Серая радуга

За каким чертом лысым он на это пошел? Будь проклят и Одонар, и вся Целестия, пусть хоть в тартарары провалятся Семицветник, Шанжан… только бы кто-нибудь, что-нибудь остановило это, вернуло уходящую каплями жизнь, а он бы отдал всё что угодно…

Откуда-то издалека раздался внутренний голос, сказавший строго и просто: «Ты знал, что так будет. Ты знал, что пожалеешь. Но дело-то сделано, так или нет?»

Потом ушел и голос, сил на проклятия тоже не стало, и начала медленно куда-то отступать, сливаться в единое пятно боль, все слабее напоминая то единственное, что осталось важного.

Я жив.

Я всё ещё жив.

Я всё ещё…

Глава 23. Оскальная Пещера

— Признаться, я не совсем понимаю, зачем этот реквизит. Честное слово, он только всё усложняет, и вы же знаете, что я не люблю…

— Блистающий Экстер… — выдохнул Рубиниат, поморщившись. — Поверьте, мы помним, как вы относитесь к оружию. Мы все это помним. Однако, согласно традициям…

Мечтатель запрокинул печальное и встревоженное лицо в рассветные небеса — там только-только начала наливаться утренним цветом радуга в первой фазе. Тихо вздохнул и поправил клинок на своём поясе. Мечом Экстера только что опоясал Алый Магистр — какой-то раздраженный и ворчливый и через слово поминающий традиции.

А всего Магистров было трое: желание лететь вместе с Алым изъявили Аметистиат и Янтариат. Армия, магия и мир. Всё тот же состав, которым Магистры когда-то заявились в Одонар по делу о Браслете Гекаты.

— В прошлые разы никто не говорило о том, что от оскальников можно отбиться мечом, — уныло напомнил Экстер. — И, насколько я помню, я шел в пещеру невооруженным.

Магистры покосились на зёв Оскальной — тот был всего-то в трёх дюжинах шагов. Пещера издевательски щерилась камнями крыков навстречу нежданным посетителям. Свита Магистров — дюжина магов Алого Ведомства — старалась держаться от входа подальше, потихоньку занимая посты в оцеплении.

— Традиции, — с твердокаменным упрямством завёл после этого Алый, — всё же не должны нарушаться. Ибо вы же не хотите сказать, что намереваетесь идти в пещеру…

Мечтатель как раз задумчиво покрутил в пальцах пастушью дудочку, которую извлек из кармана.

— Музычка с собой — самое то, — залихватски брякнул Янтариат. — Если вдруг эти твари попытаются затравить его анекдотами — ха! Экстер сочинит им стихотворение. Будем надеяться — хотя бы своды не обрушатся, когда они будут молить о пощаде.

Оранжевый Магистр начал хохмить еще на полдороги к Оскальной и за четыре часа успел основательно измучить собеседников незатейливостью своего юморка.

Экстер смущённо пожал плечами. Досадливо покосился на меч, но говорить больше ничего не стал. Развернулся и, не слушая прощальных наставлений Магистров, побрел к Оскальной пещере.

Миновал плоские, багрово-бурые камни — камни жертвы, на которых отдавали свою кровь те, кто хотел заполучить дар прорицания. Миновал два полуистлевших тела, лежавших у самого порога: какие-то смельчаки решили поискать в пещере сокровища, увешались защитными артефактами… и даже не вошли внутрь.

Задержался он лишь у самого порога — и то, чтобы бросить взгляд не на Магистров, а в едва бледнеющие небеса, на по-утреннему тускловатую радугу в первой фазе.

Магистрам показалось было — директор артефактория заколебался. В лице у Экстера что-то дрогнуло, и можно было поверить, что сейчас он отвернётся от зёва Оскальной, кинется бегом к дракону, полетит обратно… Но Мечтатель только тряхнул длинными прядями парика и шагнул внутрь пещеры.

Тьма начиналась сразу же за порогом. Бархатно-чёрная, обволакивающая и непроницаемая — в которой нельзя было рассмотреть ни рук, ни стен. Эта тьма поглотила звуки оттуда, извне. Сожрала ветер: за порогом его не стало. Под конец темнота впитала в себя и шорох шагов директора, и нельзя было сказать — идёшь ты вперёд или уже свернул, движешься или стоишь, а может, уже свалился в какую-нибудь расселину и задыхаешься. Потому что нечем заслониться от волн мрака.

