Страница 291 из 308
— И мою щётку достань. Хоть зубы почищу. На душ сил нет.
Аманда оказалась слишком резвой для только что родившей: я даже подняться от сумки не успела, а она уже перешагнула порог ванной. Перешагнула и… Я прокатилась по линолеуму, как по льду, и успела подставить под падающее тело руки, толком не понимая, что произошло. Лишь спустя долгие пять или десять секунд до меня дошло, что Аманда в обмороке. Что делать? Кого звать? Но Ангел-Хранитель сам прислал к нам медсестру. Только колдовать не пришлось, Аманда открыла глаза и уставилась на меня бессмысленным взглядом. Медсестра бросилась в коридор за креслом-каталкой — до кровати три шага, но как преодолеть их? Аманда вдруг стала, словно из чугуна, и я согнулась под её весом, едва встав на ноги. К счастью, рядом уже было кресло, а на кровать её затаскивали уже две медсестры, а я снова привалилась к стенке, прямо на плакат со шкалой боли. Моя боль зашкаливала, и я уже не понимала, что именно у меня болело. Всё, и главное — голова.
— Не позволяй ей вставать, — обернулась ко мне медсестра. — В туалет только с тобой.
Я кивнула, не желая верить, что мне придётся дежурить с открытыми глазами. Страх за Аманду, конечно, разбудил меня, но не настолько, чтобы не смыкать глаз до завтрака. А впрочем, времени-то оставалось не так и много — часа три. Но и их Аманда решила проболтать. Слова лились горным потоком, и я даже не пробовала вникать в сказанное. Зачем? От меня не ждали ответа. Можно было и подремать.
— Рутинная проверка! Не пугайтесь!
Я подскочила не от шагов медсестры, а от её голоса. Часы сообщили, что прошёл час. Я спала? А Аманда? Та приподнялась на локтях и тянула шею к ребёнку — пусть люлька стояла в метре от кровати, с кресла открывался лучший обзор. Я протёрла глаза слишком поздно — медсестра уже перестала тыкать ребёнка разными приборчиками и, чтобы унять, крик, взяла на руки.
— К маме хочешь? Голодная? Нет, мокрая.
Медсестра сама поменяла подгузник. Мне бы встать, да в джинсы будто камней навалили, и я так и осталась сидеть в кресле.
— А теперь поесть?
Медсестра положила малышку к Аманде на живот. В новой рубашке — в розовый цветочек — на груди имелись прорези, и малышка легко нашла грудь. Со вздохом облегчения я тут же упала обратно в кресло, радуясь установившейся тишине. Можно больше не смотреть на них: даже с открытыми глазами я видела лишь руки — маленькие пальчики переплелись с большими — и прикрыла веки даже не от усталости, а от ревности — непонятной, удушающей, жестокой ревности.
Я выстрадала за этого ребёнка не меньше его матери, но даже не удостоилась одного взгляда. Он оставался только на снимках — огромные глаза цвета штормового моря, как только что выдавленная из тюбика краска. А я? Похожа сейчас на пустой скукоженный тюбик с поджатыми ногами и губой. Я закусила обиду и попросила себя не плакать, но слёзы не послушались, а спасительная ночная тьма давно сбежала сквозь жалюзи в яркий солнечный день.
Я отвернулась к стенке, чтобы Аманда случайно не увидела моих влажных щёк. Хотя предосторожность была излишней. Какое ей дело до моих покрасневших глаз, когда другие только-только взглянули на мир, где Аманда является центром вселенной. А моё место здесь в уголке, лежать тихо и не мешать их единению.
— Она уснула. Можешь положить её обратно в люльку?
Я, похоже, тоже уснула, но подскочила так резво, что чуть не поскользнулась на полу — зря кроссовки сняла. Или надо было носки заодно стянуть. Зачем я об этом подумала? Да чтобы не думать о том, как донести ребёнка до люльки, не уронив, ведь руки начали дрожать заранее, как и колени.
Малышка спала, откинув голову. Глаза — две длиннющие линии, нос — огромный шар, и только губы как у взрослого, надутые и точно подведённые помадой.
— Красивая, правда?
Я кивнула, протянула руки, но тут же отдёрнула.
— Чего ты боишься?
— Разбудить, — соврала я, чтобы не выдать себя, сказав «уронить».
— Не проснётся, куда там… Представляешь, что она пережила за эти часы!
Я вновь кивнула. Ещё бы не представлять! Я пережила не меньше, только кого это заботит! Уж явно не Аманду. Однако вторая попытка поднять спящую красавицу удалась. Я подсунула пальцы под тонкую шею и так и понесла ребёнка к люльке на вытянутых руках. Будто несла кирпич, так было тяжело, и почти невесомое тельце придавило пальцы настолько сильно, что я с минуту простояла над люлькой сгорбившись, пока решилась высвободить руки.
— Что-то не так? Ты что-то увидела? — всполошилась Аманда, и я поспешила её успокоить, сказав, что просто устала. — Тогда ложись спать.
Даже солнце, бьющее сквозь жалюзи, не станет мне помехой. В коридоре оставалось тихо, или медсёстры умели ходить на цыпочках. Я вжала голову в подлокотник и зажмурилась.
— Как самочувствие мамы?
На этот раз я устояла на ногах, хотя вскочила с закрытыми глазами. Они издеваются? Поспать-то дадут наконец? Давление, температура и… Аманда попросила у медсестры таблетку. Я втянула живот, который скрутило от голода. Ей, наверное, больнее. Хотя что может быть больнее родов? Кажется, после них женщины обязаны перестать ощущать боль вообще, даже самую острую. Вот бы и моя шея занемела от обезболивания, а не от дурацкой позы, в которой я успела урвать сколько-то там минут сна.
— Завтрак принесут через час.
— А поспать? — кажется, Аманда всё же озвучила вслух мои мысли.
— Тебе лучше поесть, потому что кому-то ты не сможешь сказать «подожди», — улыбнулась медсестра и ушла.
Аманда вжалась в подушку, я — в подлокотник кресла. Спать уже не хотелось, но по телу будто проехались катком.