Страница 15 из 37
— Вероятно, о Левкиной ревности слышали?
— Слышал, Михаил Федорович. Это правда?
— Был такой случай, когда Левка брал Репьева за грудки, но до драки дело не дошло. Имею сведения, что после того они помирились. Вы другой информацией располагаете?
Бирюков недолго подумал:
— Есть предположение, что цыгане крепко поссорились с Репьевым. Надо попытаться отыскать корни этой ссоры. И с выстрелом в Серебровке надо основательно разобраться. Хлудневский сейчас дома?
Кротов посмотрел на часы:
— Вероятно. Вас проводить?
— Если не затруднит…
— Безусловно, нет.
Участковый, сняв со стены в прихожей форменный китель с такими же, как у Бирюкова, капитанскими погонами, стал одеваться.
Небольшой светлый домик деда Лукьяна Хлудневского весело голубел простенькими наличниками через три усадьбы от дома Кротова. За ним прогнулась подернутая зеленоватым мхом, с прогнившими черными тесинами, крыша когда-то добротного крестовика. Большую часть его окон прикрывали перекошенные старые ставни, а сам дом от времени будто осел в землю и съежился. Показав на него, участковый усмехнулся:
— Хоромы Степана Екашева. Надорвался мужик от непосильной работы, совсем запустил усадьбу. Всего второй год, как ушел на пенсию, а высох, что тебе щепка.
— Болеет?
— Трудно сказать… Ни сам Екашев, ни его старуха ни разу в больнице не были, хотя на болезни жалуются постоянно. Полагаю, от усталости у них это. Представьте себе, товарищ Бирюков, по четыре головы крупного рогатого скота держат. По сорок-пятьдесят центнеров ежегодно вдвоем сена накашивают. В три часа ночи уходят на покос и возвращаются в одиннадцать вечера. Старуха прибежит пораньше, управится со скотиной и опять — на помощь Степану. А тот, не разгибаясь, день-деньской машет литовкой. Так, по-бурлацки, в Серебровке, кроме Екашевых, давно уже никто не работает. В сенокосную пору правление колхоза выделяет специальный трактор, и тот по очереди всем накашивает для личного скота. А Екашевым невтерпеж управиться с покосом, по старинке привыкли жилы рвать.
— Помнится, раньше Екашев сапожным ремеслом подрабатывал, — сказал Антон.
— Сапожник и пимокат он отменный. В послевоенные годы, можно сказать, всю Серебровку и Березовку обувал. Теперь народ привык к фабричной обуви, однако полностью Степан своего ремесла не бросает — идут некоторые к нему с заказами.
— Что ж он дом не починит? Неужели денег нет?
— Каждый год по весне умирать собирается, не хочет связываться с ремонтом. Что касается денег, говорит, сыновьям отдает. У него, кроме Ивана, еще четверо. Трое из них в Новосибирске определились, семьи завели. А последний — не удался. Был судим за воровство и где теперь находится, неизвестно.
— Это Захар, что ли?
— Он самый. Знаете?
— В школе начинали вместе учиться, только он и четырех классов не закончил. Когда его осудили?
— Еще до того, когда вы после института в наш райотдел приехали работать. Скотником в бригаде Захар трудился и, представьте себе, занялся систематическим хищением комбикормов. В райцентре похищенное сбывал, на водку денег не хватало.
— Пил здорово?
— Основательно.
Разговаривая, подошли к домику Хлудневского. Кротов открыл калитку и пропустил Антона вперед. Дед Лукьян, сидя на крыльце, перебирал свежие опята и, словно калибруя их, раскладывал по разным кучкам. Увидев сразу двух капитанов милиции, он с завидной для его лет легкостью вскочил на ноги.
— Вольно, дед Лукьян, сам рядовой, — пошутил Кротов.
Старик, смутившись, потеребил белую бороду:
— Думал, высокое начальство в гости пожаловало, а тут все свои. — И, прищурясь, посмотрел на Антона. — Если не ошибаюсь, Игната Матвеича сын?..
— Он самый, дед Лукьян, — подтвердил Кротов. — Бирюков-младший теперь начальник уголовного розыска нашего района. Имеет желание с тобой побеседовать.
— Об пасечнике или об выстреле, что утром с тобой обсуждали? — живо спросил Хлудневский.
