Либгерик

– Почему именно сейчас?

– А вот мы входим в эту арку.

Они проходят под аркой и оказываются на той стороне.

4

Шустов говорит, что в каком-то журнале, «Вокруг света» возможно, сто лет назад, а точнее, мм, лет тридцать с лишним, на Северном кордоне на Байкале он, вчерашний школьник, прочел такую средневековую байку про пресвитера Иоанна, что, мол, путешественники прибыли в его царство, пошли на прогулку, увидели древо некое, о котором их предупреждали не заходить на ту сторону, потоптались, попятились, да неуемный один их спутник взял и шагнул на запретную сторону.

– Что он там увидел? – мимоходом спрашивает Кристина, снимая смартфоном заснеженные сосны, памятник за аркой.

Шустов кашляет, отвечает, что это и неизвестно, он просто рассмеялся и ушел дальше, а его спутники напрасно ждали до вечера. И вот он, младой лесник Шустов, прибывший в Сибирь за неведомой долей, буквально заболел этой байкой, и ему за каждым кедром, за всякой лиственницей в смолистых потеках мерещилось царство Иоанна.

Кристина морщит лоб.

– Это же мифическое?

Шустов кивает. Она снимает его.

– Все-таки шапка у тебя клоунская, – говорит она.

– Между прочим, полагали, что это царство находится где-то в восточных краях, в Тибете, в Монголии, даже в Казани…

– Или здесь? – догадывается она.

– Да. Но это уже мое предположение.

– На чем оно основано? – сухо интересуется она.

– Ну вон же, сколько тут церквей. Вон выглядывает крест. Вон. И пока шли, видели. Да и прямо перед гостиницей. А этот пресвитер и был христианским царем среди шаманов, мусульман, буддистов и всяких даосов там.

– Что-то вас, господин торговец, на запредельное потянуло.

Шустов с ухмылкой на тяжеловатом, слегка обрюзгшем лице оглядывается на пройденную арку и делает широкий жест. Кристина перестает снимать его на смартфон, бормочет, что надо обязательно переменить головной убор.

– Вот еще, – брюзжит Шустов. – У нас в Питере все так ходят.

– Что, если нас увидит кто-то из прибывших на конференцию?

– Начхать. Откуда им знать, что я твой муж? Может, любовник.

– Хм, ему тоже надлежит выглядеть соответствующим образом.

– Каким образом?

– Таким. Не клоунским.

Шустов хрипло смеется, проводит ладонью по стреляющей щетине.

– Известный биолог Кристина Альбертовна Шустова и клоун, торгующий финским ширпотребом.

– Китайским.

– Какая разница.

– Вообще-то немаленькая. Эти знаменитые финские пуховики, шведские парки и шубы из скандинавской норки на соседнем рынке продают пареньки и девчата из Поднебесной – и в несколько раз дешевле.

– Перебивают нас дешевизной, выезжают за счет вала.

– Ну, дорогуша, перестань, я же не инспектор администрации Адмиралтейского района. Просто люблю точность.

– Конечно, нет, уважаемый представитель «Потребнадзора».

– О-о, это что-то новенькое.

– Да нет, как раз старенькое. Надзирать и потреблять – это ваше призвание. Плащик-то на вас истинно финский. Сапожки шведские. Перчатки норвежские.

Лицо Кристины искажает брезгливая гримаса.

– Не перебарщивай.

– Ну я уже не помню, чьи перчатки… Но именно так мы и одеваем всяких там инспекторов-потребителей.

– Как будто кто-то неволит.

– Да-с, неволит! Жизнь и неволит! – восклицает Шустов, кривляясь.

Помпон на его шапке раскачивается из стороны в сторону, как огромный бубенец пестрого, оранжево-голубого цвета.

