Страница 5 из 8
– Нагостилась, домой захотела, – вставил Грач, вытирая рукавом красное от смеха лицо.
– Вернулась, родимая… Два раза я её Дарье возвращала, и два раза она назад приходила. Ну, Митяевка-то недалеко, оно и понятно… Вернула я деньги и решила, что надо в дальние деревни продать, чтобы не вернулась Милка. Нашёлся покупатель в Окунёвке…
– Из Окунёвки, поди, не добралась – тридцать вёрст ведь, – заметила повариха.
– Вернулась, – махнула рукой Домна. – Через неделю пришла, стоит под воротами, блеет… Худая, бока впали, вся в репьях… Ну что с ней делать? Мы больше не продавали, такая коза и из Питера прибежит.
– И то верно, прибежит, – закивали коммунары. – Как собака верная.
– Ты не серчай на неё, Захарыч.
– Что ты, что ты, – махнул рукой председатель, – я же шутейно. Как можно серчать на такую умную козу?
После пили чай и забористый квас из жбана. Братья поблагодарили за хлеб-соль, Яшка сделал знак Кольке, и они втроём вышли на широкий господский двор.
– Наелся… – Мелкий похлопал себя по животу.
– Смотри, что у меня есть! – Яшка достал из-под рубахи портсигар.
– Ух ты! – вытаращил глаза Колька. – Где стибрил?
– Почему сразу стибрил? Лёшка в лесу нашёл.
– Важнецкий портсигар, богатый, – завистливо протянул Мелкий. – А лошадь совсем как Вишенка.
– Пойдём за амбар, – кивнул Яшка и показал папиросы.
У Кольки дух захватило от восторга, на маленьком носу выступили капельки пота.
– А твой брат не проболтается? – опасливо спросил он, косясь на Лёшу.
– Да ты что, он как рыба.
Они ушли за амбар и выкурили одну на двоих папироску. У Яшки неплохо получилось пускать дым колечками.
– Меня сперва тошнило, и голова болела, – поделился Колька, – а сейчас ничего… Тебя не тошнит?
– Н-нет… Я сейчас… – Яшка ушёл за угол и через пять минут появился побледневший и взмокший.
– Ещё одну? – предложил Колька.
– Эва! На чужой каравай рот не разевай, – вяло замахнулся приятель. – Мы в деревню пойдём, дома заждались, поди.
По дороге ему полегчало, Яшка заметно повеселел и стал насвистывать услышанную где-то песенку, с удовольствием предвкушая, как ахнет и обрадуется мать, увидев полные корзинки грибов.
– Лёшка, смотри мамке не проболтайся, что мы с Колькой курили, – шкуру спущу, – пригрозил он.
– Знаю, не маленький.
Возле забора стоял привязанный Зефир, запряжённый в телегу, фыркал и встряхивал головой, прогоняя мух.
– Тятька приехал! – Лёшка ускорил шаг, взбежал на крыльцо, со стуком распахнул тяжёлую дверь.
– Здравствуй, сынок. Здорово, племяш. – Константин крепко, по-мужски, встряхнул Яшке руку. – За грибами ходили? Молодцы. А мне всё недосуг в лесок наведаться.
– Мы тебе дадим, тять, у нас много, – щедро пообещал Лёшка.
Мать в тёмном платье и наглухо повязанном платке угощала Константина чаем, подвинула поближе миску сметаны, положила в тарелку пирожки с луком и яйцами.
– Вот, сестрица Вера, возьми, – Константин полез в карман и достал несколько ассигнаций.
– Не надо, братец, есть у нас, – слабо запротестовала мать.
– Да чего там есть, бери.
– А мы деньги нашли, – спохватился Яшка, – и ещё портсигар серебряный, только папирос там не было.
Сказал и покраснел. Папиросы он уже успел спрятать в сенях. Константин рассмотрел портсигар, пощёлкал крышкой.
– Красивый… И лошадь совсем как живая.
Он вышел на крыльцо, свернул самокрутку, затянулся… Увязавшийся за ним Лёшка внимательно смотрел, как отец курит, выдыхая дым через нос, и мотнул головой:
– Ты, тять, неправильно куришь, некрасиво. А Яша – красиво, он дым колечками изо рта выпускает.
