Гнилое яблоко

– Там, – сказал толстяк угрюмо, указывая на низенький шкафчик позади себя.

Нагло протиснувшись за прилавок, Отум выгреб телефон из шкафчика и отсоединил провод.

– Эй! – крикнул толстяк.

Игнорируя его, Отум прошел к дверям, воткнул провод в телефонную розетку справа от них и вышел вместе с телефоном.

– Ты куда? – запоздало осведомился толстяк.

– Пусть он поговорит, – тихо сказал Миико. – Это личное.

Я посмотрел сквозь прозрачные двери на Отума, медленно шевелящего губами. Вид у него был сосредоточенный и мрачный. С кем и о чем он разговаривает?

– Сиди на месте, Эфил, – попросил Миико.

Отум потер лоб ладонью, как будто у него разболелась голова. Я просто не мог и дальше терзаться неутоленным любопытством. Провожаемый умоляющим взглядом Миико, я пересек тесный зал, толкнул двери и вышел к Отуму, встретившему меня полыхающим яростью взглядом.

– Какая разница, кто звонит, – сказал в трубку Отум. – Вам лучше принять мои слова на веру, если не хотите получить труп. Да. Да. Я знаю. Но пока это ваши проблемы. Четырнадцать. Не двенадцать. Я не знаю, в каком он состоянии.

Его спросили еще о чем-то, но Отум прервал звонок.

– Чего приперся? Я тебя звал?

– Нет. Отум, ты что, действительно?..

Думаю, он не ударил меня только потому, что сквозь стеклянную дверь на нас смотрел Миико, окаменевший от напряжения.

Отпихнув меня, Отум вошел в кафе и швырнул телефон на ближайший столик. Усевшись на мое место, Отум потянулся губами к уху Миико и что-то прошептал. Миико, то ли протестуя, то ли соглашаясь, поднял плечи.

Я не спешил возвращаться и постоял на улице. Уже совсем рассвело, дождь закончился, голоса птиц звучали где-то в отдалении. В голове шумело от нехватки сна, усталости и всех этих странностей, окружающих Миико и Отума – и меня, если уж так получилось, что я пошел с ними. Я все еще не решил, жалею ли о своем решении сбежать, но что-то подсказывало мне, что впереди меня ожидает множество других причин для сомнений.

Очень слабо, почти неуловимо пахло бензином. Прежде мне не нравился этот запах, но сейчас он казался привлекательным, и я втянул его глубже в ноздри. Глядя на дорогу, я думал об Отуме. Для него растрескавшийся серый асфальт – это давно привычное зрелище? Я попытался представить себе, как мыслит человек, который живет неуловимо, как ветер, появляется из ниоткуда и затем уходит в никуда. Ничего не представлялось. Это было совершенно непостижимо для меня. Холод, дождь, усталость и бесприютность – разве что-либо стоит того, чтобы претерпевать эти тяготы?

И в то же время город, который так тянет меня сейчас к себе и который я считаю домом не потому, что он мой дом по сердцу, а потому, что мне не из чего выбирать – который всегда держит меня – чего хорошего я в нем видел? Уныние и отчаянье, сочащиеся из серых облупленных стен. Скорее тупое оцепенение, чем покой.

«Мы вырвались! – осознал я вдруг с яркой вспышкой восторга. – Вылетели, как пробки из заросших плесенью винных бутылок!» Я сделал несколько шагов вперед и, развернувшись, улетел взглядом туда, где шоссе взмывало на мост и затем, словно широкая серая змея, уползало дальше.

Когда я вошел в кафешку, наши заказы (как пафосно звучит) уже принесли. Я сразу вцепился зубами в пирожок, обжигающе горячий, пропитанный жиром, капающим с него мутными желтоватыми каплями. С голодухи мне показалось, что ничего вкуснее я в жизни не ел. Миико со щенячьим беспомощным видом пил с ложечки свой суп. Отум, проковырявший длинными треугольными ногтями дыру в клетчатой клеенке, посмотрел на меня с насмешливой улыбочкой, но сейчас даже Отум не казался мне противным.

Когда мы уходили, я услышал, как толстяк сказал вполголоса:

– Сучьи выблядки.

Я посмотрел на Отума и обнаружил на его лице глумливую ухмылку.

