Страница 7 из 8
Лёша кинул на гостью быстрый взгляд и остался сидеть на месте, даже не шелохнулся. Яшке стало зябко, он вздрогнул и придвинулся ближе к огню. Ребята поёжились, а Кирька заворчал и подбросил в костёр хворосту.
Девчонка засмотрелась на свои голые сизые ступни, пошевелила пальцами и сказала:
– А мои красивые ботиночки Нюратке отдали…
– А кто это, Нюратка?
– Сестрёнка. Мама хотела мне оставить, а баба говорит: «Чего добру пропадать, пусть Нюрка носит».
– Злыдня у тебя бабка, – криво усмехнулся Кирька.
– Та не, не злыдня, ей ботиночек жалко, – улыбнулась девчонка, и ребята прыснули со смеху над этим незамысловатым ответом.
Она тоже заливисто засмеялась, закидывая голову, довольная, что смогла развеселить мальчишек.
– Баба добрая, она думала, что я не слышу, а я слышала.
Ещё больше похолодало, стали видны струйки пара, вылетающие изо рта, и Петька неохотно поднялся, чтобы набрать ещё хворосту.
Искорками помигивали в чёрном небе звёзды, жарко разгорелся костёр, пожирая ярко-оранжевыми языками подброшенные сухие ветки. Он был ненасытен, этот огонь, требуя всё новой и новой пищи. Ребята молчали, уставившись на пламя. Кое-кто уснул, свернувшись калачиком на расстеленной куртке.
Яшка проверил лошадей, вернулся к костру, и тут на него напала страшная дремота. Он отчаянно боролся со сном, мотал головой, тёр глаза, но всё же не выдержал:
– Лёшк, ты не спишь? А мне смерть покемарить охота. Разбуди, если что. – И прилёг рядом с Колькой.
Время от времени он просыпался и видел в свете огня Лёшу и ту девчонку в платочке.
– Ты зачем здесь? – уловил Яшка сквозь дрёму тихий голос брата. – Не следует среди людей ходить, возвращайся туда, откуда пришла.
– Ботиночки Нюратке отдали, как же я без них буду… – Всхлипывающий голос доносился приглушённо, как сквозь туман. – Скажи моей мамке, чтобы принесла, она тебя послушает.
– Я скажу, не бойся…
Когда Яшка в очередной раз проснулся, уже светало. Отчётливо виднелись силуэты лошадей, возле догорающего костра спали мальчишки, прижавшись друг к другу. Той босой девчонки в длинной рубашке не было.
– Эй вы, сони, вставайте. Эвон как светло!
Кирька протяжно зевнул и сказал:
– Какое светло?.. Тьма египетская…
Стали просыпаться остальные ребята, потягиваясь и дрожа от сырости и утренней прохлады.
– А девчонка где? – спросил, озираясь, Колька. – Ушла, что ли?
– Эге, ещё ночью ушла.
– Дёры от мамки получит как пить дать, – сплюнул Петька.
Лёшка отошёл от потухшего костра, развязал путы на ногах Вишенки:
– Не получит.
– Почему? Все мамки одинаковые.
– Да… вам скажи – голосить будете.
– Чего нам голосить? Говори давай. – У Петьки от любопытства разгорелись глаза.
– Мёртвая она, это Васькина сестрёнка из Окунёвки.
Мальчишки побледнели.
– Брехня…
– Бывает такое, – пожал плечом Лёшка. – А вы что, не заметили, как зябко вчерась стало? Когда мертвяк рядом, завсегда холод чувствуется.
Ребята молчали, всё ещё не веря.
– Прошлым летом она ногу косой рассекла, заболела и померла от этого.
– А-а-а-а-а! – завопили Кирька и Колька и бросились бежать по мокрой от росы траве, забыв про коней и козу.
– Я ж говорил: голосить будете… – вздохнул Лёша.
7
Константин привёз пугающее известие: третьего дня у его хозяина отняли кузню, или национализировали, как сказали в сельсовете. Что они собираются с ней делать – неизвестно.
– Царица Небесная, заступница! И как же теперь? – ахнула мать.
– Не знаю, сестрица Вера.
– Хоть бы оставили, не помирать же с голоду деткам…
Константин, пряча глаза, в которых поселилась тревога, раскурил самокрутку и сказал:
– Дураки будут, ежели закроют. Кузня-то денег приносит, неужто лишняя копейка мошну тянет?
Яшка так и обмер: как же его планы пойти к дяде Косте в ученики, выходит, лопнули? Он хмуро ковырял заусенцы на пальцах и морщил лоб. Вот завсегда так, только размечтаешься о чём-нибудь хорошем, так судьба тебе в лоб сковородником – терпи, Яков, да почёсывайся.
