Страница 9 из 13
– Э, детка, это здорово! Подари его мне, а?
– Во… возьми… если хочешь, – согласилась Эва, понимая, что всё равно, пока она сбежит по лестнице вниз, этого бандита и след простынет. Но почему-то ей даже не было жалко удачного рисунка. В конце концов, всегда можно нарисовать другой! Ещё лучше!
– Что – серьёзно? – Парень недоверчиво поднял брови, ухмыльнулся. – Ну, спасибо!
– Да зачем он тебе?
– Классные сиськи и задница! – со знанием дела сообщил он. – Как у моей бабки, ей-богу! Подарю матери, обрадуется!
И, прежде чем изумлённая Эва успела сказать ещё что-нибудь, парень заржал, взмахнул рисунком как флагом – и с треском сорвал мотоцикл с места.
Когда озадаченная Эва перестала размышлять о случившемся, за окном снова собрались тучи, а в прихожей послышался деловитый стук каблуков. Через мгновение в комнату Эвы вошла мать.
– Эва, ты не спишь? Я вижу, тебе лучше. Отлично, тогда ты в состоянии меня выслушать. – Лицо доны Каррейра было обычным – спокойным, холодноватым. – Я полагаю, что тебе больше нечего делать в студии «Ремедиос». С завтрашнего дня я не плачу за твои уроки рисования. Они ничего тебе не дают, мешают заниматься делом и забивают голову пустяками! Ты и так много времени думаешь о ненужной ерунде, и… В общем, я так решила. Завтра ты пойдёшь на курсы подготовки в университет: это необходимо для твоей будущей карьеры. Уже давно пора начать этим заниматься: ты знаешь, как трудно получить высшее образование. Чтобы стать хорошим юристом, нужно много и тяжело трудиться! Я убеждена, что ты со мной согласишься: ты умная девочка. Можешь выбросить весь этот мусор прямо сейчас – или подожди утра, когда придёт горничная. В любом случае…
Эва сложила руки на груди. Прямо посмотрела в тёмные, холодные глаза женщины, которая называлась её матерью, и спокойно сообщила, что она, Эва, останется в студии «Ремедиос». И, разумеется, не пойдёт ни на какие курсы, поскольку не намерена пять лет учиться юриспруденции.
Мать изменилась в лице. Это было так страшно, что Эва невольно отшатнулась к стене. Она ждала знакомого приступа тошноты и ужаса – но его не было. Не было. Не было!
– Ты будешь заниматься тем, чем я велю, – своим знаменитым, бесцветно ровным голосом, пугавшим самых смелых её конкурентов, сказала дона Каррейра. – Неблагодарная девчонка! Ты забыла, что ни гроша в этой жизни не заработала сама? Что всё в этой комнате, всё, что на тебе надето, всё, что ты ешь, – моё? Что у тебя нет никакого права выбирать, что тебе хочется? Мне решать, чем ты будешь заниматься, потому что я, я плачу за это! Ты поняла меня?
Эва улыбнулась и кивнула. Головокружение не наступало. Страх исчез. И внутри неё взорвался горячий фонтан радости, когда на лице матери мелькнуло изумление. Эва повернулась к доне Каррейра спиной и, не говоря ни слова, сняла с себя брюки, футболку, бюстгальтер и трусики. Мать молча, недоверчиво наблюдала за ней.
Закончив раздеваться, Эва легла было на кровать, но тут же вскочила.
– Извини, я забыла: кровать тоже твоя.
Эва легла на пол. Тут же встала.
– Ах да, и пол этот тоже твой! Ну, тогда… – Она взобралась на подоконник и обеими руками распахнула створки окна настежь.
– Эва! – раздался за спиной резкий голос матери. – Перестань валять дурака! Слезай! Безмозглая истеричка! Тебя увидят соседи! Полиция!
Не отвечая, Эва смотрела вниз, на залитую дождём улицу. Туда, где час назад скалил зубы чёрный парень в красной линялой майке. Потом подняла глаза на затянутое тучами небо. Никогда в жизни она не чувствовала такого спокойствия, умиротворения и уверенности в том, что всё идёт как надо. Она ничего больше не боялась. Тошнота и боль в висках больше не имели над нею власти. Мерзкий камень, который мучил её три дня, превратился в сухую пыль. Эва по-прежнему осталась художником. Её лучший рисунок сегодня будет висеть в кухне или спальне незнакомой женщины, которой сделал подарок сын – нахальный уличный мальчишка. И Эва понимала, что больше никто и никогда не отнимет у неё воли самой решать за себя. Даже если у неё остался всего один миг этой жизни. Капли дождя касались её лица, словно ласково звали с собой, и Эве казалось, что она вот-вот поймёт их шелестящий, лукавый язык. Она уже готова была сделать шаг с подоконника, когда в дверь позвонили.