3. Близость смерти

То ли кофе действовал, то ли пирожок, то ли свет, прозрачный и чистый, такой желанный после темноты, согревающий меня, но я заметно приободрился и уже не чувствовал усталости. Даже растерянный Миико заулыбался и стал похож на себя нормального. Желтые подошвы его кроссовок так и мелькали – он все время забегал вперед, но нерешительно останавливался и ждал нас. Он был как щенок: его переполняла энергия, но он боялся оставаться один.

Отум увяз в себе, видимо, вынашивая очередные злодейские планы. Только проезжающие мимо машины привлекали его внимание. Он не бросался на обочину, как ночью, видимо, разумно рассудив, что, если в темноте мы так остаемся незамеченными, то днем, видимые издалека прежде, чем успеем спрятаться, лишь привлекаем к себе внимание странным поведением. И все же он опускал голову, пряча лицо, что от меня не ускользнуло.

Мост обманывал своей кажущейся близостью, но расстояние между ним и нами будто бы совсем не сокращалось. Издалека он походил на металлический хребет.

– Вот это круто, – сказал Миико, и Отум, очнувшись от своих важных мыслей, направил на него снисходительный взгляд.

Конечно, Отум видел много мостов, не то что Миико, который даже за город никогда не выезжал. Но в глазах Миико я замечал восторг, недостижимый для Отума в принципе. Искрящаяся радость, которой достаточно повода, если нет причины проявить себя. Но обычно не было даже повода. Как всегда при подобных размышлениях о Миико, я ощутил сдавленную боль внутри. Интересно, как Отум относится к нему. Сомневаюсь, что Отум способен любить кого-либо, но… он тоже чувствует эту горьковатую нежность?

Мы наконец дошли до моста, стальной перемычкой соединяющего 128-е и 129-е шоссе. За металлическим бортиком ограждения, на некотором расстоянии, была установлена высокая сеточная преграда, видимо, специально для пьяных придурков, которые падают с мостов. Вытянув шею, Миико осторожно перегнулся через бортик и посмотрел сквозь сетку вниз, в карьер. Местность в наших краях была странная – землю словно взрывали, то горы, то карьеры, несколько очень глубоких. Этот своими рваными краями походил на большую рану. На стенках карьера полосками просматривались слои земли, верхний слой самый светлый. Словно кожа.

На дне, у противоположной стороны, лежала искореженная маленькая зеленая машина, с такого расстояния будто игрушечная. Даже не верилось, что внутри ее когда-то умирал человек, заливая кровью обивку сиденья. Машину всю смяло при падении, как консервную банку, а под дождями она проржавела насквозь. Бесславный финал.

– Ух, – удивился Миико. – Это как она туда сиганула?

– Прямо со 129-го шоссе, проломив ограждение, – сказал Отум. – Эта тачка уже лет пять там лежит.

– А чего ее не откантуют?

– Откантуешь оттуда. Кому надо лезть?

Миико смотрел на машину неотрывно, с уважительным ужасом, закрывая и открывая свои золотистые глаза. Иногда он поднимал взгляд к 129-му шоссе, может быть, пытаясь отыскать взглядом пролом в ограждении, но пролом давно заделали. Я оправдывал его экзальтированную реакцию тем, что все-таки он младше меня на целый год и года на два, наверное, младше Отума.

– В нее что, вмазался кто-нибудь?

– Да нет, насколько я знаю. И трасса прямая… – протянул Отум.

Ага. Я тоже подумал об этом. Я понимаю, вылететь с крутого поворота, но…

– Вы что, как бы вроде она это как сама – туда? – уточнил Миико. Если он переставал следить за собой, его речь превращалась в неуклюжее нагромождение слов, из которых две трети были лишними, но мы его поняли. Еще я понял, что в голове Миико, и в голове Отума наверняка тоже, крутится сообщение, услышанное утром по радио.

– Чем ближе к дороге, чем чаще слышишь об авариях, – сказал Отум, угадав мои мысли.

Я расслышал за его словами сдавленное возбуждение.

– Тебя привлекают аварии? – уточнил я.

– Нет. Близость смерти, – лениво объяснил Отум, и мне стало жутковато от небрежности его тона. – Ее всегда ощущаешь рядом. На дороге.

Мне вспомнился Януш, который гонял с дикой скоростью, не щадя ни собак, ни кошек. Это было вроде как его хобби. Сбивая очередную хвостатую бедолагу, он останавливался, выходил из машины и аккуратно складывал тушку в пакет для мусора, упаковка которых хранилась у него на заднем сиденье специально для этой цели. Потом он показывал мертвое животное друганам, таким же дегенератам, как он сам, и засчитывал себе еще один балл.