Страница 11 из 20
Проблема завышенных коммунальных платежей его тоже не слишком беспокоила. Он давно поручил банку, в котором держал свои не шибко завидные сбережения, оплачивать за него счета, и с легким сердцем свалил с плеч долой эту тяжкую повинность. Деньги не являлись для него такой проблемой, как для Сиднева, особенно после получения гонорара за проведенную в конце прошлой осени маленькую спасательную операцию (ту самую, после которой новоявленный дагестанский родственник осчастливил его скорострельным подарком американского производства). Но и он нашел свои финансы не на помойке и не имел ни малейшего желания безропотно отдавать их всякому, у кого появится желание ими завладеть. Однако…
А что, собственно, «однако»? Тут в его рассуждениях снова наличествовал странный пробел, этакий небольшой логический скачок, напоминающий неуклюжий пируэт галантного кавалера, который, прогуливаясь под ручку с дамой (и обязательно на первом свидании, когда так необходимо произвести хорошее впечатление!), за мгновение до того, как закончить начатый шаг и поставить ногу в начищенном до блеска ботинке на землю, замечает в сантиметре от своей подошвы собачью кучку.
Получалось у него примерно следующее: хорошо, пусть ваш Сиднев – ангел во плоти; сам я в этом не уверен, но пусть будет так. Мне на него, если честно, наплевать – как, кстати, и ему на меня. Отстаивая интересы жильцов дома, он, конечно, заботился и обо мне, но ведь я-то его об этом не просил! Если вы запаслись продуктами на год вперед, что-то из ваших запасов, несомненно, перепадет и живущей за плинтусом мыши, но вы же не станете требовать от нее благодарности или, того смешнее, ответной услуги! Короче говоря, вся эта борьба за справедливость меня не касается, и, если кто-то считает, что я кому-то что-то должен, пусть подъедет в институт Склифосовского и спросит у врача, что стало бы с больным Сидневым, если бы мимо места, где его убивали, случайно не проходил я… О! Даже не так, у меня есть формулировка получше: что бы с ним было, если бы я послушался вас, умников, и не пошел выносить вечером мусор, потому что это – к безденежью? А? Молчите? То-то.
В общем, я вашему драгоценному Сидневу уже помог. Дальше начинается уже не помощь, а месть, сведение счетов, находящееся далеко за рамками того, что принято считать нормой поведения в социуме. Сами вы почему-то выходить за эти рамки не торопитесь – прямо скажем, страшновато, – а от меня чего-то хотите… А я, по-вашему, кто – Бэтмен? Робин из Шервуда? Зорро?
«Ну что ты несешь? – с неловкостью подумал Юрий, приближаясь к крыльцу управляющей компании. – Ведь никто же тебя ни о чем ни словечком не попросил! И не просил никто, и необходимости нет никакой, а ты все равно прешься, как «Фердинанд» на русские окопы… Соскучился, захотелось косточки размять? Ничего, сейчас тебе их разомнут. Вон тот красавчик с осветительным прибором под левым глазом начнет, а если один не справится, коллеги помогут…»
Ему опять вспомнился Баклан. Баклан бы в этой ситуации не рассуждал, Баклан сейчас был бы уже в конторе и доламывал там все, что подвернулось под руку – мебель так мебель, морды так морды… Потому что необходимость дать кому-то в рыло он всегда определял не умом, а сердцем. И если бы его заставили эту необходимость обосновать, ответил бы просто: «Да видно же, что козел, чего тут еще обосновывать?! Стариков обворовывал? Женщину (которую, кстати, тоже обворовал) по лицу бил? Мужа ее, инвалида войны, который тебя, ворюгу, за руку схватил, бейсбольными битами до смерти забить пытался? Ну так какие еще тебе нужны обоснования? Получи, фашист, гранату!»
…Однажды, вернувшись на базу из тяжелого рейда, они были вынуждены написать на имя командира части рапорты с объяснениями по поводу частично утраченного вооружения и амуниции. Их никто ни в чем не обвинял (по крайней мере, пока, до рассмотрения), это была стандартная бюрократическая процедура, и Юрий лично процентов на девяносто был уверен, что рапорты их командир читать не станет, а просто подержит на всякий случай в сейфе до первого боя, под который этого утраченного железа можно будет списать хоть вагон.
