Страница 41 из 88
«Главная колдунья очень хитра, — озабоченно думала Белая Куропатка, следя, чтобы не затухал огонь. — Не причинит ли она мне какой-нибудь беды, когда моя душа уйдет беседовать с духами?..»
Невесело было в это время и Льоку. Ему было тепло, он был сыт. Но страх перед новой, неведомой жизнью не оставлял юношу. Впервые он сидел у очага один, без матери.
«Что-то она сейчас делает? — тоскливо думал он. — Хорошо бы ей отнести немного еды».
Наложив полный горшок мяса и луковиц, Льок вышел из землянки. Чтобы сохранить в жилье тепло, он старательно притоптал в снег нижний край толстого полога.
Солнце только начало склоняться к лесу, но в стойбище было тихо. Доверху занесенные зимними метелями землянки казались снежными буграми. Если б снег вокруг них не был так истоптан и завален всякими отбросами, никто бы не догадался, что здесь живут люди. Стойбище, летом такое оживленное и многоголосое, сейчас словно вымерло. Только из одной землянки несся надрывный плач ребенка. Верно, мать забылась в тяжелой дремоте. Никого не тревожил его крик, такой жалобный и слабеющий, что Льок подумал:
«Должно быть, сегодня умрет».
Никем не замеченный, Льок прокрался к родной землянке, приподнял полог и остановился — в землянке никого не было, слой остывшего пепла лежал между камнями очага. Только сейчас он понял, что ведь и в жизни матери тоже наступили перемены. Теперь она мать колдуна, значит, и сама колдунья. Не здесь ее нужно искать, а в землянке «мудрых», на краю стойбища.
Белая. Куропатка перебирала в памяти заклинания, оберегающие от порчи, которым ее в давние дни научила тетка, когда полог у входа зашевелился.
Женщина в страхе вскочила: не духи ли старой колдуньи, Лисьей Лапы, явились погубить ее? Но на пороге стоял Льок.
— Не входи! Не входи! — с таким ужасом закричала Белая Куропатка, что Льок испуганно попятился.
Она выбежала из землянки и, плотно задернув за собой меховую шкуру, сказала:
— Ни один мужчина не смеет перешагнуть за полог этого жилища. А колдун не должен даже близко подходить к нему.
— Я принес тебе такой вкусной еды, а ты гонишь меня, — жалобно проговорил Льок.
— Теперь ты сам колдун и тебе нельзя приходить ко мне. Разве ты не знаешь, что твои духи враждебны нам, колдуньям?
На лице Льока было столько грусти, что материнская любовь пересилила с детства внушенный страх перед запретом.
— Духи послали лебедя, чтобы доказать, что ты настоящий колдун. Ты мой седьмой сын, а дочерей у меня никогда не было, — с гордостью сказала Белая Куропатка. — С того лета, когда ты родился, ни одному охотнику я не давала места у своего очага. Я верила, что мой Льок будет великим колдуном.
У Льока все ниже и ниже клонилась голова, и он казался таким беспомощным и до слез разобиженным мальчиком, что женщина не смогла побороть в себе жалости к младшему сыну.
— Пойдем на священную скалу, — с тревогой поглядывая на снежные бугры землянок, нерешительно сказала она. — Там хоть люди не увидят нас.
Даже подарок Льока — горшок с едой — она не посмела внести в землянку колдуний и, торопливо сунув в рот кусок оленины, закопала его в снег у входа.
На том месте скалы, где в ту ночь лежал убитый лебедь, сидел ворон и терпеливо выдалбливал из углублений камня кусочки замерзшей крови. Увидев людей, он недовольно покосился на них и, словно угрожая, приоткрыл клюв.
— Нехорошо! Ох, как нехорошо! — Лицо Белой Куропатки даже побледнело. — Не зря сторожит это место ворон. Гляди, как он сердито смотрит на нас.
Они зашли в узкую расщелину, куда не проникал ветер. Льок прислонил голову к груди матери.
— Нельзя колдуну прикасаться к женщине, — испуганно прошептала она, но все же рука ее, как прежде, легла ему на плечо.
Оба помолчали, потом мать, как бы отвечая своим мыслям, тихо проговорила:
— Ворон не улетел, а раскрыл клюв. Нехорошо это!
— Он клевал кровь лебедя и рассердился, что мы ему помешали, — старался успокоить ее Льок.
Женщина покачала головой.
