Страница 4 из 308
У меня ныл не только живот. Болела каждая клеточка тела. Ещё никогда во время месячных мне не было так плохо! Я не позволила Аманде собрать диван и второй час комкала простынь, не отнимая от живота коленей. Иногда каталась от края к краю в позе эмбриона и постанывала. Стонала в голос. «Талейнол» не действовал, «Адвил» тоже. Каждый час новая прокладка, а старую хоть выжимай. Откуда только во мне столько крови и что будет, если месячные никогда не прекратятся?
Последний поход в туалет чуть не закончился обмороком. Зашумело в ушах, засветилось в глазах — и почернело, а потом я нащупала плечо Аманды. Она, как кошка, спрыгнула с дивана и подлетела к раковине за мгновение до того, как я чуть не грохнулась головой на плитку, и дотащила меня до дивана. Теперь я лежала и стонала, как последняя идиотка, не в силах сдержаться. Голова раскалывалась, подташнивало, жутко тянуло живот. Даже простое выпрямление ног вело к нестерпимой боли.
– Как ты рожать-то будешь, Аманда...
Я тыкалась носом в бедро беременной подруги, а она гладила меня по холодному лбу. В комнате почти не осталось воздуха. Я потребовала выключить старый кондиционер, шум которого взрывал мой воспалённый мозг, а до вентилятора под потолком было слишком далеко. О, боже, какая же я эгоистичная тварь, что позволяю Аманде обмахивать себя тетрадкой, но мне слишком плохо, чтобы быть хорошей. Другой рукой она держала учебник по истории искусств и читала вслух заданную главу.
– Бесполезно, всё бесполезно... – Стон выходил из груди с хрипом. – Я ничего не понимаю, ничего не запоминаю, да и лекцию всё равно пропущу. Я вообще не доживу до завтра...
Аманда улыбнулась, показав идеально ровные и идеально белые зубы, которые не могли создать никакие ортодонтические скобы и отбеливающие пластины — такие зубы природа выдаёт лишь гетерам, чтобы было с кого ваять богинь. И вот эта богиня сидела рядом и обмахивала меня тетрадкой.
– Почему плохо мне? – я мученически прикрыла глаза; даже слабый свет превращался в моей голове в сотню острых ножей. – Это тебя должно тошнить, это у тебя должна болеть голова... Не у меня! Это я должна сидеть и обмахивать тебя, а не ты меня.
– Да успокойся ты в самом-то деле! – Аманда не со злости, но чувствительно стукнула меня по затылку тетрадкой. – Лучше послушай. Последний абзац я читаю уже в третий раз, а именно из него будут вопросы на тесте.
– Говорю ж — бесполезно. Брось. Учи сама, а мне позволь спокойно умереть.
– Хватит уже жалеть себя! У меня, может, тоже болит, но я не собираюсь умирать!
Я тут же открыла глаза и уставилась в загорелое лицо Аманды.
– Что у тебя болит?
– Ну... – Аманда отвела глаза. – Там же, где и у тебя.
– Ты что, серьёзно?
Я скинула простынь и, отбросив в сторону учебник, схватила Аманду за плечи.
– Где у тебя болит?
Аманда закусила губу и прошептала:
– Там, внизу. И ещё... На трусах красные пятна.
Сердце моё упало. Я с ужасом вспомнила свои недавние мысли о том, как было бы хорошо, если бы Аманда потеряла ребёнка. Меня бросило в жар. Тонкая хлопковая майка сразу прилипла к спине. В горле пересохло, и я не сказала, а проскрипела:
– Ты доктору звонила?
Аманда взяла координаты врача у только что родившей женщины с прошлого курса по живописи и назначила визит через три недели. Тогда у неё будет ровно десять недель с последних месячных.
Аманда кивнула.
– Мне дали поговорить с медсестрой. Она сказала, что это нормально, должно пройти. А если не пройдёт, то это естественный отбор.
– Что такое естественный отбор?
– Ну, – Веко Аманды дрожало. – Это нормально, если до двенадцатой недели происходит выкидыш. Это значит, что с эмбрионом не всё хорошо.
Теперь у неё тряслась и нижняя губа. Я обняла Аманду и прижала к себе, как можно сильнее. Настолько, что даже почувствовала вздрагивающую грудь подруги словно свою собственную. Её острый подбородок врезался мне в плечо, но я игнорировала боль, не думая отстраняться. Я гладила Аманду по спине и шептала всякий бред — благо Аманда всё равно меня не слушала. Она плакала.
Как можно быть настолько слепой, чтобы не видеть, что творится с подругой, которую сама же назвала сестрой? Ты стонешь от обычных месячных, а она даже словом не обмолвилась о настоящей боли и страхе. Аманда! Я выкрикнула её имя, отстранила от себя, сжала мокрое лицо ладонями так, что на щеках появились складочки, и принялась целовать, как ненормальная, покрывая нос, лоб, щеки короткими поцелуями, будто старалась стереть всю горько-солоноватую влагу с прекрасного лица богини. И уже плакала сама, и наши слезы смешались в единый поток, руки сплелись за спинами, и вдруг... Наши губы встретились — и мы обе, испугавшись, отпрянули друг от друга. Аманда даже провела тыльной стороной ладони по своим губам, как бы стирая след моего поцелуя.
– Прости, – сказала она тихо, взяла учебник и ушла за стол.
Я долго глядела на макушку с рыжим конским хвостом, возвышавшуюся над спинкой высокого кресла. Я привыкла видеть Аманду сгорбленной над столом, а сейчас она сидела подобно древнегреческой богине, о которой читала в учебнике. Или же делала вид, что читает. Пять минут мы молчали — она над учебником, а я – вытирая губы о подушку. Хотелось плакать, но теперь я не знала причину слёз. Боль в животе отпустила. Наконец подействовала смертельная доза обезболивающего.
– Послушай, Кейти.
Я услышала шум поворачивающегося кресла, но не оторвалась от подушки.
– Извини, если лезу не в свои дела, – продолжила Аманда, поняв, что я не повернусь. – Почему у тебя нет парня?