Страница 7 из 10
Но разве сам по себе этот механизм не является своего рода устрашающей угрозой? Предположим, русские наблюдают, что каждый раз, когда они предпринимают агрессивные действия, напряженность нарастает, и эта страна переходит в состояние готовности к быстрым действиям. Предположим, что они верят в то, о чем они так часто объявляли, – что усиленный статус для наших и для их ответных сил может увеличить опасность несчастного случая или ложной тревоги, с их стороны или с нашей, или какого-нибудь инцидента, результатом которого будет война. Могут ли они не понимать, что в таком случае риск тотальной войны зависит от их собственного поведения, при этом он возрастает, если они ведут себя агрессивно, и уменьшается, если они ослабляют свое давление на другие страны?
Что касается этого конкретного механизма, заметьте, что повышается не риск того, что США решат начать тотальную войну, а риск того, что эта война начнется намеренно или нет. Даже если русские не ожидали бы намеренного ответного действия на поведение, которое они держали в мыслях, они чувствовали бы себя неспокойно из-за возможности того, что их действия могли привести к войне или инициировать некоторый динамический процесс, который мог закончиться лишь массовой войной или массовым выводом советских войск. Они не могли быть уверены в том, что мы и они сможем всецело предсказать последствия наших действий в чрезвычайной ситуации и держать под контролем ситуацию в целом.
Существует угроза, – если есть подобный механизм, – что мы можем действовать в крупном масштабе, но не обязательно будем. Эта угроза наиболее вероятна. Ее вероятность определяется тем фактом, что возможность развертывания большей войны в ответ на советскую агрессию не ограничивается возможностью нашего хладнокровного решения атаковать; эта угроза, таким образом, распространяется за пределы областей и событий, для которых действует преднамеренная угроза. Она не зависит от нашего предпочтения начать тотальную войну, или от нашего обязательства начать ее, в случае если русские ставят нас перед фактом умеренно агрессивного хода. Окончательное решение предоставляется «случайности». Оценивать, насколько успешно они и мы можем избежать войны при данных обстоятельствах, предстоит русским.
Эта угроза – если мы можем назвать этот механизм случайного поведения «угрозой» – имеет некоторые интересные особенности. Она может существовать независимо от того, осознаем мы ее или нет. Даже те, кто сомневается, была ли наша угроза массированного ответного удара потенциально сдерживающим средством незначительной агрессии в течение последних нескольких лет, но недоумевают, почему русские не причиняют больший вред, чем на самом деле, могут отметить, что на озвученную нами угрозу русские ответили дополнительной скрытой угрозой, так что война могла бы быть развязана в результате советских действий, несмотря на наши собственные. Мы можем навлечь на себя угрозу, нравится нам это или нет, когда мы (и русские) принимаем меры предосторожности, соответствующие кризису; зная это, русским, возможно, придется считаться с риском. Наконец, угроза не дискредитируется, даже если русские достигают своей цели без развертывания войны.
Ограниченная война как сдерживание агрессии также должна интерпретироваться как действие, увеличивающее вероятность большей войны. Если мы спрашиваем, как западные силы в Европе собираются сдерживать нападение русских или сопротивляться им, ответ обычно заключается в последовательности решений. В случае нападения в умеренном масштабе, мы можем принять решение о начале ограниченной войны; не будет принято решение о взаимном уничтожении. Если мы можем сопротивляться русским в небольшом масштабе, они должны либо отказаться от своей идеи, либо пойти дальше по пути эскалации конфликта. По крайней мере, типичность в последовательности решений в данном случае видится в том, что она включает в себя решения преднамеренные – предпринять какое-либо действие или воздержаться от него, инициировать войну или нет, повысить уровень насилия или нет, ответить на вызов или нет.
