Страница 13 из 14
– Ну что ты нам рассказываешь! – сразу набросилось на оратора несколько голосов. – Сами, что ль, не знаем? Он да Седой – всему голова…
– А коли вы такие умные, так не видели ли, во что одет Иван Герасимович? Вот то-то и оно, повесили головы. А что одет он в плохоньком пальтишке, да в такой мороз, пожилой человек, должно быть стыдно нам. Потому я с себя, тёпленький, – парень расстегнул овчинную куртку. – А мне и в пальто жарко. Во мне ещё молодая кровь играет, хоть у бабы моей спросите.
Дружный хохот покрыл слова парня.
– Это ты верно, умно подметил. Он как отец нам…
– Только, поди, не возьмёт…
– Возьмёт, – уверенно сказал парень. – Не может не взять, потому как это от всего сердца, любя, народ ему…
Блохин заглянул к дружинницам. В небольшой комнате с чисто вымытым полом кипела работа: готовились бинты, вата, инструменты. Блохин увидел Ольгу Семёновну в белом фартуке и сестринской косынке. Она что-то энергично доказывала Страховой.
– Нет, Оля, ты не права, тысячу раз не права. Здесь тебе делать нечего. Обучать сандружинниц? Ничего. Это сделает Наташа. Ты же нам нужна для другого. Пойми: мы отрезаны от центра, а связь нужна до зарезу. Сведения, которые ты нам приносишь, – бесценны. Выполнить эту задачу можешь только ты. Сама понимаешь – у тебя пропуск, удостоверение – не придерёшься. Иди, дорогая, храбрая… Мы очень тебе благодарны. – Клава поцеловала Ольгу Семёновну и, обняв за плечи, повела в другую комнату.
Повернувшись, Оля увидела Блохина, приветливо помахала ему рукой, крикнула:
– Филипп Иванович, ты уж поберегись…
– И вы тоже, – улыбнулся ей Блохин. – Поклон от меня Борису Дмитриевичу.
– Непременно.
Блохин вышел во двор, скрутил козью ножку, закурил. Прислушался: было тихо. Изредка кое-где завязывалась перестрелка, и снова всё замирало.
– Поганая тишина, – проворчал себе под нос. – Солдата не проведёшь – затишье перед грозой бывает.
Клава в дверях столкнулась с Андреем.
– Идём с нами, дело есть, – проговорила она, беря его под руку.
В комнате Ивана Герасимовича было накурено так, что люди ходили, будто в тумане плавали. Дружинники пересчитывали боеприпасы – патроны, винтовки из отбитого накануне обоза.
– Отойдём в сторонку, Иван Герасимович, разговор важный.
Иван Герасимович, мягко улыбнувшись, поздоровался с Олей.
– Какие-нибудь новости? – спросил он, отходя к окну.
– Да. И очень неутешительные, – проговорила Клава. – Прибыли семёновцы. Правительственные войска увеличились на тридцать четыре роты и на несколько отделений артиллерии. Восстание в основном подавлено во всем городе. Осталась Пресня. Сам понимаешь, Дубасов сейчас обрушит на нас все свои силы. Надо посоветоваться, что делать. Седой пошёл на Пресненский мост. Скоро будет.
Иван Герасимович сел на подоконник, закусив губу, задумался.
– Послушайте, что же тут думать, когда вопрос яснее ясного…
– Остынь, Андрей, не закипай. Я твоё мнение знаю. Слышал его вчера в штабе, когда ты крушил этих меньшевистских предателей. И был с тобой полностью согласен. Выродки! Распустить свои дружины! Агитировать за прекращение восстания! Вот на деле показали, какие они друзья рабочему классу. Гнать этих капитулянтов с Пресни!
– А ты знаешь, Иван Герасимович, многие из рядовых меньшевиков и эсеров возмущены поведением своих лидеров и переходят в большевистские дружины! – сказала Клава.
– Знаю. И очень этому рад.
– Иван Герасимович, – вставила своё слово Ольга Семёновна. – Я должна буду передать вам ещё письмо от Московского Совета.
– «Решение Московского комитета партии и Московского Совета о продолжении борьбы московского пролетариата»… – глуховатым от волнения голосом читал Иван Герасимович.
– Ура! – ликуя, в один голос крикнули Клава и Андрей.
– Подождите орать, молодежь. Вечером соберёмся в штабе, потолкуем. Андрей, собери начальников дружин, а ты, Клавдия, скажи депутатам. Посоветуемся, что скажет народ.
