Страница 15 из 17
– Ну?
– Идеологии.
– Так она у нас после развала СССР согласно Конституции под запретом.
– Вот потому и говорю, не хватает.
– А какую вы идеологию хотите?
– Духовную, например. Народ потерял скрепу. Ориентиров нет. Были бы ориентиры, была бы и мораль.
– В Бога хотите заставить верить?
– Заставить-не заставить, но надо, чтобы люди кого-то боялись. А кого бояться, как не Бога. Да и власть тоже не мешало бы…
– Бояться?
– Уважать хотя бы, и то хорошо. А у нас народ разучился уважать не только власть, но и самих себя. Патриотизм? Где он? Где наш патриотизм, а? Бутики, смартфоны, тинейджеры. На хрущёвских домах: «Отель», «Суперпупермаркет»… Бургерные, пиццы-дриццы, «авеню»… Видели, на улице Горького, возле кинотеатра «Спартак», появилась вывеска: Отель «Avenue 5». А рядом – пиццерия «New York Street». Тьфу. Дикость. Где наш родной язык? Стесняемся своего. Презираем себя. Стыдимся отечественного. Выродились.
– Навеяли вы мне на ночь глядя мысли неприятные.
– ?
– О нашем местном Наполеоне, этом, маньяке Ястребове.
– Ну, это случай классический. Символ нашего времени.
– Не знаю-не знаю, классика, символ… Чушь собачья. Урод он и есть урод. Как у нас говорят? В семье не без урода. Во все времена были вот такие и негодяи, и преступники. Причём вообще тут «символ»? Зло, как и добро, категории вечные. И всегда мир был поделён на добрых и злых. Если вы хотите искать причину этого или другого убийства в современных нравах, то, опять же, всегда эти нравы были одинаковые – были дурные, были и не дурные нравы в каждом столетии, в каждом государстве.
– Однако склонность к насилию и ко злу в наше время как-то стала усиливаться.
– Не думаю. Скорее, это СМИ нам в мозги подобное вкладывают. Но, допустим, вы правы. А чем вы обоснуете ваше утверждение? Каковы причины, на ваш взгляд?
– У народа за годы безбожия выбили из души стержень, имею в виду веру в Бога. Не стало духовной опоры на Истину. А Истина – это Христос. Наши исконные ценности христианского братства, совестливости, любви к ближнему, стремление жить по заповедям евангельским, всё это попрано. Упрощённо говоря, появилась тенденция жить так, будто ты бессмертен и тебе всё разрешено. Над теми, у кого осталось за душой святое, смеются. Модно быть злым, и стыдно быть добрым. Модно быть ковбоем, гангстером, киллером, бэтменом, джеймсом бондом, терминатором, рэмбо, но не патриотом.
– Нет-нет, не соглашусь. Вы утрируете. Это у нас нехорошая склонность огульно всё хаять. Есть у нас много и светлого, и доброго, и народ в церкви потянулся, и церкви стали строить.
– Послушайте, это всё внешнее. Церковная обрядовость. Фарисейство. А посмотрите на поступки. Ведь гниём, страшно гниём! Коррупция разъедает, нравы молодёжи – жуткое дело, народ требует хлеба и зрелищ, на духовное – наплевать и наплевать. В церкви, говорите, идут? Так зачем, зачем они туда идут? За выгодой личной. Не для того, чтобы с помощью Божьей становиться добрее, чище и внимательнее к ближнему, а чтобы себе оценку на экзамен попросить, от болячки избавиться, от аварий защиту, и всякое такое. Они, такие просьбы, это всё понятно, житейское, почему и не попросить. Но для людей такие просьбы – это и есть смысл походов в храм, не более. Свечку за здравие, воды от сглаза. Вот в чём для них смысл веры. В церковь – как в дом быта, чтобы требовать от Бога. А когда чего-то получат, то и поблагодарить забудут. Это разве скрепа духовная, такая вера? Да не вера это, а суеверие. Язычество. Инстинкты. Вот и вся современная духовность. А когда дело доходит до жизни, то склоки, сплетни, зависть, злоба, алчность, жадность, пожрать, поспать, похоть удовлетворить… Так и живём. А Ястребов этот, заметьте, он разве думал о Боге? Для него Наполеон – бог. Или возьмите несчастную, которую убил. Будь она верующей, так хранила бы целомудрие, до свадьбы ничего не позволяла.
