Страница 15 из 17
Машина приветливо моргнула фарами, встречая своего владельца. Чуб отворил переднюю дверцу, нагнувшись, бросил на соседнее сиденье портфель, после оправил пиджак и, сев на кресло боком, отряхнул лаковые туфли, постучав одной ногой о другую. После проделанных манипуляций завел двигатель, заблокировал двери на случай, если лихой вор вознамерится выкинуть его на ближайшем светофоре, и со всей осторожностью, на какую был способен, занял свое место в транспортном потоке. Движение было интенсивное, и потому он подавил в себе желание позвонить прямо сейчас своему шефу. Слишком велик риск. Он решил немного подождать, а лучше сразу поехать к шефу, без звонка. Так даже надежней будет. Его должна заинтересовать информация подобного рода. Вряд ли он любит таких непризнанных героев, как Охотников, особенно если учесть, что журналюга собирается косвенно вставлять палки и в его бизнес. «Я все расскажу, только, конечно, про деньги рассказывать не буду, лучше выглядеть в его глазах бескорыстным парнем, – рассуждал Чуб. – Он должен оценить мои усилия. В конце концов, я не виноват, что смогу поднять свой рейтинг с помощью Охотникова. Он сам под руку подвернулся, все рассказал, и не воспользоваться этой информацией себе во благо тупо». Охотников допустил очень серьезную ошибку, честно рассказав о своих планах. Теперь им вряд ли суждено было сбыться.
Чуб ехал в тишине, думая о том, как может отнестись к его служебному рвению Мячиков Григорий Константинович, то бишь его шеф. Чуб, отъявленный карьерист, не останавливался ни перед какими средствами, только бы продвинуться по карьерной лестнице, и если бы завтра у него появилась возможность застрелить своего шефа или подставить, то он не преминул бы ею воспользоваться. Все в своей жизни, до самых последних мелочей, Чуб измерял деньгами и считал, что соображает правильно, раз делает успехи и зарабатывает с каждым годом все больше. По крайней мере, он не страдал, что его жизненные принципы зачастую противоречили нормам морали, и всецело был озабочен собственным благоустройством. «Сам о себе не позаботишься, – думал Чуб, – никто не поможет. Люди – звери; зазеваешься – не заметишь, как загрызут. Потому надо грызть первым и ни капли жалости. Упустишь момент, простишь – и завтра сам станешь жертвой. Мячиков ценит меня только потому, что я приношу его конторе приличные бабки, и кормит меня бонусами, чтобы я не думал воровать. Но если завтра мои продажи упадут и я сделаю несколько школярских ошибок, он первым же выматерит меня и выгонит с работы на улицу, и с того дня ему будет на меня плевать. Но теперь он убедится, что я не лох и могу узнавать кое-что полезное».
Чуб вел машину уверенно и ловко, перестраивался из ряда в ряд и держал солидную дистанцию на тот случай, если передний «жигуленок» неожиданно затормозит и «БМВ» поцелует его в задний бампер. Кутузовский проспект был запружен машинами. Они тянулись, словно ленивое стадо с пастбища. Чуб, ценивший время превыше всего, начинал раздражаться и нервничать, в сердцах думая, что, будь у него возможность, летал бы по Москве только на вертолете, хотя не факт, что это добавило бы ему удобства передвижения. Где бы он садился на своем вертолете? На крыше многоэтажек? Нет, это все-таки трудноосуществимая идея, есть и проще, которые Чуб, несомненно, претворил бы в жизнь, занимай он кресло мэра и имей в своих руках рычаги власти. Первым делом он бы запретил разъезжать по Москве этим старым колымагам. Сразу стало бы просторнее, и ездить лучше было бы, а так едешь и думаешь, что за лох тащится там впереди. Стукнется в тебя ненароком и будет потом с тобой за машину разбитую всю жизнь расплачиваться. Да и время твое отнимет на всякие судебные дрязги и выбивание грошовой компенсации. Нет, как Чуб ни старался, а быть спокойным в пробках не мог: сильно раздражала его дорожная обстановка в Москве.
