Страница 8 из 14
Чем ближе подходили к Елоховской площади, тем поток людей становился гуще. Он был уже похож на полноводную реку, текущую медленно и сильно. Ольге показалось, что улица Ново-Басманная, такая знакомая, узенькая, упрямо бегущая вверх, вдруг стала шире, дома потеснились и уступили дорогу людям, которые всё шли, шли…
Порывистый холодный ветер налетел сзади, ударил в спину. Оля крепко схватила Наташу за руку.
– Наташа, ты посмотри, сколько их… Я совсем не знала, что их так много, рабочих…
– Си-и-ла!
Ольга подняла голову и встретилась с открытым, ясным взглядом подруги.
– Посмотри. – Наташа показала рукой на окна домов: из окон, из форточек, несмотря на холод, высовывались люди, в их руках трепетали красные полотнища. – Это всё друзья. Их много. Но много и врагов. Они спрятались сейчас, затаились, но бой с ними ещё впереди. Он, – Наташа посмотрела туда, где высоко над народом медленно плыл, утопая в венках и цветах, гроб, – он мечтал собрать всех рабочих под знамёна и вот собрал…
За окном отчётливо прогремел выстрел. Ольга вздрогнула и тревожно посмотрела на мужа. Не проснулся бы… Но всё было тихо. Улица ещё спала.
…Да, ей не забыть того дня. Они шли через весь город восемь часов: по Мясницкой, через Лубянскую площадь к Театральной, по Моховой и Большой Никитской…
Поравнялись с консерваторией, и вдруг неожиданно, покрывая шум улицы, зазвучали торжественные звуки похоронного марша:
Мощно звучал оркестр консерватории, звонко лились молодые голоса.
ответили рабочие с улицы. Пели дружно, вдохновенно: песня роднила, сближала всех. Шаг выровнялся, стал ритмичным. Она, Ольга, не заметила, как стала петь громко, во весь голос, уверенно ведя грустную и мужественную мелодию.
Идти было тесно. Рядом шёл высокий рабочий в надвинутой на самые глаза меховой шапчонке. Не сбиваясь с шага, он просто, по-деловому, как помогают товарищу, когда тот устал, взял её под руку. Так и шли они, взявшись за руки…
В сумерках при свете факелов на Ваганьковском кладбище люди говорили о свободе, о революции, о борьбе с самодержавием. Говорили открыто, никого не боясь. Сегодня они были хозяева. Ольга слушала затаив дыхание эти жгучие слова. Она забыла о холоде, об усталости, она видела сильных, смелых людей, которые не боялись смерти, они побеждали её во имя своей идеи. Ольга поняла, в чём должен быть смысл жизни.
А потом долго, захлёбываясь словами, торопясь, Ольга рассказывала Наташе о Порт-Артуре, о предательстве генералов, о Стесселе, о Блохине и муже, её Борисе…
Так завязалась их дружба с Наташей.
Однажды вечером Оля возилась с печкой: сырые дрова упорно не хотели загораться. В комнате было холодно и неуютно. Так же холодно и неуютно было на душе. Тревожные мысли о муже не давали покоя. Она любила его, ждала его, больного, калеку, – всё равно ждала, ему хотела отдать всю себя… А теперь? Нет, она не могла с собой лукавить – теперь этого ей было мало. Свежий октябрьский ветер ворвался в её жизнь, заставил дышать полной грудью. Она раскрыла глаза и увидела, какая может быть интересная, яркая, полная высокого смысла жизнь. Она увидела людей сильных, отважных, – борцов. Как она хотела быть с ними! А Борис? Поймёт ли он её? Конечно, поймёт. Разве может он не понять?..
Она не расслышала, как хлопнула тяжёлая дверь парадного, кто-то быстро пробежал по коридору. Стремительно распахнулась дверь в комнату: на пороге стояла Наташа, в расстёгнутой короткой шубке, с пунцовыми от холода щеками.