Действительно, как можно было надеть в столице иностранного государства, мирового лидера по выпуску кораблей, родины тхэквондо и непримиримо жестокого режиссера Ким Ки Дука такой дурацкий колпак. Он надел его даже раньше, еще в самолете. То есть еще раньше – в Пулкове. Да, в Пулкове он уже был в этой шапке. А может и нет, еще стеснялся, так, накинул капюшон финской куртки. А в Пулкове или все-таки в самолете, когда тот пролетал мимо Байкала, самого глубокого озера нашей планеты, и напялил колпак с бубенцом. Возможно, что-то его донимало. Храп соседей корейской национальности. Натянул колпак на уши. Но не уснул, а проснулся. Хотя мудрец называл пробуждением именно сны, а обычную реальность – сновидением. Этого мудреца Шустов держал в штате своей фирмы, он был сторожем складского помещения с товаром. Звали его Карлом. Так-то, по паспорту – Николаем Игнатьевичем. И бороды у него, как у Маркса, не было. И о Карле Великом он не заикался. Просто любил спать и видеть сны, а потом рассказывать. Это были целые сериалы. И кто-то сравнил их с «Ходячими мертвецами», сериалом про зомби и выживших, а там-то и был мальчик-герой Карл, породивший этот мем: «Карл!». Прозвище, как это и бывает, случайно, но крепко приклеилось. Разумеется, его надо было гнать в три шеи с работы, но как-то он прижился, нелепый, бледный, курносый пенсионер с лысиной. Карл.

– Карл, – бормочет Шустов, ухмыляясь.

– Чего? – спрашивает Кристина, снимая на смартфон служителей, сбивающих с сосен снег длинными палками.

Шустов молча наблюдает за работниками в синей униформе, в оранжевых касках. Один из них замечает иностранцев, что-то говорит напарнику, тот оглядывается, хмурится – и неожиданно улыбается, кивает. Кристина отрывается от съемки и тоже улыбается, машет рукой.

– У американцев научились, – бурчит Шустов.

– Нашим тоже не помешало бы этому поучиться.

– Да уж… наши работники давно послали бы такую съемочную группу подальше. Но какого ляда они сбивают снег?

– А ты видел, как обматывают деревья соломенными покрывалами? Похоже, тут культ дерева.

– Хм, тогда бывшие лесники заповедника прибыли в нужное место, – заключает Шустов.

Они проходят мимо какого-то мемориального комплекса. За оградой одноэтажные здания казарменного типа, обелиски. Шустов говорит, что это казармы или тюрьма. По дорожке за оградой идут туристы с белыми флажками, на которых краснеет круг.

– А вот и гонцы солнца, – бросает Шустов.

Кристина снимает их через ограду.

За мемориальным комплексом видна уже настоящая военная часть. Под масксеткой стоит техника. Солдаты играют в баскетбол. Кристина снимает их.

– Как бы нашу съемочную группу не скрутили, – предупреждает Шустов. – У них же все еще война на дворе.

Кристина вопросительно оглядывается.

– Мир-то с Севером они так и не заключили, – продолжает Шустов.

Кристина перестает снимать, прячет смартфон в рыжую сумочку. Они обходят военную часть стороной, дорожки ведут куда-то выше, глубже в парк. Снегопад прекратился совсем. На ветвях чистые снежные шапки. Молча они идут по дорожке выше. Под ногами мелкая кленовая листва карминного цвета.

– Что, идем дальше? – спрашивает Кристина.

Шустов пожимает плечами.

И они продолжают восхождение куда-то, словно помимо своей воли. Кристина замечает что-то на сосне, достает смартфон, наводит – на ветке сидит перламутровая птица.

– Да это корейская сестрица нашей горлицы, – определяет Кристина. – Красотка.

– Павлины здесь водятся? – спрашивает Шустов.

– Ты же видишь, сколько снега.

– Первый снег… Да-а… Помню, такой же выпал на горе в сентябре. Я поднялся туда один, еще до твоего приезда в заповедник.

– Я помню, – отозвалась Кристина, – ты рассказывал. Это было шестнадцатого сентября. Твое любимое магическое число с тех пор.

Шустов сдвинул шапку на затылок, удивленно глядя на женщину.

– Все точно. Как это ты не забыла?

Кристина развела руками – и вдруг присела. Это было похоже на артистический поклон.

Шустов засмеялся.

– А ведь ты когда-то в молодежном театре играла! – вспомнил и он. – Но сбежала от режиссера-совратителя… Сволочь. Вдруг он убил великую актрису. Нашу Мерил Стрип.

Кристина смахнула с порозовевшего помолодевшего лица снежинку – или что-то, отвернулась к городу, видневшемуся в прореху между сосновыми заснеженными кронами. Корейская горлица захлопала крыльями и улетела, осыпав снег. И снег заискрился в ударившем луче солнца.