Но возможна еще одна интерпретация ограниченной войны. Опасность тотальной войны почти непременно возрастает, если начинается ограниченная война; она почти безусловно возрастает при разрастании ограниченной войны. Поскольку это так, угроза быть задействованным в ограниченной войне делится на две части. Первая – это угроза причинить убытки напрямую противной стороне: в людских потерях, расходах, потери территории, потери престижа или чего-то еще. Вторая – это угроза подвергнуть противную сторону совместному повышенному риску общей войны.
Опять возникает угроза того, что тотальная война может произойти, а не угроза, что она обязательно произойдет, если противная сторона предпримет определенные действия. Окончательное решение, или критическое действие, которое инициирует необратимый процесс, не является чем-то, что обязательно следует ожидать как предпринятое полностью преднамеренно. Случайность помогает решить, произойдет или нет всеобщая война, с шансами, которые являются результатом оценочного суждения, основанного на природе ограниченной войны и на контексте, в котором она происходит.
Почему сторона выступает с угрозой ограниченной войны, а не тотальной войны для сдерживания нападения?
Во-первых, угрожать ограниченной войной – согласно этому анализу – значит угрожать риском общей войны, а не ее непременностью; следовательно, это меньшая угроза, чем массированный ответный удар, и более подходит в определенных обстоятельствах.
Во-вторых, у этой угрозы есть преимущество промежуточной стадии, в случае если враг неправильно понимает наши намерения или обязательства, мы можем вступить в ограниченную войну, создав в точности такой же риск для нас обоих, какой мы и угрожали создать, не развертывая общей войны в качестве нашей общей платы за ошибочное суждение нашего противника. Вместо этого мы платим меньшую цену риска в общей войне, риска, который наш враг может уменьшить путем отхода или урегулирования.
В-третьих, в случае если враг иррационален или импульсивен, или мы неправильно оценили его мотивы или его обязательства, или в том случае, если его агрессивные действия набрали слишком большую силу и не могут быть остановлены, или его действия выполняются марионетками или сателлитами, которые не поддаются его контролю, в угрозе риска, а не определенностью действия есть некая предусмотрительность. Если мы угрожаем тотальной войной, думая, что еще не поздно остановить противника, мы должны либо продолжать, либо дискредитировать свою угрозу.
Если мы дадим такую интерпретацию ограниченной войны, мы можем соответственным образом интерпретировать расширение или угрозу расширения войны. Угроза ввести новое вооружение в ограниченную войну должна, согласно этому аргументу, оцениваться не только благодаря военному или политическому преимуществу, но также преднамеренному риску большей войны, которую эта угроза предполагает. Точно так, как умеренная ограниченная война может во много раз увеличить вероятность большей войны в течение последующих тридцати дней, так и продвижение от обыкновенного к новому вооружению может увеличить эту вероятность в несколько раз.
Мы подходим к новой интерпретации понятия «растяжка» («trip wire»). Аналогия для наших сил ограниченной войны в Европе, согласно этому аргументу, не является растяжкой, которая непременно запустит тотальную войну. Что мы имеем, является последовательной серией растяжек, каждая из которых присоединена к вероятностному механизму, с ежедневной вероятностью детонирования при продвижении врага от одной растяжки к другой. Критическое свойство этой аналогии (и это следует подчеркнуть) состоит в том, что детонирует растяжка или нет, но общая война находится, по крайней мере до некоторой степени, вне нашего контроля, и русские знают это.
Наивысшей целью может быть не уверение, что война останется ограниченной, а скорее поддержание риска тотальной войны в умеренных пределах. По крайней мере, это может быть стратегией той стороны, для которой существует опасность «проиграть» ограниченную войну. Чем менее вероятно, что агрессивное продвижение врага может быть сдержано ограниченным локальным сопротивлением, тем больше повод прибегнуть к преднамеренному созданию взаимного риска. (В другом случае, чем более агрессор может спланировать свои ходы таким образом, что даже локальное сопротивление будет казаться чреватым взрывным потенциалом, тем менее привлекательным будет казаться локальное сопротивление.)