– А это, кстати, и есть пример распущенности нравов.
– К сожалению, да.
– А значит, я тоже прав, когда говорю о символе нашего времени. Потому что эта пара – Ястребов и Есеева – как бы воплотила в себе то, порочное, что сегодня свойственно разнузданному миру. И довели они свою абсурдную любовь в неравном незарегистрированном браке до глобального, до катастрофы – убийства. А знаете, почему убийство у них произошло? Потому что у этой любви, а точнее – блуда, у этого блуда не было будущего. Потому что изначально не было заложено в фундаменте отношений ничего надёжного. Они по возрасту были не парой. Есеева скрывала от родителей свои отношения с развратным стариком, понимала – всё это нехорошо, противоестественно, понимала, что не получит одобрения родительского. Ясно, на чём держался этот гражданский псевдо-брак? На лжи. Ястребов был женат. Есеева сознательно разрушала его семью. В конечном итоге, брак Ястребова рухнул. Пишут, она не позволяла ему встречаться с детьми, ревновала к законной супруге. Это о чём говорит? О пороке! Божьего благословения на такие порочные отношения, разумеется, не было. С самого начала оба гневили Бога, и вот, гнев Божий грянул. Эта смерть – гнев Божий. Вот этим трагическим финалом блудной связи Ястребова и Есеевой сам Бог показал народу: смотрите, куда вы катитесь? В бездну! Остановитесь, блудники и любодейцы, задумайтесь о той геенне огненной, на которую вы навечно обрекаете свои грешные души!… Вы поглядите, что творится. Старики бросают старых жён, берут себе юных. Молодёжь вне брака развратничает. Разводы сплошняком. Абортами душат страну. Мужчины с мужчинами в отношения вступают. Вырождаемся, вот что. Вырождается наш народ. Не хватает чистоты! А главное, не хватает нашему народу – Бога! И самое страшное, народ-то наш слеп! Не видит, не понимает, в каком смраде, в каком гное живёт духом и телом, катится в бездну. Вы гляньте, как в прессе все полощут этого Ястребова, требуют его смерти, так это же они сами себя полощут. Себе приговор выносят. А судьи кто? То, что они не расчленяли, не убивали, поэтому лучше, чем Ястребов? Разве? Лучше ли?
Глава 12. «Наполеон нашего времени», роман. Глава 3. Линия защиты.
Автор: А.В.
18+ Черновик. Сайт ЛитНачало
– Андрей Михайлович, вы понимаете, что нужно выработать линию защиты?
– Понимаю.
Адвокат пристально взглянул на Ястребова.
– Андрей Михайлович, вы не должны выходить из образа отчаяния. Это единственно правильный вариант поведения в вашей ситуации. Понимаете?
– Понимаю, – кивнул Андрей Михайлович, не глядя на адвоката. – Но… Я действительно в отчаянии. Мне хочется выть, больше ничего. Я чувствую себя животным.
Он сидел с опущенной головой, низко склонившись, поставив локти на колени. Его крупные, морщинистые руки были сжаты в кулаки, лоб он прижимал к кулакам.
Он почувствовал прилив жара, его речь стала быстрой и как будто бессвязной.
– Я нахожусь в постоянном страхе. Мне страшно, что я – это я. Я никогда не был в такой ситуации. У меня выбили почву из-под ног. Я оказался без книг, без работы, без всего, к чему привык. Я будто животное. И теперь мне кажется, что я и раньше был этим животным. Я по жизни взрывной человек, я мог очень быстро прийти в бешенство и превратиться в животное. А в последние месяцы, до убийства… Теперь ведь, знаете, моя жизнь поделена на «до» и «после». До убийства и после убийства. То, что после, это как бы моё существование вне жизни. Я будто перестал жить. Так вот. С чего я начал. В последние месяцы, до убийства, я находился в страхе, что меня убьют. За мной следили, мне присылали угрожающие послания…
– Кто?
