Врата славы

Когда Мансаку исполнилось шестнадцать лет, отец вознамерился отослать его в столицу для обучения в судейской школе. Дал он ему денег и ценностей, слуг и коней. Добравшись до Кинсалы, Мансак прогнал слуг, продал коней и стал проживать отцовские деньги в свое удовольствие. Когда средства кончились, он и помыслить не мог, чтобы вернуться в отчий дом с повинной головой и припасть к стопам отца, моля о прощении. Прибился он к шайке разбойников и за короткое время стал правой рукой главаря. Вот как бывают закоснелы в пороке юные сердца!

Главарь шайки, по имени Исфизар, был человек самого низкого происхождения, не знающий ни отца, ни матери, бывший раб и беглый каторжник, с клеймом на лбу и вырванными ноздрями. Никогда прежде не имел он склонности к мужчинам, но Мансак очаровал его, не только своей юной прелестью и искушенностью в науке любви, но и прочими качествами: умом, острым языком, веселым обхождением. Стали они любовниками и все дни проводили в сладостных утехах, а ночи — в кровавом разбое. Нашлись среди разбойников недовольные связью главаря с мужчиной, и поначалу они открыто роптали и возмущались. Однако с тех пор, как Мансак вступил в шайку, их добыча удвоилась, и недовольные замолчали.

Правду говорят: сколько веревочке ни виться, а конец все равно будет. Случилось так, что во время одной вылазки Мансак попал в руки городских стражников. Его судили и приговорили к смертной казни. Узнав о том, Исфизар с криком разорвал на себе одежду и посыпал голову пеплом. Тщетно он пытался подкупить судей или стражников в темнице. Все попытки освободить Мансака были напрасны, и даже яду никто не соглашался ему дать, чтобы спасти от мучительной казни.

Наступил день казни. На главной площади Кинсалы возвели помост, а площадь оцепили стражей, чтобы никто не мог пробиться к осужденному и освободить его силой. На крышах домов расставили лучников с натянутыми луками. Мансака вывели на помост и зачитали список его преступлений: "За соучастие в бесчисленных злодеяниях, как то: грабежи, убийства, кражи, поджоги, подкуп должностных лиц, вымогательство, похищение людей, а также за распутный образ жизни, мужеложство, совращение благородных мужей, пренебрежение сыновним долгом и обязанностями королевского подданного… приговаривается Мансак из Тирза к казни через колесование". Это значило, что преступника привяжут к огромному колесу, перебьют кости на руках и ногах, сломают ребра, а потом хребет. И нередко случалось так, что осужденный умирал после этого еще день или два в неописуемых мучениях.

Мансак побледнел, как полотно. Был он храбр в бою и не боялся смерти, но перед лицом такой жестокой казни любой утратил бы мужество.

Толпа зашумела, и не в одном сердце зародилось сочувствие к преступнику. А надо сказать, что был он красив, как звездная ночь: смуглый, как уроженцы жаркого юга, с лучистыми серыми глазами, с бровями, подобными аркам из черного мрамора. Волосы его, спадающие на спину, цветом были подобны драгоценному черному мускусу, а видом — ахсатанскому шелку. Без украшений, без прически, в одной лишь тонкой изодранной тунике, поражал он своим изяществом и красотой. А исполнилось ему тогда восемнадцать лет.

Над толпой разнеслись крики: "Милосердие! Легкая смерть!" Многие женщины и юные девы плакали, не скрывая слез. Вот уже распорядитель отдал сигнал, юношу привязали к колесу, готовясь начать казнь. Вдруг сквозь толпу пробилась девушка в бедной накидке, с растрепанными волосами. Была она так же смугла и черноволоса, как Мансак. "Я сестра осужденного. Дозвольте подарить ему последний поцелуй!" — сказала она, умоляюще глядя на распорядителя казни. Не в силах устоять перед мольбой юной девы, подкрепленной парой серебряных монет, он позволил ей подняться на помост.

Девушка приникла к губам Мансака, и поцелуй этот совсем не походил на братский. В мгновение ока она выхватила из рукава длинный кинжал и вонзила в сердце юноши.