Потом он, конечно, говорил, что не видел мамку, стоящую за спиной. Честное слово, вот те крест, отсохни рука!.. Зачем тятьке сказал?.. Так ему можно, только мамке нельзя…
Яшке влетело. Мать с плачем и причитаниями достала из шкафа отцовский ремень и несколько раз ударила сына по спине и мягкому месту. Совсем не больно, Яшка и не такое вытерпел бы. Хуже всего были мамкины слёзы. Сморкаясь в передник и всхлипывая, она долго выговаривала, что маленьким курить нельзя, да и вообще никому нельзя. Вон тятька курил, так кашлем заходился, и грудь у него болела… Смотрит он сейчас с неба на сына своего непутёвого и плачет.
Мамка сняла с божницы икону Спасителя и заставила Яшку пообещать, что тот никогда не притронется к табаку.
– Обещаю, – неуверенно сказал он.
– Целуй икону, – потребовала мать.
Яшка приложился к лику Спасителя.
За всю свою жизнь он ни разу не нарушил данного матери обещания, даже после её смерти.
5
Редкий день проходил без того, чтобы в избу не стучал кто-нибудь, жаждущий исцеления. Заглядывали в дом бабы с цепляющимися за юбку маленькими детишками, клали на стол узелочки с гостинцами или деньги:
– Лёшеньку… Христа ради. Мы издалека, из Окунёвки пришли.
Мать поджимала губы, едва сдерживая раздражение, и потом неизменно выговаривала сыну:
– Горюшко ты моё луковое! Зачем же ты разболтал ребятам? Ведь проходу не дают, чуть свет – уже стучат. Не ровен час, тиф в избу принесут.
Лёшка обычно отмалчивался, но как-то не выдержал:
– Если бы маме Соне смог помочь какой-нибудь мальчишка, то я бы и ночью к нему пришёл. Просил бы помочь спасти мамку.
В один из дней на пороге появилась молодая баба в простенькой кофте и юбке, державшая на руках маленькую девчонку. Малышка была очень плоха – это было понятно даже матери, весьма далёкой от медицины.
– Сказывали, мальчик здесь ручками лечит, – неуверенно начала молодуха, – дочка захворала.
Мать обмахнула полотенцем лавку:
– Кладите её сюда, сейчас за Лёшенькой пошлю.
Полинка разыскала брата на улице, где он с увлечением играл в прятки, но не спрятался в овраге или сарае, как остальные, а прохаживался прямо перед носом у водящего, который совершенно не замечал нахального игрока.
– Глаза по ложке, да не видят ни крошки, – сдавленно хихикал хитрец.
– Лёш, мамка зовёт! – крикнула Полина.
Мальчуган вздрогнул и обернулся, у водящего пелена с глаз упала. С радостным воплем он бросился к палочке-застукалочке за Анисьин сарай.
– Зачем зовёт? – повернул Лёшка раскрасневшееся от азарта лицо.
– Пришли к тебе.
– Я не играю – дела, – с сожалением сказал он выглянувшему из-за угла Лёньке и заторопился к дому…
Стукнула входная дверь, молодуха поднялась навстречу:
– Вот… дочка захворала… Ни водицы, ни хлебца душа у ей не принимает… выворачивает наизнанку, до ветру часто… так и льёт…
Лёша опустился на краешек лавки и приложил руки к впалому животу девочки. Ладони весьма чувствительно стало колоть, будто сотки мелких иголочек впивались в кожу, закружилась голова.
– У неё какая-то заразная болезнь, – сказал он, всматриваясь в белое лицо больной с впалыми щеками и пульсирующей на лбу голубой жилкой. – Я помогу, но потом надо ехать в больницу.
Мать охнула, судорожно сцепила руки в замок. Только этого не хватало! Не дай бог, тиф… или чего похуже, надо поскорее спровадить гостей. И она, собрав всю решимость, сказала молодухе:
– Миленькая, у меня деток трое. Не обессудь.
Женщина растерянно заморгала, опустила глаза:
– Мы сейчас уйдём… Не помрёт она, Лёшенька?
– Не помрёт, – мотнул головой Лёшка, – долго будет жить.
До больницы их подбросил на Вишенке Яшка, возивший домой сено. Как он потом рассказал, в больнице все страшно переполошились, пожилой врач протёр очки и грустно обронил: «Ну вот и у нас холера…»
Услыхав про холеру, мать и сама страшно переполошилась, погнала детей к рукомойнику, заставила умыться и вымыть руки с мылом, а затем, подоткнув юбку, долго скоблила лавку и полы щёлоком, обдавая их кипятком из чугунка.
– Матерь Божья, спаси и сохрани, – шептала она, оттирая половицы. – В городе холера… думала, что до деревни не дойдёт, ан нет…
***