Его заблуждение было развеяно буквально на следующий день, когда на утреннем построении полковник Логинов вскользь, как бы между прочим, сообщил сержанту Луговому, что слово «гранатомет» пишется с «т» на конце, а не с «д», как написал он. Дружное ржание выспавшейся, отдохнувшей и предвкушающей плотный завтрак десантуры было прервано командой «Отставить!»; тут бы шутке и кончиться, ан не тут-то было. Вечером Баклану выдали новый гранатомет, а уже наутро обнаружилось, что выстрелы к нему аккуратно разрисованы поперечными черно-желтыми полосками и снабжены неровно вырезанными из тетрадного листа бумажными крылышками, а к тубусу при помощи скотча прикреплен еще один листок с надписью: «Гранатомёд. Не влезай – убьёд!»
На этот раз ржали гораздо дольше – кто-то до самой смерти, а те, кому посчастливилось выжить, до дембеля. Авторство исторической записки принадлежало, без сомнения, Жуку, это было ясно всем, даже не слишком сообразительному Баклану. Понять-то он все понял, но вот сделать ничего так и не сумел: Жук бегал намного быстрее. А теперь ни шутника, ни объекта розыгрыша уже не было в живых, и воспоминание о том, как они погибли, не прибавило Юрию ни оптимизма, ни желания сберечь в целости свой драгоценный эпителий.
Легко поднявшись по ступенькам, он благосклонно кивнул курившему на крылечке субъекту с фингалом и вежливо сказал:
– Здравствуйте.
Субъект не ответил на приветствие, ограничившись тем, что угрюмо посветил на Юрия своим фонарем. Помимо фонаря, у него наличествовало кровоизлияние в глазное яблоко, из-за чего белок был ярко-алым. Заметив, куда смотрит Юрий, мордоворот от ЖКХ опустил на место сдвинутые на лоб солнцезащитные очки. Никуда не торопясь, Якушев внимательно ознакомился с висящим на стене расписанием, а затем подчеркнуто сверился с часами. Время было рабочее, и он решительно потянул на себя тяжелую железную дверь.
Внутри присутственное место оказалось чистеньким, заново отделанным и где-то даже уютным. Разумеется, налет официальной скуки сохранился и в этом современном интерьере, но в нем, слава богу, не осталось ничего от той постылой, убогой, бездушной и нищей казенщины, что была свойственна подобным местам в не столь уж отдаленные времена. На стене холла, куда открывалась входная дверь, даже висело зеркало, в котором Юрий без особого удивления увидел своего вчерашнего крестника, который, наполовину просунувшись в приоткрытую дверь и снова сдвинув на лоб очки, пристально смотрел ему в спину. Узнать того, кто подбил ему глаз, детина, конечно, не мог. Скорее всего, его подозрительность объяснялась просто: уверенная манера держаться, высокий рост и широкие плечи посетителя вызывали у этого гамадрила инстинктивный зуд в кулаках. Кроме того, у обитателей этой конторы наверняка имелись веские основания опасаться незнакомцев с военной выправкой.
Юрий не стал оборачиваться: бал еще даже не начался, и время сбрасывать маски пока не наступило. Голова в зеркале убралась обратно на улицу, дверь медленно, будто в сомнении, закрылась. Сдержанно улыбнувшись, Якушев проследовал в выстланный ковровой дорожкой короткий коридор, в торце которого обнаружилась дверь с табличкой «Приемная».
В приемной наличествовало все, чему полагается быть в подобных местах: от матерчатых вертикальных жалюзи на широком окне до миловидной секретарши, отгороженной от внешнего мира замысловато изогнутой стойкой. Из-за стойки выглядывала только голова, которая улыбнулась Юрию ослепительной заученной улыбкой и звонким голоском примерной ученицы осведомилась, что ему угодно.
Юрий огляделся. Помимо входной, в приемной имелись еще две двери. На той, что справа, было написано: «Директор» и ниже: «Парамонов Виктор Тарасович». За дверью налево, если верить табличке, обитал заместитель Виктора Тарасовича. Эта дверь была слегка приоткрыта; изнутри густо тянуло табачным дымом и не доносилось ни звука. Зато за закрытой дверью директорского кабинета слышались бубнящие мужские голоса, и Юрий, отвечая на вопрос секретарши, молча указал пальцем на эту дверь.