Драма 11

– Наш, – удивленно закивала мать и переглянулась с Борисом. – Это еще в детдомовскую пору, наверное, сделали. Откуда у вас эта фотография?

Я, конечно, не ответил.

– Узнаете еще кого-то здесь? – спохватился капитан и показал остальные фотографии. После продолжительно изучения супруги подтвердили, что никого, кроме Тани, о которой читали в новостных лентах, больше не узнали.

– Позвольте спросить, а что такого произошло, что вы нас выдернули через тридцать лет? – вдруг поинтересовалась Валентина.

– Обидчика вашего убили, – ответил Соловьев. – С особой жестокостью. Вот мы и расследуем дело.

– Боже ты мой! – воскликнула женщина и снова перекрестилась.

– У вас есть, что добавить к сказанному?

– Да чего уж тут добавить?

– Если вспомните, свяжитесь со мной, – кивнул Соловьев. – Спасибо за выделенное время, до свидания.

– До свидания! – в унисон пропела пара.

Связь разъединилась. Капитан откинулся на спинку стула и закурил.

– Все успел записать? – спросил он у Димы. Тот кивнул. – Что скажете? – посмотрел он на меня.

– Пару выводов сделал, – ответил я. – Во-первых, этот ваш дед Матвей не так прост, как все вокруг думали. Одни говорят, что он замкнутый, необщительный. Другие утверждают, что в друзья насильно напрашивался. То же самое и с Галиной, дочкой его. Слишком полярные описания, как будто о разных людях идет речь. Кто-то и вовсе знал Матвея под именем Алексей. Как такое возможно в маленькой деревне?

– Хрен его знает, – пожал плечами капитан. – До меня только сейчас дошло, что у него и документов никогда не было, а никто и не просил никогда документов этих. Заявление на утерю написал, сделали паспорт новый, он и его утерял. А больше и не восстанавливал. В тюрьме человек отсидел, а его имени настоящего, даты рождения да и вообще судьбы его никто толком и не знает. Вот говорят Афанасенковы, что он прилипал к ним, донимал, а я и представить себе не мог, что Матвей этот на такое способен. Нет, тут явно чертовщина какая-то происходит, ей-богу. Может, и правда два разных человека?

Капитан покачал головой и затянулся. Мы молчали. Дмитрий закончил писать отчет и сразу отправился в лес, чтобы заняться свиным трупом. Мы просидели в кабинете еще с пару часов, я бороздил интернет, чертил различные схемы, думал, поглощенный с головой в происходящие прямо под носом события. Соловьев занимался протокольной писаниной, много курил, бурчал себе под нос. Затем капитан посмотрел на часы, привстал, потянулся.

– К шести близится, – хрустнув шеей, сказал он. – Наташка на стол накрыла, обещал сегодня не задерживаться. Гости у нас.

– Да, капитан, пора и честь знать, – я поднялся, взял со стула пиджак и принялся собирать вещи, чувствуя, как давит на меня багаж бессонной ночи.

– А вы-то домой? – как-то с подозрением спросил он.

– Ну а куда же еще?

– Так давайте к нам в гости, Илларион Федорович!

– Это еще зачем?

– Как это зачем? Я вас со своей семьей познакомлю, выпьем самогонки домашней. Батя до сих пор гонит – это вам не ваш виски заморский. Самый чистый продукт! Да и Наташка моя все хотела с вами познакомиться, постоянно о вас спрашивает. Она такой холодец делает – закачаетесь! Поехали, будьте гостем, а?

– Что ж, поехали, – кивнул я. – Почему бы и нет?

Я отпустил Ивана до девяти часов вечера, уселся в Соловьевскую «семерку», и мы тронулись в сторону его дома. Капитан был явно доволен тем, что я согласился на его приглашение. Всю дорогу шутил, хохотал, даже разоткровенничался.

