Верёвка

Он передумал заходить в аккуратную стекляшку «Караваевых», развернулся и пошёл на Даниловский рынок.

3. Чашка Петри

В рекламное агентство Паши он попал так же случайно, как до этого – на биофак. Не то чтобы совсем от балды, но… Есть такой образ жизни, когда оглядываясь назад, понимаешь, что всё вышло правильно – но думая о будущем, никогда не относишь себя к тем людям, у которых, как пел Цой, «есть хороший жизненный план».

В восьмом классе Егор выиграл областную олимпиаду по биологии и получил приглашение в столичную спецшколу-интернат с биохимическим уклоном. Правда, выращивание огурцов на даче и пересвистывание с домашней канарейкой едва ли можно было назвать его главными увлечениями. С не меньшим интересом он рисовал, играл в футбол или паял радиоприемники из тех деталек, что приносили с работы родители-инженеры. Однако родители резонно заметили, что столичная спецшкола – с любым уклоном – будет всяко лучше своей подольской, где после выпускного ничего не светит, кроме окон военкомата на проспекте Ленина. Так что, если дали шанс – вали в Москву.

Поступление на биофак универа стало автоматическим следствием спецшколы. Учеба особо не напрягала, но после второго курса надо было как-то определиться со специализацией, найти себе научного руководителя и двигать в сторону диплома.

Поразмыслив на эту тему, Егор пришёл к выводу, что его отношение к биологии лучше всего выражается схемой Палеонтологического музея. А точнее, любимым маршрутом по этому музею. Первый раз оказавшись в Палеонтологическом, он вошёл на экспозицию с той стороны, где был выход. И с тех пор, даже узнав об ошибке, он всегда гулял по этому музею именно так: начинал со скучных черепов первых людей, затем переходил к гигантским костям более древних млекопитающих, миновал динозавров… С каждым следующим залом, с каждым этапом этой обратной эволюции жизненные формы нравились ему всё больше. И особенно – самый последний, самый классный зал с моллюсками, иглокожими, радиоляриями и другими прекрасными существами, которых голые обезьяны вида гомоцапов оскорбительно называют «простейшими».

В общем, кафедра зоологии беспозвоночных поначалу казалась лучшим выбором. Однако с наукой на эту тему возникли некоторые противоречия. После летней практики на Белом море Егор понял, что он не настоящий ботан, готовый тратить жизнь на уточнение классификации мшанок. А ещё обнаружилось, что множество людей, занятых такой наукой, на самом деле тоже не фанаты: им просто нравилось почаще бывать на природе, жить в медленном времени леса, в безмолвии моря; университет они использовали, чтобы обеспечить себе приятный эскапизм. Егору же наука нравилась сама по себе, а жизнь нравилась активная. Если же хочется замедлиться, всегда можно поехать к родителям в пригород, где до реки и леса – пятнадцать минут ходу, и для этого не требуется оправданий в виде исследовательских экспедиций.

Когда он поступал в универ, считалось, что российская наука «начала возрождаться», но на деле это по-прежнему напоминало различные формы загробной жизни. Научные мужи с хорошим жизненным планом по-прежнему старались свалить за границу, оставляя на родине научных жён. Самые бойкие из этих старушек осваивали розничную торговлю, и потому типичной визиткой академических заведений с высокими колоннами стали прилавочки с эзотерической литературой, целебными травами да эфирными маслами. Прилавочки эти обычно лепились на самом входе возле охраны, рядом с доской объявлений о лекциях по расширению сознания. Так что и с сознанием всё было схвачено: у таких старушек несложно сделать и диплом, и кандидатскую, которая вполне оправдала бы тихую ботаническую жизнь… но Егора такая перспектива не манила.

Однако последние представители разваленной советской науки сослужили ему другую добрую службу – как переводчики всего того, что делала наука за рубежом. Егор запоем читал переводные научно-популярные книги, оказавшиеся интереснее всей отечественной фантастики, и даже стал постепенно склоняться в сторону того, что на Западе называется Neurosciences, а в отечественной версии биофака представлено кафедрой высшей нервной деятельности. Там и преподаватели выглядели поживее, чем беспозвоночные.

