Страница 6 из 14
- Обязательно. И перед ужином, и перед сном.
- Перед сном это особенно необходимо.
"...Немедленно вернуться в столицу..."
Я налил себе полный бокал и выпил, не отрываясь. Из бокала будоражаще пахло виноградниками, плавающими в солнечном океане.
- На аэродром ты ехал из дома?
- Дом... - солнечный океан хлынул в кровь. - Дом - это место, где можно не подлаживаться. Не контролировать слова. Быть усталым, когда устал, быть молчаливым, когда хочется молчать - и при этом не бояться, что обидишь. Не притворяться ни мгновения - ни жестом, ни взглядом...
- Так не бывает.
- Наверное. Поэтому у меня никогда не было дома.
- А может, просто тебя никогда не было дома?
- Удачный апперкот.
- Саша, я не хотела обидеть! Ты лучше всех, я-то знаю! Просто я очень хочу быть твоим домом... и мне кажется, у меня бы получилось. Но как подумаю, что ты будешь заходить домой в гости два-три раза в месяц, а в остальное время будешь в другом... а может, и в третьем - то тут, то там дома будут появляться и осыпаться с тебя, как листья, засыхающие от недостатка тебя... Ох нет, не надо. Все ерунду я говорю. Капризничаю. Не слушай. Это потому, что я расслабилась, уж очень мне хорошо. А если бы я вдруг от тебя родила, ты бы меня бросил?
- Нет, конечно, - медленно сказал я.
- Нет? Правда нет? - голос у нее зазвенел, и осветилось лицо.
- Глупое слово - бросил. Гранату бросают... камень. А ты же - моя семья. Был бы с вами, сколько бы получалось. Но, видишь ли... уже переломленный. Потому что уже никогда не чувствовал бы себя порядочным человеком.
- А сейчас чувствуешь?
Это была пощечина. Пощечина ниже пояса, так умеют только женщины. Да, не мне говорить о порядочности. С усилием, будто выгребающий против мощного течения катерок, я отставил бокал подальше; в райской тишине резко ударило стекло.
- Не очень. Но покуда доставляю тебе радости больше, чем горя - ты сама так говоришь...
- Да, конечно, да! То - что?
- То это имеет хоть какой-то смысл.
- Но ведь тогда у меня будет еще больше радости, Саша!
- А у него? Я же не смогу уделять ему столько внимания, сколько... он заслуживает.
- Мне ты тоже не всегда уделяешь столько внимания, сколько я заслуживаю. Но кто скажет, что я у тебя расту плохая?
Стихия. Слова - не более, чем летящие по ветру листья. Если пришел ураган - листья должны срываться и лететь, но их полет ничего не значит. Он значит лишь, что пришел ураган. Ураган уйдет - они осядут. И дурак, нет, садист тот, кто подойдя к плавающему в грязи листочку, начнет корить его: "Ведь ты уже летал, ну-ка, давай еще, это так красиво!"
Значит, действительно честнее молчать, не пуская на ветер слов, и молча делать то что хочешь; просто стараясь по возможности не повредить при этом другим, тоже молча?
- Стаська, ты сама не понимаешь, что говоришь.
- Конечно не понимаю, мое дело бабье. Но ты-то, самец, положа руку на сердце - неужели тебе не будет хотя бы лестно?
Я только головой покачал.
- Натурально, если бы без ссор и дрязг - я бы ужасно гордился.
Встала с подоконника, улыбаясь. Неторопливо подошла ко мне.
- Против твоей воли я ничего никогда не сделаю.
Присев у меня в ногах, наклонилась. Завороженно смотрела, как я, вздрагивая, набухаю под ее взглядом - и сама безотчетно вздрагивала вслед за мною.
- Ну, вот, - сказала почти благоговейно, - ты снова меня хочешь.
Коснулась кончиками пальцев. Потом, встав надо мной на колени, коснулась грудью. Потом губами. Снова отстранилась, вглядываясь. Распущенные волосы свешивались почти до простыни.
- Он мне напоминает птенца какой-то хищной птицы. Требовательный и беззащитный. Чуть подрос - а так и норовит уже клеваться! А ведь сам, один - ничего не может, нужно прилетать, из любого далека прилетать к нему и кормить, кормить...
Подняла лицо. Глаза сияли.
- Я люблю тебя, Стася, - сказал я.
- Я буду прилетать. Из любого далека, хоть на день, хоть на час, на сколько скажешь. Буду, буду, буду! - провела кончиками пальцев по полуоткрытым, запекшимся от поцелуев губам. - Хочешь сюда?
- Нет. Лучше подари самцу самку.
Стремительной гибкой молнией она повернулась ко мне спиною, упала на бок - только упруго вздрогнул матрац. Колючий вихрь волос ожег мне щеку.
- Так?
3
К программе "Время" мы опоздали буквально на минуту. Когда, шкодливо досмеиваясь и дошептываясь, мы спустились в гостиную, Ираклий и Темрико уже сидели перед телевизором, и я сразу понял, что произошло нечто чудовищное. Ираклий обернулся на звук шагов, лицо его было серым.
- ...В десять семнадцать по петербургскому времени, - мертвым голосом сообщал диктор. - Гравилет "Цесаревич" следовал с базы Тюратам, где великий князь Александр Петрович находился с инспекционной поездкой, в аэропорт "Пулково". Обстоятельства катастрофы однозначно свидетельствуют о том, что имел место злой умысел...
- Боже! - вырвалось у княгинюшки.
Я помертвел. Я все осознал мгновенно - даже то, что ни спасения, ни отсрочки нам со Стасею нет. Я взглянул на нее - она слушала, вытянув шею, как давеча у источника, и лоб ее был страдальчески сморщен. Я достал из кармана пиджака шифратор с депешей, коснулся пальцами гнезд и показал ей табло. Секунду она непонимающе вчитывалась, потом с ужасом заглянула мне в глаза.
- Это я получил днем, - сказал я. - Думал до завтра потянуть.
Она взяла мою руку с шифратором, поднесла к губам и поцеловала.
- Спасибо за сегодня.
Я подошел к телефону. Поднял трубку, стал нащелкивать номер. У меня за спиной Стася что-то объясняла хозяевам - я не слышал.
- Барышня, когда у вас ближайший рейс на Петербург? Двадцать два пятьдесят?
- Успеем, - отрывисто произнес Ираклий. - Докачу.
- Забронируйте одно место...
- Два! - отчаянно крикнула Стася.
- Я растерянно обернулся к ней.
- Стасик, может, отдохнешь еще на солнышке...
Она даже не удостоила меня ответом. Отвернулась даже.
- Два места. Кажинская Станислава Соломоновна. Трубецкой Александр Львович. Нет, не Левонович, просто Львович. За полчаса, понял. Гмадлобт дахмаребисатвис [Благодарю за помощь (груз.)].
Положил трубку. Она едва не выскользнула из потных пальцев.