Страница 10 из 88
Приближалась осень. Большой Охотничий Совет решил, что пора покинуть летнее становище и возвращаться на зимнюю стоянку к родным пещерам у берегов Красной реки.
Однажды утром племя снялось с места и направилось на Север.
Теперь у Мадаев было много мяса и звериных шкур. Был у них и запас оленьих костей, из которых они делали шила и иглы; были бурдюки жира для светильников, которыми Мадаи освещали зимой свои подземные жилища. Люди не боялись теперь ни голода, ни холода, ни тьмы. Но множество других опасностей подстерегало их ежедневно и ежечасно.
Сильные грозы с ливнями следовали одна за другой, и уровень воды в реках поднялся. Для того чтобы переходить вброд эти реки, Мадаям приходилось связываться друг с другом ремнями из сыромятной кожи. В иных местах вода достигала до плеч, и женщины высоко поднимали над бурлящим потоком малышей, держа их перед собой на вытянутых руках. Дети постарше плыли, хватаясь одной рукой за протянутые поперек реки ремни. Взрослые охотники несли на плечах оружие, драгоценные запасы мяса, жира и шкур. Старики медленно брели по пояс в воде, борясь со стремительным течением, сбивавшим их с ног. Всех одушевляла и поддерживала надежда, что скоро они опять увидят родные места.
Во время коротких привалов Мадаи бросали тревожные взгляды на небо. Под низкими, гонимыми осенним ветром тяжелыми тучами торопливо летели к югу огромные стаи птиц. Их поспешный отлет предвещал наступление ранней зимы.
Ночи становились пронизывающе-холодными. Скорчившись на мокрой земле, неподалеку от чадивших костров, люди крепко прижимались друг к другу, стараясь хоть немного согреться. Они не распаковывали на ночь тюки со звериными шкурами, чтобы наутро не увязывать их снова и не терять на это драгоценное время. До самой зари дрожали они от холода в своих летних одеждах, лежа на голой земле близ жалкого костра из сырого хвороста, который поддерживали всю ночь дозорные.
Стаи голодных волков, угрожающе завывая, бродили вокруг стоянки; их глаза горели в темноте зловещим зеленым огнем.
Едва наступал рассвет, Мадаи снова пускались в путь, стараясь держаться весенних троп, пролегающих по непролазным дебрям или затопленным паводковыми водами лощинам. Порой тропа исчезала в мутном илистом потоке, и тогда приходилось идти в обход, углубляясь в чащу девственного леса, где люди вынуждены были прокладывать себе дорогу каменными топорами и продвигались осторожно, преследуемые по пятам стаями озверевших от голода хищников.
Пищу в походе не готовили. Довольствовались куском вяленого мяса, отрезанного от туши, которую носильщики несли на длинных и гибких жердях. Мясо было сухим и жестким; его с трудом удавалось разжевать. Но на приготовление еды времени не было. Некогда было разжигать костер и сооружать очаг, чтобы жарить на нем мясо и грибы, которые попадались на каждом шагу в осеннем лесу. Надо было идти вперед, все время вперед, невзирая на усталость, голод и холод, который становился все ощутимее.
Силы Нума таяли с каждым днем.
В начале пути он из самолюбия отказался от помощи, которая была ему предложена. Отец Нума, Куш, хотел соорудить для мальчика нечто вроде гамака из гибких ветвей и лиан, где тот мог бы время от времени отдыхать в пути. Но для того, чтобы нести гамак, нужно было выделить двух носильщиков, и Нум не мог допустить подобной жертвы. Носильщики и без того едва справлялись с огромным грузом мяса, шкур и оружия; каждая пара мускулистых рук была на счету.
Поначалу все шло хорошо. Правда, к вечеру Нум сильно уставал. Но на стоянке Абахо прикладывал к его распухшей лодыжке целебные травы и болотный ил, которые смягчали боль. Утром Нум выступал и поход наравне со всеми. Шагая часами по заваленной буреломом тропе, он, стараясь придать себе мужества, думал о той благословенной минуте, когда Мадаи увидят наконец знакомые гребни серых утесов, высоко взнесенные над мутными стремнинами Красной реки, под небом родного края.