– Люди из окружения писателя Иннокентия Отлыгина. Они всюду за мной следили, это я точно знаю. Они ходили за мной по пятам, чтобы записать на видео что-нибудь скандальное. Провоцировали меня на скандалы. Им нужен был компромат на меня. Они шантажировали и угрожали меня убить.
– Из-за чего?
– Это длинная история. Иннокентий Отлыгин украл мои труды, написал книгу с использованием моих идей и текстов. А потом обвинил меня в плагиате. И начались судебные тяжбы. Я выиграл суд, но потом последовал другой суд. Из-за того, что я публично оскорбил Отлыгина. На этот раз уже он его выиграл. Но это лишь внешняя схема событий. Всё обстоит гораздо хуже, всё – сложнее, потому что это – по живому, это нервы. Мир поделили на своих и чужих. Нужно быть на чеку, тот ли человек, или не тот, можно с ним говорить, или нет. Я перестал выходить из дома в тёмное время суток. Меня страшила темнота. Вдруг поджидают за углом люди Отлыгина? Нападут, изобьют, искалечат. И когда она… Вы понимаете, о ком я… И когда она сказала, что уйдёт от меня, я подумал, что и она переметнулась в лагерь врага. Окружающий мир стал для меня реконструкцией жизни. И в этом реконструированном мире все, кто был не со мной, оказывались во враждебном лагере. Разве мог я воспринять иначе уход Ксении? Значит, и она теперь мой враг. Она с теми, кто против меня. Уйдёт от меня, и станет смеяться надо мной вместе с моими врагами, рассказывать им про меня и смеяться. А когда она крикнула «ублюдок», всё помутилось в моей голове. Вот тогда я стал животным. Я вёл себя так, как могут вести себя животные. Убивая Ксению, я убивал врага. Тут важно вспомнить, что в моей жизни всегда присутствовал второй план – это реконструкция. Это как бы моя вторая жизнь, и она была для меня не менее настоящей. В этой второй жизни я играл роль Наполеона. И в ту страшную ночь всё перемешалось в моей голове. Жизнь номер один и жизнь номер два. Я и Ксения, я и Наполеон. Все, кто против меня – значит, и против Наполеона. Но противников Наполеона в своём окружении я не потерплю. Потому что это вызов лично мне. И тем более Ксения. Та, которую я любил, кому доверял… Впрочем, нет. Ей я хотел доверять, но не мог доверять, потому что она молода. Она слишком молода. А я уже стар. Разве может старый мужчина доверять молодой женщине? Конечно, нет. Поэтому я всё время ждал от неё предательства. Я следил за каждым её шагом. Это её тяготило, я знаю. И она упрекала меня за это. Но я не мог иначе. Если бы я перестал её контролировать, я сошёл бы с ума от неопределённости, от неизвестности, где она, с кем… Зная распорядок её дня, режим её работы, распоряжаясь её личным временем как своим, я хоть как-то обеспечивал себе внутреннее душевное равновесие. Но это равновесие было зыбким. Я находился в подвешенном состоянии. Я находился в положении человека, над головой которого дамоклов меч. И этот меч она обрушила на мою голову, когда сказала «ублюдок». Этим она вынесла приговор самой себе. За этим вот её «ублюдок» я прочёл всё, что было нужно. Этим она сказала, что перешла в лагерь врага, что я больше ей не друг, и доверять больше друг другу мы никогда не сможем. Назвав меня «ублюдком», она подтвердила мои подозрения, что ей надоела моя старость. Она как бы напомнила мне о том, что она слишком молода, а я слишком стар, что у неё впереди долгая жизнь, а у меня эта жизнь на исходе. И я почувствовал, как во мне вместе с яростью ещё более усилилась зависть к её молодости и к той будущей долгой жизни, где она будет без меня. И когда я пресёк эту жизнь в ней, я стал счастлив. Это было счастье животного, сумевшего перегрызть глотку своей жертве.