– Ольга, что ты сидишь, как крот, впотьмах? Зажги свет! Знаешь, какое сегодня число? Шестое декабря! Так вот, запомни этот день. Сегодня Московский Совет рабочих депутатов принял решение о всеобщей политической стачке. Я была на заседании. Вела протокол. Понимаешь? Завтра, в среду, в двенадцать часов дня, остановятся все фабрики, заводы, железные дороги. Московский пролетариат возьмётся за оружие. Так и записано: «Объявить в Москве со среды, 7 декабря, с 12 часов дня, всеобщую политическую стачку и стремиться перевести её в вооружённое восстание». Ура, Ольга! Ставь самовар – будем пить чай. А завтра – за работу! Восьмого идём с тобой на митинг, грандиозный митинг в «Аквариуме». Я дала слово тебя привести.
– Кому ты дала слово? – спросила Оля, подбирая за Наташей разбросанные по стульям и кровати шубку, платок, варежки.
– Помнишь красу и гордость вашего курса…
– Клавочку Страхову?! – ахнула Оля. – Красавицу с длиннющими косами?
– Да, её. Только теперь она не Клавочка, а товарищ Клава. Вот она и просила привести тебя. Я ей о тебе рассказала. Пойдёшь?
– Разумеется, ещё спрашиваешь! – загораясь, ответила Ольга.
Пробраться в театр «Аквариум» оказалось не таким простым делом: так было много людей, собравшихся послушать митинг.
– Устраивайся здесь. А я сейчас, мне нужно разыскать одного человека, – проговорила Наташа, усаживая Олю неподалеку от дверей. – Всё равно хорошо слышно.
Оля осмотрелась. Вокруг сидели, стояли, по-видимому, люди разных профессий: здесь были и рабочие, и мелкие чиновники, и прислуга, кое-где виднелись студенческие фуражки.
– …Нас не обманешь царскими свободами, – доносилось со сцены. – Манифестик издали, а сами что делают? Тюрьмы битком набиты, аресты идут повальные…
– Вас ли я вижу, милая Оленька? – тихо проговорил женский голос.
Оля резко обернулась. Перед ней стояла высокая стройная женщина. Мягко улыбались чуть прищуренные серые знакомые глаза. И брови, очень знакомые брови, пушистые, почти сросшиеся на переносице.
– Клавочка! Здравствуйте, дорогая! Как я рада вас видеть, знали бы вы…
– Я тоже, – так же тихо и мягко ответила Клава. – Очень. Мне много о вас говорила Наташа. И хоть она горячая голова и часто увлекается, я ей привыкла верить. Потом мы же с вами однокашники, я вас хорошо помню. Видите, как мир тесен. Отойдёмте в сторонку. Могут же старые знакомые немного поговорить…
Они вышли в сад. Падал снег, медленно, как бы нехотя, большими хлопьями. Они ложились на землю, покрывая деревья, скамейки, воротники и шапки группами стоявших людей. Было тихо и мирно.
– Как хорошо, – вздохнув всей грудью, сказала Клава. – Как хорошо… Давайте присядем. – Она смахнула пушистой варежкой снег со скамейки. – Посмотрите, какой он лёгкий, его сдуть можно.
Оля не отрываясь смотрела на свою собеседницу. Всё нравилось в ней: крепкая, стройная фигура, уверенные, спокойные движения, манера говорить тихо и мягко и главное – лицо, чудное, милое лицо.
«Бог мой, до чего же ты хороша!» – подумала Оля, глядя в большие, ставшие в сумерках тёмными глаза.
– Видите ли, Оля, – нарушила молчание Клава. – Ваше стремление отдать свои силы борьбе за свободу, – она помолчала, а затем с особым ударением сказала, – вернее, за освобождение народа, – благородно и красиво. Но знаете ли вы, что путь, на который вы хотите вступить, не только красив, но труден и опасен? Здесь нужны сила, выдержка, характер. А главное – нужна вера, беззаветная вера в своё дело. А вы не одна. У вас семья, муж… он офицер. Да, да, я знаю, я слышала, что он портартурец, что был не в чести у начальства. Это всё так. Однако подумайте, взвесьте. В нашем деле нельзя ошибаться.
– Я сейчас смотрела на вас и думала: какая вы красивая, какая вы удивительная, – помолчав немного, сказала Оля, – и вы боретесь, у вас есть силы и воля. Я самая обыкновенная, но я хочу, понимаете, Клава, я не могу не быть с вами. И муж мой – он тоже будет со мной… Я всё решила. Если я смогу вам немного помочь – на любой работе, я буду счастлива.
– Ну что ж, – Клава улыбнулась, – вашу руку, товарищ. Грамотные, преданные люди нам нужны.