Дона Каррейра бросила на пол сигарету. Нагнулась, подняла с пола скомканную одежду, швырнула её в лицо дочери – и пошла открывать.
Эва на всякий случай оделась – но не выходила из комнаты всё время, что в квартире был чужой человек. Эйфория от собственного безумного поступка уже улеглась, и сейчас девушка умирала от любопытства: кто этот гость, с которым мать разговаривает в гостиной приглушённым голосом? Все деловые встречи дона Каррейра проводила в офисе. К ним домой никогда никто не приезжал…
Через полчаса в прихожей хлопнула дверь. Эва метнулась к окну и увидела, что из дома выходит молодой мужчина в белом полотняном костюме, с деловой папкой и лэптопом под мышкой. У тротуара его дожидался серебристый «форд». «Должно быть, курьер из «Луар», что-то срочно подписать!» – догадалась Эва.
Гость открыл дверцу машины, поднял голову – и они с Эвой встретились глазами. Это был молодой мулат лет двадцати пяти, чем-то смутно знакомый девушке. Она неуверенно улыбнулась. Мулат взмахнул рукой, улыбнулся ей в ответ, сел в машину и уехал.
Вечером мать снова зашла в комнату Эвы. Сухим голосом объявила, что вырастила подлую истеричную тварь, которая не способна ценить то, что для неё делают родители. Впрочем, она, дона Каррейра, не врач и не гипнотизёр. Она не умеет лечить невротичек и психопаток. Но если понадобится – сдаст свихнувшуюся дочь в психушку: пока она имеет на это право. До этого события остались считанные месяцы, так что Эва покуда вольна заниматься ерундой – но не рассчитывать ни на деньги, ни на подарки. В этом месте Эва чуть не рассмеялась: она никогда не просила у матери денег. Очевидно, мать тоже вспомнила об этом, поскольку холодно добавила:
– На краски и на гипс не получишь тоже! Ни единого гроша! Лепи своих уродцев из собственного дерьма, истеричка!
Эва улыбнулась, прямо глядя в лицо матери и понимая, что услышала серьёзную угрозу. Дона Каррейра вышла из комнаты, хлопнув дверью на всю квартиру. Впервые на памяти Эвы мать была выведена из себя и почти утратила самообладание. Она даже грубо выругалась! И Эва не знала – радоваться ли этой своей победе – или ожидать беды.
Ночью она не спала. Сидела на подоконнике, смотрела на полную луну над крышами города, думала. Едва дождавшись рассвета, сложила в сумку последние оставшиеся у неё статуэтки – Йеманжу, Огуна, Шанго и Эшу – сунула туда же папку с рисунками, застегнула «молнию», оделась и бесшумно вышла из квартиры.
На площади Пелоуриньо было полным-полно магазинчиков для туристов, но все они в этот ранний час были ещё закрыты. Эва шла по безлюдному кварталу, вглядываясь в витрины. Сумка оттягивала руку, а ночная уверенность в себе постепенно сходила на нет. С чего она взяла, что её «уродцев» кто-то захочет выставить в своей витрине – да ещё даст за это денег? Сколько времени ей придётся ходить от магазина к магазину, предлагая свои статуэтки – и видеть снисходительные улыбки, выслушивать отказ за отказом?.. Всё же она – не бабушка, она не занималась «святыми» целую жизнь, её не знают во всех магазинах Баии… И, если вспомнить, никто не говорил ей, Эве, что она хорошо делает это. Никто, кроме бабушки и местре Осаина. Да, пожалуй, вчерашнего бандита на мотоцикле…
Размышляя, Эва не особенно следила за дорогой и зашипела от боли, внезапно ударившись лбом о распахнутую дверь. Маленький магазинчик с вывеской «Мать всех вод» открылся первым на улице. Жалюзи на витринах были подняты, а внутри кто-то деловито копошился. Потирая лоб, Эва напомнила себе, что попробовать-то хоть раз всё-таки стоит, поудобнее перехватила сумку – и вошла внутрь.
В крошечной лавке было пусто. Большая, в метр вышиной, статуя Ошала в белых одеждах встретила Эву у входа, как домашнее привидение. Повсюду – на полках, на низеньких стойках, на столе и у кассы – стояли изображения ориша. Некоторые – гипсовые, некоторые – вырезанные из дерева или сделанные из меди или серебра. Эва увидела и несколько керамических, которые на первый взгляд были ничуть не лучше её собственных. Приободрившись, она поставила сумку на пол и хлопнула в ладоши.