Но, к счастью, вскоре пришла утешительная новость: кузню и кузнеца оставляют, даже разрешают взять ученика. Радостный Яшка готов был ехать сию минуту, но мать удержала:
– Куда торопишься? Завтра вместе поедем.
Она пересмотрела его одежду, надставила лоскутками рукава старой рубахи: поносит и такую, чай, не жених ещё; подлатала дырочки на куртке, выстирала штаны и исподнее.
Как там Яшку встретят?.. Фенечка-то девка добрая, а вот маменька ейная… Так, поди, и ходит к дочке свои порядки наводить. Хотя говорят, потише стала, как Иван домой воротился.
На другое утро отправились в Андреевку сразу после чая, оставив Полинку домовничать.
– Чужих в дом не пускать, щи в печке стоят, ватрушка – в суднавке, – дала мамка последние указания.
– Да знаю, знаю… А Варю можно позвать?
– Варю можно.
Яшка запряг Вишенку в лёгкий тарантас, купленный совсем не дорого у Михаила Ивановича. Хороший всё-таки человек Михаил, жаль будет, если его конюшню… как там… национализируют. Пока как будто не трогают, хотя кто его знает…
Яшка, задумавшись о чём-то, всё смотрел на острые ушки и тёмную гриву лошади и вдруг сказал:
– Вот бы Вишенка жеребёночка нам родила, да мам? Здорово было бы: две коровы, две лошади в хозяйстве, как у Ульяна Петровича.
Мать рассмеялась, поправляя по привычке косынку. Она лишь недавно сняла чёрный вдовий платок, повязав белый и, заметив взгляды детей, устремлённые на ее голову, сказала с виноватыми нотками в голосе, что в тёмном очень жарко.
– Да, хорошо будет с двумя лошадушками. Может, услышит нас Господь, и принесёт Вишенка жеребчика.
Яшка как наяву увидел жеребёночка-сосунка, такого же тёмного с вишнёвым отливом, как Вишенка, с тонкими резвыми ножками, с коротенькой щёточкой гривы… И цокнул языком: эх, здорово! За этими приятными мыслями и дорога стала короче, вот и дом Константина показался.
Крупный рыжий пёс чутко дремал у калитки. Услышал шум, вскочил, хвостом завилял – узнал, рыжая морда! В окно выглянула Матрёна, увидела гостей и лицом помрачнела – мать это сразу заприметила, – но тут же улыбнулась и затянула нараспев:
– Здравствуйте, гости дорогие! Веруша, Яшенька, заходите в избу… Лёша, отгони кобеля, ступить, зараза, не даёт.
Матрёна говорила без умолку, зорко поглядывая на Яшку с узелком в руках.
Константин? Да в кузне, где ж ему быть… Феня с отцом в поле ушла, а она, Матрёна, с дитями сидит. Кто ж ещё поможет дочке единственной, как не родная мать?
Близняшки, игравшие на полу с тряпичными куклами в красных сарафанчиках, во все глаза уставились на гостей.
– Господи, выросли-то как, не узнать! – ахнула мать.
Вынула из корзины два пирожка с картошкой и протянула девочкам. Те торопливо поднялись с пола и подбежали за угощением, семеня маленькими ножками. Девочки были очень похожи друг на друга, на первый взгляд и не отличить. Сходство ещё больше подчёркивали одинаковые холстинковые рубашонки, украшенные яркой тесьмой.
– Сколько им, Матрёш?
– На Покров два будет…
Пока Матрёна возилась с самоваром, сестрёнки сложили матери в подол своих кукол с пуговичными глазами, объясняя словами и жестами, что одна кукла – это Лиза, а вторая —Таня. Лизутка бегала споро, перебирая маленькими ножками, а Танюшка сильно прихрамывала на больную ступню.
– А что это, Вера, Яшенька с узелком? Ай собрался куда? – спросила Матрёна, перетирая полотенцем блюдца и чашки.
– Да куда… к Константину в ученики приехал, – осторожно отозвалась мать, ладонью разглаживая на столе клеёнку с пышными розанами. – Школу закончил, рукомеслу надо-тка учиться.
Матрёна пошла рваными красными пятнами и принуждённо засмеялась:
– А и правда, рукомеслу обучится – не пропадёт.
Хоть и ласково говорила, а глазами недобро зыркала, руки нервно двигались, переставляли без надобности вещицы на полочке. Яшка поднялся, потянулся за картузом: