже. А в тот вечер, переступая в неловкости ногами в мокрых носках и чувствуя себя в чужой прихожей лишним, он, придав голосу безразличной небрежности, дабы казаться «выше» хозяина, спросил:

– Слышь, долговязый, как тебя зовут-то?

– Борисом, – ответил хозяин, ничуть не смутившись развязного тона гостя. И улыбнулся своим лягушачьим ртом. Но кличка «Долговязый» с того вечера к Борису приклеилась намертво. Никто из мальчишек в их компании по-другому его и не звал. Только в обращение уже вкладывалось не легкое презрение, а, напротив, уважение и даже любовь. Самому парню, похоже, было все равно, как его будут называть. Лишь бы пацаны были увлечены.

О себе Борис рассказал еще в тот вечер, когда готовил мальчишкам горячий чай с мятой и выкладывал под их смущенными взглядами в вазочки конфеты и печенье. Ему недавно исполнилось двадцать, и был он студентом-третьекурсником, учился в местном педагогическом на историческом факультете. Его родители давно развелись, и хоть он жил с матерью, с отцом связь поддерживал тесную. До третьего курса жил в общаге, так как поселок, в котором Борис проживал с матерью, находился в сотне километров от областного города. Но усугубились проблемы со здоровьем: у Бориса с рождения был порок сердца. И тогда было решено, что он переедет к отцу-врачу. Так с осени парень поселился в этом городке, успел познакомиться со всеми соседями и почти обаять подозрительную соседку бабу Полю.

В тот вечер Иван и его друзья засиделись в гостях у Долговязого допоздна и даже успели познакомиться с его отцом, вернувшимся с работы. Может, если бы кто-то другой, не Борис, и попытался заинтересовать их подобной темой, то потерпел бы крах. Долговязому же увлечь их получилось так быстро, легко и естественно, что Иван потом, не раз оглядываясь на тот день, удивлялся его таланту. А может, дело было вовсе не в особом таланте Долговязого, а в том, что он просто жил тем, чем оказывался увлечен. И жил тоже с увлечением, которым невольно заражал всех вокруг. Такой жажды жить, такого удовольствия от самого факта существования, такой радости от каждого дня Иван не встречал больше ни у кого – ни до Долговязого, ни после.

Они, все четверо, вернулись к нему через день и привели с собой еще пару новых мальчишек. Постепенно их компания расширялась: кого-то позвали они, кого-то пригласил Долговязый. Здесь, в доме Бориса и его отца, им были рады в любой день и час, к ним относились с уважением, как к взрослым, и, одновременно, с заботой и любовью. И, может, не столько за захватывающим времяпровождением приходили мальчишки в эту небольшую квартиру, сколько за пониманием и теплом, так недостающим им в тот промозглый период переходного возраста с его пронизывающими ноябрьскими ветрами, заморозками и выстуживающим душу одиночеством.