Когда Чубу посчастливилось добраться до места назначения, тащась долгое время по Кутузовскому, когда под капотом томились реактивные четыре с половиной литра, он первым делом открыл бардачок, сделал несколько глотков минеральной воды и, желая окончательно успокоиться перед важным разговором с шефом, выкурил две сигареты, жадно затягиваясь, словно курил последний раз в жизни. Проводил взглядом брошенные в открытый люк бычки и с облегчением подумал, что для полного счастья ему не хватило нескольких метров: попасть колесом в открытый люк и познать со дня приобретения автомобиля неприятные хлопоты, связанные с этим. Он ослабил галстук и вытянул ноги, отрегулировав сиденье таким образом, словно лежал на шезлонге. «Засиделся я с этим Охотниковым, – Чуб, взглянув на часы, с неудовольствием обнаружил, что уже одиннадцать часов вечера, и на какой-то момент задумался, стоит ли набирать Мячикова. – Интересно, чем сейчас занят шеф? Дрыхнет как сурок или с женой своей прыгает на кровати? – при этой мысли Чуб невольно поморщился от отвращения. Перед глазами замаячил образ Мячикова. Откормленный как кабан, с одутловатым тройным подбородком и блестящей лысиной, влажными толстыми пальцами, он ни при каких обстоятельствах не мог походить на красавца, что, судя по всему, с лихвой компенсировал должностью генерального директора и соответственно толщиной кошелька. Жена, по мнению Чуба, была у него что надо, ни дать ни взять настоящая красавица. И где он такую откопал? Чуб был бы сам не прочь наставить рога своему шефу, только не готов был рисковать своей карьерой ради бабы. Такие, как Мячиков, ничего не спускают своим конкурентам и отыгрываются по полной программе, дай только случай. А может, жирный ублюдок опять в сауну уехал? Интересно, ему и в самом деле мало или он пытается доказать парням вроде меня, что он еще тот мачо и даст нам фору?» Некоторое время, думая о подобной ерунде, Чуб мысленно подготавливался к разговору и все никак не решался потревожить шефа в столь поздний час. «Лучше все-таки, наверное, позвонить, чем сразу вваливаться в квартиру без предупреждения, – решил Чуб, посомневавшись еще с минуту. – Даже самая мелкая промашка с моей стороны чревата увольнением». Все еще сомневаясь в правильности своего поступка, Чуб, приложив трубку к уху, глядел на дверь подъезда, словно дожидаясь, что из нее кто-то выйдет.
Мячиков долго не брал трубку, так что Чуб ухмыльнулся, мысленно представляя себе картину происходящего там действа и дряблое, рыхлое, как тесто, тело своего шефа, который, казалось, так бы и расплылся, если бы не рубашка, брюки и пиджак, придававшие ему хоть какую-то форму. Но вопреки догадкам Чуба, собравшегося класть трубку, Мячиков все-таки ответил каким-то взбудораженным и нервным голосом, что частично могло подтвердить недавние размышления Чуба.
– Григорий Константинович, извините, что так поздно.
– Рано еще, Женя! Мог бы на три часа позже звонить, чтобы наверняка не разбудить, – с сарказмом произнес Мячиков, и по его голосу было нетрудно понять, что его отвлекли от очень важного занятия, что подтверждалось женским шепотом недалеко от трубки.
– Извините еще раз, Григорий Константинович, – не растерялся Чуб, привыкший сносить недовольство начальства, как легкий укол булавкой. – Но вы бы с меня три шкуры содрали, если бы я не позвонил вам сегодня.
– А если то, что ты мне сейчас скажешь, – полная мура, то я сдеру с тебя четыре шкуры и отправлю в бессрочный отпуск! Ты меня хорошо понял?
– Понял, понял, Григорий Константинович. Сам заявление об уходе напишу, если информация не стоит того, – ответил Чуб и почувствовал какую-то брезгливость. У него всякий раз возникало такое чувство, когда приходилось вот так терпеливо, ради перспективы сносить все недостатки характера шефа.
– Ну, выкладывай. У тебя пять минут и ни минутой больше.
– Григорий Константинович, это не телефонный разговор. Очень важная тема.
– Ну наглец ты, Женя, ой наглец. Ты меня разбудил и еще из дому вытащить хочешь?
– Григорий Константинович, кто вас вытаскивать собирается?! Я уже возле вашего подъезда!
– Чуб, Чуб, гильотина по тебе плачет! Давно уволил бы тебя, гада, но, пока работаешь за троих, совести не хватает. Учти, сбавишь обороты – я тебе сегодняшний звонок припомню. Ты меня понял?