Правда, там выявилась другая особенность пост-жизни на академических руинах. Многие представители нового поколения отечественной пост-науки представляли собой цветастую помесь шоуменов с бизнесменами, зачастую даже выступали пиарщиками каких-нибудь инноваций – но как учёные копали неглубоко, занимаясь преимущественно компиляциями западных рисёчей.

На семинаре одного такого профессора, красиво вещавшего о новых концепциях «эмоционального интеллекта», Егор задал невинный вопрос об ограничениях, которые накладывает использование томографов в исследовании мозга. Ведь ФМРТ показывает лишь приток крови к целым группам клеток, то есть не позволяет наблюдать активность отдельных нейронов, не говоря уже о передаче отдельных сигналов по синапсам…

Вопрос был вполне корректный, но профессор не на шутку обиделся. Как выяснилось впоследствии, за месяц до этого какой-то въедливый рецензент разнёс научную работу профессора, используя схожие аргументы. Рецензент утверждал, что большое количество публикаций по «эмоциональному интеллекту» стало следствием «культа инструмента», подобно тому, как более ранние исследования с помощью энцефалографов породили множество бредовых теорий о «мозговых волнах». Теперь, утверждал критик, такие же мифы порождает использование томографов, которые могут исследовать только внесинаптическую передачу сигналов, когда нейроны работают в режиме «масс-медиа». Но таким способом передаются не мысли, а эмоции – отсюда и мода на «эмоциональный интеллект». Всё это Егор прочитал значительно позже, когда его отношения с потенциальным научным руководителем были уже испорчены случайным попаданием в болевую точку последнего.

А тема для диплома в конце концов нашлась на другой кафедре – случайно, опять же. Подруга затащила его на лекцию «Анализ социальных сетей: новая антропология». Тоже попса, но куда не сходишь ради симпатичной сокурсницы?

Выступавший аспирант, всего лет на пять старше Егора, и сам начал с шуток о том, что приходится идти на поводу у школоты: никому теперь не интересно рыться в окаменевших экскрементах, но стоит только упомянуть Facebook, так и полная аудитория набивается.

Кстати, школота, вы ведь в курсе, что каждый человек связан с любым другим через шесть рукопожатий? Чтобы проверить эту гипотезу с помощью бумажной почты, Милгрэму потребовались годы – а сейчас на основе соцсетей можно получить вот такую диаграмму за один день. Смотрите, среднее число узлов между любыми двумя людьми составляет всего три с половиной, а больше пяти практически не бывает. Можно даже оценить связность в разных группах: видите, физики-теоретики знают друг друга лучше всех.

И ещё о профессиях – как вы думаете, каковы шансы, что дочь учительницы тоже станет учительницей? Вот статистическая картинка по всем профессиям, обратите внимание на военных. А хотите узнать, насколько дети с возрастом удаляются от родителей в обычных километрах? Да пожалуйста, смотрите здесь: сыновья всё-таки дальше, чем дочки.

Что ещё интересно школоте? Секс, религия? Угадайте, какой процент мусульман вступают в отношения с христианками. Нет, не угадали – меньше. Теперь сравним с графиками по другим религиям: ага, у мормонов вообще жесть. А вот и раскладка по странам: видите, Испания самая раскрепощённая, но даже там межконфессиональных пар вдвое меньше, чем пар с общей религией.

Хочется навести на резкость и поизучать отдельных людей? Легко! Вот вам персональные кластеры связей: у большинства людей их всего три, «семья-школа-соседи», к 30-ти годам добавляется ещё пара кластеров, но позже опять происходит спад до трёх. А вот векторы внимания: успешный человек больше общается с друзьями, несчастный – читает незнакомцев. А вот любопытные корреляции вкусов: владельцы кошек чаще увлекаются мрачной фантастикой. Ну и конечно, многие вещи можно в динамике прокрутить: скажем, частотный анализ ключевых слов в постах выдаёт периоды обострения психических расстройств – все видят на этой картинке, в чём секрет успеха рождественских распродаж?