Расходились из штаба поздно. Впереди была ещё уйма дел: заложить фугасы у Бирюковских бань на Большой Пресне, у Горбатого моста, на заставе, на углу Малой Грузинской и Охотничьего переулка, занять дома и чердаки, что неподалеку от главных баррикад, штабу перебраться в школу Копейкина-Серебрякова, ближе к переднему краю обороны, подтащить патроны, бомбы… Пресненские рабочие готовились к решительному бою.
Андрей догнал Клаву у переулка.
– Клавочка, мне на Пресненский мост, по пути. Пойдём вместе.
– Пойдём, Андрей.
Снег повизгивал под сапогами. Холодно. Тихо. Ясное звёздное небо низко опрокинулось над головами. Дружинники жгли костры у баррикад, грелись. Клава потёрла варежкой руки, подышала на них, потом зябко засунула в рукава шубейки, взглянула на Андрея, улыбнулась и тихо спросила:
– Андрюша, о чём ты сейчас думаешь?
– Завтра, по всему видать, будет трудный день. Седой верно говорил: надо ждать окружения. А думать об этом сейчас не хочется, сейчас… когда я с тобой. О тебе думаю, родная моя, любая… Веришь, вот днём на баррикаде, бой идёт, и всё равно о тебе думаю, будто ты рядом со мной… Потому – люблю очень. Хочу быть всегда с тобой, всю жизнь рядом… Идти вместе, держать твою руку. – Андрей обнял Клаву за плечи. Они остановились, прислонясь к воротам.
– Озябла?
Он расстегнул кожух, распахнул полы, прикрыв ими Клаву, крепко обнял. Клава прижалась холодной щекой к тёплой груди Андрея, услышала медленные и сильные удары сердца. Просунула руки ему под мышки, обняла, крепко прижавшись, подняла ясное, счастливое лицо.
– Родной…
Андрей поцеловал её в глаза, в заиндевевшие ресницы, в щёки, губами отодвинул платок, нашёл губы и приник к ним. Так и стояли они, забыв обо всём на свете, среди баррикад мятежной Пресни, счастливые, одни со своей любовью.
Совсем рядом грохнул выстрел. Оба вздрогнули, очнувшись.
– Андрюша, надо идти…
– Ну подожди немного, – шептал Андрей. – Не могу от тебя уйти. Подожди…
– Надо, Андрюша. – Клава потихоньку освободилась из объятий Андрея, застегнула ему кожух, взяла его горячие руки в свои. – Андрюша, пора. Завтра увидимся.
– Да, завтра увидимся, – повторил Андрей, снова целуя её глаза, губы, руки в пушистых варежках…
Утром 16 декабря стало очевидным полное окружение Пресни. У Дорогомиловского моста, у Ваганьковского кладбища враг установил артиллерию. Пехота с пулемётами залегла на берегу Москвы-реки, казаки – близ Шелепихи. Пехота с артиллерией двинулась на Горбатый и Пресненский мосты.
В семь часов лёгкая артиллерия ударила по Прохоровской мануфактуре. Одновременно загрохотали пушки возле баррикад Пресненского и Горбатого мостов.
Наташа сидела на бревне возле опрокинутой бочки. Бой шёл, по её предположению, уже несколько часов. Она привыкла к грохоту пушек, к свисту пуль. Не впервой на баррикадах! Её санитарный пункт работал исправно. Вечером Клавдии придётся её похвалить. Шутка ли, на самой боевой баррикаде возле Пресненского моста! Впрочем, если по-серьёзному, то хвалить, конечно, не за что. Подумаешь, перевязать раненого! Вот драться самой, с винтовкой в руках, это да, это она понимает!
Наташа посмотрела на дружинников. Многие были ранены, но никто не покинул баррикады. Вон Андрей: пуля зацепила его в плечо, а ему и горя мало, командует всей баррикадой. А этот, неподалеку от неё, солдат, порт-артурец. Ишь как бьёт: редко, но наверняка.
Артиллерийская канонада стихла.
– Приготовься, братцы, – хрипловато крикнул Блохин. – Сейчас пойдут в атаку.
– Разберите бомбочки, подпустите поближе! – голос Андрея.
Наташа выглянула в просвет между досками, увидела, как бежали, пригибаясь к земле, люди в серых шинелях. Уже в который раз сегодня они вот эдак пытались взять баррикаду, но откатывались обратно, оставляя на снегу убитых. Она уже знала: сейчас их подпустят поближе, потом Андрей крикнет…
– Готовсь, ребята, – раздался голос Андрея. – Бей их! Огонь!