Мечтатель двигался, прислушиваясь только к чутью. Он знал: они уже увидели его — и давал им время насладиться знанием, посмаковать то, что у них появилась жертва. И гнал нетерпение: встревоженным, взволнованным, нетерпеливым не место в этой пещере.

Выдохи срывались с губ и уносились не пойми-куда. Меч — ненужный и глупый — цеплялся за что-то, вырастающее из стен… корни? Выступы? Казалось — за ножны хватаются чьи-то костлявые пальцы.

Во мраке жили усмешки. Сначала невидные, но ощутимые кожей, потом начали слышаться хихиканье и перешёптывание, а потом усмешки поплыли в темноте: над головой, сбоку, повсюду. Желтоватые, грязно-белые, мертвенно-голубые, они чуть заметно светились. И скалились все до единой — зловещие, перетекающие с места на место…

Лишённые тел.

Темнота густела и теперь давила на грудь, а усмешки оскальников плясали вокруг. Мечтатель остановился. Отёр рукавом лицо и поднял дудочку.

Тихие звуки пощекотали темноту, усмешки запрыгали, и прилетели шипящие, насмешливые голоса — размноженные эхом.

— Это кто это там крадётся?

— Эй, эй, эй! Кушать подано!

— Еда с доставочкой!

— Фу, он прибыл с холодной улицы!

— М-м-м, охлаждённое!

Переливы хохота вспыхивали и гасли под сводами пещеры, и клыкастые усмешки смыкались всё теснее, и падали фразы — вперемешку со смешками.

— А кто это там такой невежливый?

— Наверное, он не знает правил и не следует традициям…

— Обожаю традиции!

— Истинный целестиец, жаль, что нас осталось так мало…

— Наверное, нужно ему сообщить, а?

— Кто он такой, кстати?

— Какой-то олух, который не считает нужным заговаривать, чтобы мы могли его увидеть?

— Ну-у-у, немота от страха случается часто. И вообще, скажи спасибо, что мы запахов не чувствуем!

— Эй, как тебя, гость! Ты пришёл за ответами на вопросы?

Мечтатель молчал, опустив дудочку. У них с оскальниками была долгая история общения, так что теперь он просто вслушивался в насмешливые взвизги и голоса:

— А за чем ещё они сюда все приходят?

— Может, явился поболтать?

— Развлечь нас?

— Он знает хорошие шутки?

— Не лучше наших, уж во всяком-то случае!

Экстер молчал — прикрыв глаза, слыша чуть заметные, тревожные нотки там, в голосах оскальников… Ласковые умертвия начинали осознавать — что-то не так. Их чары должны были бы заставить жертву хохотать уже от порога. Растворённое в воздухе злое, плотное, колдовское веселье — Мечтатель ощущал его кожей, будто навязчивую мелодию, которая пытается втиснуться внутрь. И не может, потому что там, внутри, звучит то, что сильнее.

Испытание, — зашептали оскалы в воздухе, — подарим ему испытание. Он правда сможет устоять? Не смеяться над нашими шутками? Нет, послушаем, что он скажет. А потом — испытание, весёлое испытание…

Когда переплетения шепотков замерли на высокой ноте — Экстер выговорил еле слышно:

— Здравствуйте, братья.

И улыбки отпрянули, из темноты донесся шип, потом испуганные взвизги. «Этот, этот, этот, снова этот» — бесконечная отдача от стен, отчего внутренность пещеры начала казаться бесконечной.

Оскальники отступили ненадолго — скоро улыбки сгустились вновь, заплясали в воздухе.

— Зануда с дудочкой, ну надо же!

— Думали, совсем о нас забыл…

— Что же он хочет узнать, что ему поведать, что?

— Век голодными будем ходить!

— С голоду околеем…

— Околели уже!

— Второй раз!

— Какой жухляк его сюда опять послал?

— Наверное, эти, которых он сторожит.

— Между прочим, зря сторожит, хе-хе-хе…

Бесконечное «хе-хе-хе» размножилось и утихло под сводами. Ты ещё не смеёшься? — спросили гнусные шепотки. Почему ты вообще никогда не смеёшься?

— Потому что есть боль, которую не погасить смехом. Он как ненадёжный покров — тонкий и полупрозрачный, дающий увидеть то, что скрывает. И потому такой смех всё равно будет фальшивым. Лишённым даже искры веселья. Как у вас.