— Знаешь, Быстроногий Заяц, — она назвала его так, как обычно звала в своей землянке, — мы сидим вместе в последний раз. Ты колдун, и я, твоя мать, буду теперь колдуньей. Скоро попаду в мир духов, и они…
— А на кого они похожи?
— Я их никогда не видела, но наши колдуньи говорят, что у духов туловище и голова человеческие, а ноги звериные, или ноги человеческие, зато голова такая, какой нет ни у одного зверя. Вернешься сегодня в землянку — сделай так, чтобы духи показались тебе…
— Как же это сделать?
— Откуда мне знать? Это знали колдуны соседних стойбищ, но их съел жадный Хоро, носящий кровавую одежду… Нас он не съел, потому что мы тогда скрывались за рекой. Наши мужчины убили чужого охотника, и мы, опасаясь мести его сородичей, переселились на островок Большого Озера. Кровавый Хоро уничтожил соседей, но к нам не нашел дороги.
— Кто же научит меня колдовать?
— Никто. Наш последний колдун не успел передать тебе свои тайны. Соседи с юга и севера вымерли, когда ты еще не родился. Теперь духи должны сами научить тебя.
Взмахивая зубчатыми крыльями и хрипло каркая, ворон медленно пролетел над их головой.
— Он не велит мне говорить, — вздрогнула Белая Куропатка.
Солнце зашло, и тотчас розовый с лиловыми тенями снег начал синеть. Верхушки сосен почернели, а небо ярко зазеленело. Где-то вверху искрой блеснула первая звезда. Потом снег стал однообразно серым, скалы совсем потемнели, и разлапистые ветви косматых елей точно срослись с ними. Рука Белой Куропатки — хотя обожженная ладонь все еще болела — без устали гладила чуть покрытую мягким пушком щеку сына. Льок не раз порывался спросить мать, что ему делать, если охотники потребуют, чтобы он начал колдовать, но всякий раз горячая ладонь матери зажимала юноше рот.
— Ворон велел молчать, — шептала Белая Куропатка. — Он послан духами следить за людьми!
Стало совсем темно, из низин потянуло промозглой сыростью. Белая Куропатка нехотя поднялась на ноги.
— Надо возвращаться в землянку, не то костер потухнет, а снова идти к Лисьей Лапе мне нельзя. Она подумает, что я заснула и упустила огонь. Не забудь, сынок, придешь в свою землянку — потребуй от духов, чтобы они явились к тебе.
Льок не вставал, ему до слез не хотелось уходить.
— Ну вот, в последний раз, как раньше… когда ты был маленьким, — проговорила мать и, прижав лицо к его лицу, начала тереться своей щекой о его. Это была самая нежная ласка матерей стойбища.
Когда они подходили к поселению, мать с грустью сказала:
— Больше ко мне не приходи. Теперь ты колдун!
Возвратись в землянку, Белая Куропатка привычно раздула уже покрывшиеся пеплом угольки. Медленно разжевывая принесенное Льоком мясо, она тревожно думала о сыне.
Прежде бывало так. Если старый колдун стойбища умирал, не успев передать своих тайн преемнику, из поселений юга и севера приходили мудрые старики и обучали нового колдуна всему, что знали сами. Теперь лишь ветер носился над обезлюдевшими землянками соседей, и некому было наставить Льока. Но старые охотники крепко держатся вековечных обычаев. Стоит Льоку нарушить их — ему перестанут верить, случится что-нибудь в селении — скажут, что это новый колдун навел на стойбище беду. Белая Куропатка с материнской заботой обдумывала, кто бы из охотников постарше мог рассказать ее сыну, что должен делать колдун в том или другом случае.
Нельзя быть и за себя спокойной. Злобная старуха, Лисья Лапа, только о том и думает, как бы наслать на нее беду. Встревоженная женщина решила принести жертву духу очага колдуний, чтобы он оберег ее от опасностей.
Белая Куропатка отрезала от края малицы кусочек меха и, попросив огонь принять дар, положила его на камень очага. Дым тоненькой струйкой поднимался вверх, а не стлался по земле. Значит, дух огня принимал ее приношение! Это был знак, что ее просьба услышана.
— Будет ли мне беда от Лисьей Лапы? — прошептала женщина и положила на край очага новую жертву — щепоть оленьего волоса. От сильного жара волосы стали спекаться и дымиться, а желтоватый дымок опять поднялся струйкой кверху.