Нум думал также о своей необычайной судьбе, о драгоценном даре изображения, которому он был обязан вниманием и дружбой Главного Колдуна племени. Он думал о Священной Пещере, местонахождения которой никто не знал, потому что Абахо держал его в тайне. Любопытство снова мучило мальчика.
Нуму так не терпелось узнать, где находится вход в Священную Пещеру, что он, не удержавшись, спросил об этом как-то вечером на привале у Циллы. Но девочка в ответ только покачала головой.
Женщин эти дела не касаются. Абахо не посвящает ее в свои тайны.
Нум был уверен, что Цилла говорит неправду. Мыслимо ли жить столько времени в одной пещере с Мудрым Старцем и не подсмотреть кое-что из его тайн? Абахо часто уходит в Священную Пещеру рисовать. Куда он идет? Как добирается до входа? В какое время?
— Уверяю тебя, я ничего не знаю, — твердила Цилла.
Нум просил, умолял, даже рассердился наконец на свою маленькую приятельницу, — тщетно!
Он не осмеливался задать этот вопрос своим старшим братьям, которые к тому же были утомлены тяжелыми ношами и отнюдь не склонны к праздным разговорам. Нуму пришлось переживать в одиночестве свое разочарование.
Но через несколько дней он перестал думать о своих обидах: ходьба причиняла ему слишком большие страдания. Силы мальчика были на исходе.
Дни сменялись днями, переходы — новыми переходами; Мадаи в угрюмом молчании продолжали путь. Даже Абахо, исхудавший так, что на него жутко было смотреть, часами не разжимал сухих бескровных губ.
На вечерней стоянке люди валились на землю и лежали неподвижно, не имея сил разжечь костер. Никто не смеялся, не болтал, не пел. Одна лишь мысль неотступно преследовала, подгоняла измученных путников: вперед, вперед… любой ценой вперед!
Вид местности заметно менялся. Бескрайние степи с густой травой, обширные моховые болота и непроходимые лесные чащи уступили место гряде низких, лесистых холмов с мягкими очертаниями. Меловая почва сменилась красной глиной, а пологие холмы постепенно перерастали в невысокие горы. Они возвышались по сторонам узких долин, на дне которых стремительно неслись пенистые водные потоки. То тут, то там, меж густых хвойных лесов и каштановых рощ, одевавших склоны гор, выглядывали голые серые утесы. С их вершин слетали, громко каркая, стаи ворон и галок.
Мадаи были слишком изнурены, чтобы любоваться гармоническими очертаниями холмов, голубоватой дымкой, в которой тонули их цепи вдали на горизонте, причудливыми покрывалами тумана, лежавшими на заре в низинах, горделивыми очертаниями зубчатых скал, когда лучи заходящего солнца окрашивали их в огненно-рыжий цвет.
Но и холмы, и горы, и красноватая земля — это были приметы, которые говорили, что родные места близко.
Кое-где на скалах уже чернели входы в пещеры, промытые подземными потоками в толще камня. Вода бурных ручьев и речек была теперь окрашена в красноватый цвет. В некоторых пещерах жили люди; они ловили рыбу в мутно-рыжих от глины водах реки.
Дружественное племя Малахов, ближайших соседей Мадаев, успешно завершив охоту в своих летних угодьях на юге, уже успело вернуться на зимнюю стоянку. Были они такие же, как и Мадаи: высокие, статные, сильные, ловкие.
Тепло и приветливо встретили Малахи измученных долгим переходом Мадаев. И Куш и его соплеменники задержались у гостеприимных соседей на целые сутки. Вождь племени Тани пожелал непременно устроить праздник в честь дорогих гостей. И Мадаи, буквально валившиеся с ног от усталости, вынуждены были болтать, смеяться, петь и даже плясать. Но дружественный прием, казалось, придал истощенным людям новые силы. Впрочем, этому в немалой степени способствовала горячая и вкусная пища, которой щедро угощали путников радушные хозяева.
Нум присутствовал на празднике, но не принимал участия в развлечениях. Он хмуро наблюдал, как маленькая Цилла с увлечением отплясывает веселый танец в паре с младшим сыном вождя Малахов, долговязым подростком лет шестнадцати, верхнюю губу которого уже оттенял первый темный пушок. К девочке снова вернулась ее природная жизнерадостность, и она от души веселилась.