Лицо его просветлело. Умер Мансак с улыбкой на губах, прошептав какое-то слово, которое никто не услышал. Девушка скинула накидку, глядь, а под ней кожаный аррианский панцирь и узкий степной меч у бедра. "Ведьма!" — ахнула толпа, как один человек. Люди бросились бежать, толкая друг друга и мешая страже. Посреди всеобщего замешательства Ашурран, ибо это была она, спрыгнула с помоста и смешалась с толпой. Удалось ей ускользнуть незамеченной.

Однако что невозможно для городской стражи, возможно для преступников, которые проводят свою жизнь, таясь и скрываясь. К тому же помогают им простые люди — лавочники, нищие, мелкие воришки, которые никогда не станут по доброй воле сотрудничать с властями. Так что разбойники из шайки Исфизара выследили Ашурран. Когда свернула она в переулок, чтобы заплести распущенные косы, окружили ее трое человек с оружием.

— Следуй за нами, ведьма, — сурово сказал один из них.

Ашурран могла бы в мгновение ока срубить им головы, но тогда бы не узнала, кто они такие и что им надо. А любопытством щедро наделила ее природа, так же как и склонностью к рискованным авантюрам. Подавила она гордость, отдала им свой меч и позволила завязать глаза. Ее провели через лабиринт переулков и улочек в тайное убежище главаря шайки.

Когда сняли повязку, увидела она перед собой человека огромного роста, с мощными плечами и грудью. Видом своим он напоминал горного дива. Ноздри его были вырваны, лоб изуродован клеймом каторжника. Первым чувством Ашурран было презрение, ведь она была воспитана в степи, где телесная красота считалась главным достоинством мужчины. Однако подавила она это чувство, вспомнив, что отвергла заветы предков. В чужой монастырь со своим уставом не ходят, и не к лицу ей судить о людях так, будто она все еще в степи.

Главарь долго молчал, глядя на нее и дивясь ее виду. Никогда прежде не доводилось ему видеть аррианку в боевом облачении.

— Кто ты, дева, осмелившаяся подарить легкую смерть осужденному Мансаку из Тирза на глазах всей Кинсалы? Была ли ты ему сестрой или возлюбленной?

— Не была я ему ни сестрой, ни возлюбленной, и увидела его сегодня в первый раз в своей жизни, — отвечала Ашурран. — Лгать не буду, совершила я то, что совершила, не из одной только жалости. Очень уж хорош был собой этот юноша. Захотелось мне узнать, так ли сладок его рот, каким кажется.

— Воистину сладок, — прошептал главарь, и лицо его исказилось, будто от боли.

— По степному обычаю подарила я ему последний поцелуй — ртом ко рту, клинком к сердцу. И хоть принято дарить этот поцелуй только воинам Арриана, не в первый раз я нарушаю степные обычаи по велению своего сердца.

— Сказал ли он что-нибудь перед смертью?

— Произнес он твое имя, Исфизар, — сказала Ашурран, потому что давно догадалась, кто перед ней.

Подивилась она любви этих двоих, ведь раньше ей казалось, что любовь возможна лишь к женщине, а то, что бывает между мужчинами — не более чем утехи плоти.

Исфизар предложил Ашурран денег и украшений, как вознаграждение за ее смелый поступок. Но она награды не приняла, ответив гордо:

— Сделала я это не ради денег и не ради славы, а единственно ради поцелуя красивого юноши, и сам этот поцелуй стал для меня драгоценной наградой.

Понравилась Исфизару Ашурран, и он предложил ей присоединиться к шайке. Месяца не прошло, как Ашурран перестала дивиться любви Мансака к главарю. Был он умен и властен, словно родился в доме военачальника, прямодушен и честен, как только возможно для разбойника, с верным и щедрым сердцем. И сердце его склонилось к Ашурран, ведь она была похожа на умершего возлюбленного не только смуглостью кожи и тонкостью стана, но и твердой рукой, и острым умом.

— Если все аррианки таковы, как ты, удивляюсь я, как они до сих пор не завоевали Ланкмар, а то и весь Иршаван, — говорил он.

— Если найдется та, что объединит все племена под своим стягом, падение Ланкмара неизбежно, — отвечала Ашурран.

Так же неизбежна была их любовь, и вскоре разделили они ложе к взаимному удовольствию и не разлучались ни ночью, ни днем. Наслаждаясь своим союзом, знали они, что опасность грозит им каждый день, и в любой момент жизни их могут прерваться. От этого наслаждение только усиливалось.