– Я ведь ментом никогда не хотел быть… – говорил он за рулем, поправляя фуражку. – Меня в восемьдесят шестом определили в академию МВД, так тут вся Большая Рука гуляла неделю без продыху – среди местных это за честь – в ментовке работать или еще где на государственном жаловании. С голоду никогда не помрешь, авторитет какой-никакой, льготы разные. Я в Свердловске пять лет отучился и обратно сюда вернулся летехой. Участковым сразу приехал. Начальником тут на две деревни тогда Игнат был, тот, что сторожем у нас теперь работает. Он как на пенсию ушел в две тысячи третьем, так я и сменил его на посту – капитана получил, должность почетная. Снова гуляли всей деревней, отмечали. Думал, вот накоплю что-то, отложу, а потом уеду к чертовой матери в Екатеринбург и кафешку свою открою. Небольшую, с хорошим борщом и холодцом. Наташка такой холодец делает… Да вот только у меня дочка первая родилась – и тут все планы резко поменялись. Мы поздно разродились – мне сорок уже было, да и Наташе тоже. Погодки мы, одноклассники. Дочка первая, Маша, с астмой родилась. Это все я виноват – курил всю жизнь как паровоз, вот и наградил ее… Денег поначалу много уходило, выхаживали бедняжку, лечили. Какая уж там кафешка? Тут бы на ингаляторы эти наскрести да на хлеб… А потом вторую взяли из приюта через три года – Варю. У нее тоже проблемы были, но другого характера – аллергия сильная. Все хотели в Анапу уехать, там вроде климат благоприятный для астматиков и аллергиков. Рапорт написал, перевод запросил, а мне из Екатеринбурга – болты. Начальник местный погрозил пальцем, дескать, «сиди там у себя и не высовывайся». Меня ведь тут почти никто не трогает сверху, сам себе хозяин – что хочу, то и ворочу… – он покосился на меня и осекся. – Все в рамках закона, естественно. Я не говорю, что я образец для подражания…

– А я, капитан, и не жду от тебя этого, – усмехнулся я. – Есть система. Есть человек. Система остается системой всегда. А вот если человек остается человеком в этой системе, он уже имеет право считаться достойным. Кстати, о системе. Меня интересует ваша мажорка местная. Хозяйка медной горы, та, что психами заведует.

– А, Ядвига Павловна, – кивнул капитан.

– Как так получилось, что она живет тут на широкую ногу и никто даже глазом не ведет?

– Да тут история мутная, Илларион Федорович, – покачал головой капитан. – Ходят слухи, что у нее покровитель в Госдуме сидит. Любовник чи кто… Она тут персона неприкосновенная, обожествленная, можно сказать. Поначалу, как только ее сюда на должность заведующей прислали, народ возмущался. Дескать, тащит и не стесняется… Я пару раз к ней наведывался… Мне потом из Екатеринбурга звонили с намеками разными. Я такие намеки схватываю быстро… Сюда даже ФСБшники приезжали с обыском. Три дня что-то в лечебнице искали.

– Нашли?

– Может, и нашли… А может, и нет. Кто их знает? Им ведь тоже позвонить могут сверху.

– И что, все так и живут? Она жирует у всех на виду, и всем насрать?

– Так мы в России живем или где? – усмехнулся Соловьев. – У наших людей подход такой: сильных – бояться. Слабых – угнетать. Если есть возможность урвать, бери. А если не берешь, возьмут другие, а сам с голой жопой останешься и дураком прослывешь. Да разве у нас одних так?

– Если бы у вас одних…

– Ну, а как быть? С голодухи помирать?

– Не жди от меня ответа, капитан. В таких делах я не советчик. Я лишь наблюдатель, не больше.

– Ну, а вы-то сами почему из России не уедете? – вдруг спросил капитан. – С вашими капиталами-то хоть куда можно.

– Бывал везде уже, – ответил я, глядя в окно. – И побываю еще непременно. Пока же в России решил пожить, дела здесь вроде как появились, работа. А вообще я Париж люблю.

– Париж, – закивал Соловьев. – Старшая моя все мечтает попасть туда… Грезит Парижем этим. Ну и что, правда там красиво?

– Правда, капитан, правда, – кивнул я и усмехнулся.

– Да уж, куда там Париж? Мы даже в Екатеринбург вырваться не смогли, – почесав затылок, проговорил он. – Так и поглотила нас эта деревенская жизнь. Если б заново все начать…

– Заново не получится, – сказал я. – Но начать никогда не поздно.

Мы заехали по пути в продуктовый магазин, капитан набил пакеты провизией, и двинулись дальше. Соловьевский дом располагался по улице Свердлова, почти на окраине. Солнце уже садилось, жители Большой Руки жгли костры, дым от которых заполонял пространство, по дороге бегали курицы, пастухи возвращались с пастбищ, окруженные козами и овцами. Пахло скошенной травой, лавандой. Цикады заводили свою песню.