— Понемногу обо всем, — уклонился от прямого ответа участковый и солидно кашлянул. — Букет так и не нашелся?
— Нет, Михал Федорыч.
— Агафья Васильевна в избе?
— В сельпо подалась Агата. Говорят, там со вчерашнего дня арбузами торгуют.
— Тогда веди нас, дед Лукьян, в избу. Составим разговор без посторонних наблюдателей.
— Милости прошу, милости прошу, — заторопился Хлудневский.
Кротов и Бирюков следом за стариком прошли в светлую горницу, обставленную современной мебелью. О старине напоминала лишь потемневшая икона в переднем углу, рядом с которой, на стене, с яркого цветного плаката улыбался Юрий Гагарин. Весь угол под иконой занимал новенький телевизор с большущим экраном.
— Ого! «Изумруд» отхватил, дед Лукьян, — поглаживая полированный бок телевизора, сказал Кротов.
— Прежний в сельпо сдали, а этот вот купили, — с гордостью проговорил старик. — «Рекорд» первых выпусков у нас был. Показывал хорошо, но изображение мелковато. Люди на экране, как мураши. Зато с «Изумруда», что тебе в кинокартине, все доподлинно видать.
Участковый, бросив короткий взгляд на икону, нахмурился:
— Телевидение смотришь, а от религии отвыкнуть не можешь. Неужто, дед Лукьян, так трудно с богом расстаться?
Хлудневский, пожав плечами, царапнул бороду:
— По мне, что есть бог, что нет. Агата к нему привыкла, будто мужик к куреву. — И, убрав с одного из стульев толстую пачку районной газеты, заторопился: — Да вы присаживайтесь, присаживайтесь! В ногах, как говорится, правды нет.
Какое-то время, будто по замыслу Кротова, разговор на самом деле шел понемногу обо всем. Хлудневский довольно быстро пересказал то, как он обнаружил убитого пасечника. Затем перевел беседу на необычайно богатый урожай грибов в этом году и стал перечислять наиболее грибные места, которые он вчера успел обойти. Антон знал перечисленные дедом Лукьяном колки. Находились они далековато от пасеки, и в том, что старик не слышал выстрела, которым убили Репьева, ничего странного не было. Когда же Антон спросил о загадочном выстреле в Серебровке, Хлудневский без всякого сомнения ответил:
— У Степки Екашева за амбаром кто-то стрелял. К вечерку это случилось. Мы с Агатой у крыльца грибы перебирали, а там не очень сильно бабахнуло.
— Не интересовались у Екашева, кто стрелял?
— Дружбы как-то у нас с ним не водится.
— Почему?
— Шибко жаден Степка. Не принимает моя душа таких людей. Старухи наши иной раз встречаются, бывает даже беседуют, а мы со Степкой — нет. Так, при встрече кивнем друг другу, вроде как поздороваемся, и все.
Глядя на лежащие на столе газеты, Бирюков вдруг вспомнил о пыжах, обнаруженных оперативной группой на пасеке, и спросил:
— За этот год районка?
Хлудневский утвердительно кивнул:
— За этот.
— Можно посмотреть?
— Почему нельзя, — дед Лукьян придвинул газеты к Антону. — За последние месяцы берегу. Интересный рассказ с продолжением печатается.
Антон быстро перебрал всю пачку и с удивлением отметил, что из августовских номеров не хватает одного-единственного номера за девятое число, то есть как раз того, из которого были сделаны пыжи. На вопрос — куда исчезла эта газета? — Хлудневский с искренним недоумением пожал плечами:
— Агата, должно быть, куда-то подевала. У нее такая замашка имеется, брать газеты без моего ведома.
— А сами вы, случайно, никому не отдали этот номер?
— Ни-ни! Шибко увлекательное продолжение — уже второй месяц читаю. Про наши места написано… — дед Лукьян развернул верхнюю газету. — Вот смотрите, «Тайна Потеряева озера» называется. А чего вас та газетка заинтересовала?
— Пыжи были из нее сделаны для заряда, которым убит пасечник Репьев.
— В Серебровке каждый житель, кроме Степки Екашева, районку выписывает, — испуганно проговорил дед Лукьян и старательно принялся перебирать газеты, словно не поверил Антону.
Пока он занимался этим делом, из магазина вернулась с большим полосатым арбузом запыхавшаяся бабка Агата. Хлудневский встретил ее сердитым вопросом: