Страница 2 из 12
Она что-то кричит, шевеля недовольными губами. Размахивает загребущими руками. Но я не слышу. От злости мои барабанные перепонки стали железобетонными. Ни один звук не проникает внутрь меня. Круговорот головы набирает обороты. Как я тут?.. Почему?.. Она открывает свой скворечник. Я что-то хотел? Что? Жалобную книгу… Нет! Я не буду тратить свои силы на эту ерунду. Она и так достаточно наказана. Она родилась в Лужках. Выросла. Живет тут. И похоронят ее на лужковском кладбище между железокостным и мясобетонным комбинатами. Так для чего же я проделал путь в пятьсот сорок шагов? Для чего я вращаюсь вокруг солнца вместе с планетой, сменяя день на ночь, зиму на лето? Чтобы простить эту несчастную женщину, орущую из амбразуры своей будки? Вспомнил!
– Один «Сникерс», одно «Баунти» и один «Марс»! – говорю я и протягиваю деньги под расчет.
Я становлюсь счастливым обладателем этих заморских чудес и отправляюсь в обратный путь. На улицу Заречная, дом номер 38. Там живет моя семья.
Дорогу мне пересекает траурная процессия. Они идут медленно вверх. Я делаю вынужденную остановку. Музыканты раздувают щеки, бьют в литавры, колотят в барабаны… Но я по-прежнему ничего не слышу. Поэтому с чистой совестью могу включить в своей голове любую песню:
Когда весна придёт, не знаю,
Пройдут дожди… Сойдут снега…
Но ты мне, улица родная,
И в непогоду дорога….
Путь открыт. Я перехожу проезжую часть и оказываюсь на финишной прямой…
Когда на улице Заречной
В домах погашены огни,
Там люди гонят самогонку
И зеленушки жрут они…
Да, мы покупали один «Сникерс», одно «Баунти» и один «Марс», делили каждый батончик на шесть равных частей и устраивали пир. Если в Баку моей зарплаты хватало на двадцать буханок хлеба и поездки на работу и домой, то тут мы буржуйствовали. Раз в неделю могли позволить себе этот пищевой шабаш.
Я иду по безлюдной улице. Хотя точно знаю, что я совсем не одинок. Уж пара-то глаз точно следит за передвижениями по дороге. А потом информация разносится от дома к дому, с улицы на улицу, из переулка в переулок. И вечером весь поселок будет знать.
– Представляете, он купил на остановке конфеты!
– Что вы говорите?
– Ага, ага!
– Это же надо!
– Подумать только! За такие деньги!
– Что с них взять! Они же городские! Это нам картошечки, морковочки, капусточки. А им сладенького подавай!
– Привыкли там у себя… В Азербажанах своих!
– Да, да, да! Не знают, что с деньгами делать…
Вот такая о нас шла слава. Это нам сосед, живущий в другой половине дома, рассказал. А мы и правда не знали, что с деньгами делать… Ввиду их постоянной недостачи.
Хотя народ-то в общем тут дружелюбный. Простой. Незатейливый. Если чего не так, тут же предъявят. Таиться по углам не будут. И фигу держать в кармане тоже. Это вам не город. Тут все как на ладони. Несмотря на то, что за ворота редко кто выходит. Местные целый день копаются на участках или за занавесками прячутся. Встают с рассветом и засыпают с закатом. И живут тут бабушки и дедушки. Молодежь-то в городе вся. Изредка приезжает родителей навестить, внуков и внучек показать и пополнить запасы провизией. Народ-то на участках не цветочки разводит. Тут закрома да подвалы забиты сельхозпродукцией под потолок на случай затяжной войны или мирового обледенения.
Ухоженные палисадники пестрят всевозможными цветами. Их ароматы превращают воздух в тягучую субстанцию. Она рекой заполняет всю улицу, медленно текущую в послеобеденном мареве. Пчелы лениво переплывают от берега к берегу, прямо перед носом, не обращая внимания ни на меня, ни на мои проблемы. А мои вымученные вопросы им вообще до жала.
– Как я тут оказался?
– Оказззззался? Ззззначит, сам дурак. Зззззануда!
А вот металлические цифры 3 и 8. Они прибиты на красную калитку. Но красная тут не только калитка. И забор, и дом, и штакетник вокруг заброшенного палисадника. И даже крыша. Крыша тоже красная. Красная труба и такие же оконные рамы. Я знаю, что в древнерусском слово «красный» означало «красивый». Но тут все такое не в этом смысле. Оно просто все выкрашено в атомно-красный цвет. Бывшим хозяевам удалось спереть цистерну краски этого восхитительного цвета, вот они ее и не пожалели. Это моя теория. Я не настаиваю. А почему палисадник заброшенный? Да потому, что он нам не принадлежит. Наша половина находится, как бы это помягче сказать, с задней части дома и спрятана от посторонних глаз. Наши окна выходят на участок. А в парадной половине дома, выходящей, так сказать, лицом на Заречную улицу, живет Витек. А он алкаш и ему и так хорошо. Всегда. Прогнившая лавочка, на которой он курит свою махорку, старая береза с елкой, три ландыша и рассада табака, из которой он и делает свою гадость, очень даже его устраивают. Березу с елкой он, кстати, сам посадил. Когда сорок лет назад из армии вернулся. Сельсовет его отцу как раз участок выделил. И все семейство, папа, мама, Витек и его младшая сестра, начали строить дом. Планировалось чуть ли не родовое поместье на шести сотках отгрохать. Маман Виктора мечтала о внуках и правнуках. Полный дом детворы. Но Витек свое будущее видел немного иначе. И его планы не совпадали с политикой партии. Дружки и березовая самогонка стали его семьей. А тут еще и папа внезапно отчалил в неизвестном направлении. Ушел среди ночи, никому ничего не сказав. Думаю, достало его это строительство не понятно какого будущего. Потом дочь, недолго думая, сиганула в Орел учиться в техникуме. Да так там и осела, удачно выйдя замуж. И остались маман с Витюшей одни в недостроенном особняке. Точнее, в одной комнате из предполагаемых двадцати. Витек, естественно, забил большой болт на всю эту ударную стройку. И, досрочно прекратив пятилетку в один день, стал благополучно пропивать инструмент с оставшимися стройматериалами. Маман разобиделась совсем и перестала общаться с нерадивым сыном. Дошло до того, что комнату они разделили на две части, организовав два раздельных входа. И окончательно изолировались друг от друга. Маман старела. Витек пил. И так бы жили они долго и счастливо, если бы не решила младшая дочь, из одной ей известных побуждений, забрать маму к себе, а ее половину продать. А тут как раз и мы подвернулись со своей жизненно важной необходимостью в приобретении жилья и с ограниченным количеством денежных средств. Так и замкнулись наши, казалось бы, совершенно не связанные, жизненные циклы. Вот так мы тут и оказались…
Я щелкаю засовом и захожу во двор.
– Где тебя носит? – сходу встречает меня жена с Сашкой на руках. Сашка – это наш двухлетний сын. – Я уже собралась на поиски идти! Не знала, что и думать! Или под машину попал, или козу себе местную нашел!
Это жена моя. Она очень ревнивая и всегда с крайне позитивными фантазиями. Полутона нам не знакомы.
– Мы тут уже с голоду, можно сказать, сдохли! А тебя все нет и нет!
А еще ей надо дать выговориться. Бессмысленно что-либо говорить в свое оправдание. Пока у нее не иссякнет словарный запас, она не слышит. В голове места свободного нет, пока своими мыслями все заполнено. Особенность такая.
– Вот какую нам жизнь устроил папочка твой! Плевать на нас хотел! Говорила мне мама… Эгоист ты! Только о себе все! А я дура! – и в слезы.
А вообще она хорошая. И отходчивая. Выговориться ей надо. Выльет на тебя ушат ерунды всякой… Ну, так, по мелочи. И успокоится. А потом и нежная бывает. Мама у нее учитель, кстати. По математике. В старших классах. Очень импульсивная женщина. Я вот думаю, все это как-то взаимосвязано.
Помню случай один. Еще в Баку это было. Приехали мы с семимесячным Сашей к ее родителям в гости. Дедушка, бабушка, ясное дело. Внука из рук не выпускают. И тут моя супруга чего-то там с матерью своею не поделила. Не сошлись в вопросах воспитания, что ли.
– Ах, так! – вскрикивает ее мама. – Да мне вообще никакого внука не надо! Можешь забрать его!