Страница 21 из 108
Его все нет и нет. Сааведре - растрепанной, чумазой, в лохмотьях оставалось только ждать, когда на ее голову падет его гнев. Эта задача оказалась чудовищно трудной. Она предугадывала его слова, недовольную мину, а главное - наказание, и желудок сжимался в плотный комок, и она боялась, что больше никогда не сможет есть.
"Должно быть, Сарио это порадует. Мне нечем будет рвать".
Она находилась в маленькой светлой комнате, солярии, - полуовалы окон в одной из стен пропускали вдоволь солнца. Изготовленные вручную кирпичи сидели на известковом растворе, кельма штукатура ровнехонько затерла швы, а затем покрыла стену тонким слоем глины, ее нежная, солнечная желтизна радовала глаз. У Сааведры отлегло от сердца, душа окрылилась - на нее всегда сильно действовали краски и текстура, позволяли вообразить все что угодно, мысленно взять руками и перенести на бумагу или холст или даже на свежеоштукатуренную стену, - изобразить мир, возникший в голове.
Но сейчас, несмотря на теплый тон штукатурки, этот мир был мрачен. Воображение рисовало лишь самые страшные из возможных кар.
Солярий предназначался для отдыха: вокруг только успокаивающая мягкость линий и тонов. Деревянный стул с высокой спинкой, сиденье обито дорогим велюрро цвета охры; рядом - пуфик для ног агво Раймона, стол с книгами и горшок с летними цветами. Пол устлан превосходными коврами, на стенах кованые стальные карнизы с дивными гобеленами.
Да, эта комната - для приятного времяпрепровождения, а не для экзекуций, и все-таки уют не позволял разуму отвлечься от тяжких мыслей. Красота способна, не только умиротворять, но и убивать, доказательство тому - уничтожение автопортрета Томаса.
У Сааведры дрожали поджилки.
"Конечно, ему сказали, что я пыталась потушить огонь. Конечно, он подумает, что я нечаянно..."
Но в лице и поступи агво Раймона, входящего в маленький солярий из соседней комнаты, не было и намека на то, что он понимает, какому риску подвергала себя Сааведра. И она вспомнила, что для них, Вьехос Фратос, уничтожить картину - все равно что убить человека.
Она содрогнулась.
"Был бы здесь Сарио..."
Да, будь он рядом, она бы думала лишь о том, как его защитить. А это гораздо легче, чем ломать голову, как бы защититься.
Но его здесь нет. Его куда-то увели, а ей не дали толком прийти в себя и сейчас будут допрашивать... Как она ухитрилась сжечь картину, о существовании которой ей знать не полагалось. Женщин в кречетту не пускали. Несмотря на то, что эта комната носила женское имя.
"Не показывай ему страха. Иначе у него появятся подозрения. Стой на своем: забрела куда-то в потемках, случайно устроила пожар".
Она подняла голову и посмотрела в глаза человеку, который разглядывал ее.
Агво Раймон носил одежду из черного велюрро и единственное украшение изящную золотую цепь с кулоном. Взгляд Сааведры прошелся по тонким звеньям и остановился на груди, на Золотом Ключе его семьи. Ее семьи. Чиева до'Орро, маленький, но очень изящный. Впрочем, на ее груди он бы выглядел довольно большим. Кого-кого, а Раймона Грихальву карликом не назовешь. По широким плечам рассыпана пышная грива, он молод, крепок телом, энергичен; природа наделила его не только даром художника, но и редкостным здравомыслием и спокойствием.
И тут вдруг Сааведра поняла, что с этим человеком надо быть прямолинейной - конечно, насколько хватит смелости.
- Простите! - вскричала"" она, падая на колени. - Святыми Именами молю: простите!
На каменном полу лежал ковер, но все равно она больно ударилась коленями. Прижав к груди руки, Сааведра склонила голову. - Матра эй Фильхо, клянусь, я не хотела... Я всего-навсего... Я всего-навсего пришла, потому что.., потому что... - Ей не хватало воздуха. - Потому что это запрещено. Я сознаюсь. - Она не осмелилась поднять глаза, увидеть осуждение на лице Раймона Грихальвы. Агво, я умоляю вас... Клянусь, я не хотела!
- Сааведра, ты совершила очень дурной поступок, - спокойно произнес он.
- Да... Эйха, да, я знаю. Агво, клянусь, у меня и в мыслях не было портить картину...
- Сааведра, дело не только в картине. Пострадала не она одна. Сааведра плотно сомкнула уста, с которых рвались мольбы. Известно ли ему то же, что ей и Сарио? Знает ли он, как все было на самом деле?
- Дисциплина, - сказал он.
Разум ее затрещал по швам - его распирал сонм страшных догадок. Что он имеет в виду? Чиеву до'Сангва? Нет, конечно же, нет. В этом бы он не признался. Раймон никогда не скажет, что из-за нее погиб человек, - точно так же, как его Пейнтраддо Чиева.
- Дисциплина, - повторил он. - Для нашей семьи ее ослабление подобно смерти. Подобно нерро лингве. - Тон его смягчился. - Встань, Сааведра. Я не Премио Санкто, чтобы выслушивать исповеди и отпускать грехи. Я всего лишь Грихальва.
- А еще - иль агво, - прошептала она.
- Да, имею честь быть им... Сааведра, поднимись. Я хочу, чтобы ты на меня посмотрела.
Она встала дрожа. Увидела его глаза - серые, как у нее самой. Облик был суров не по летам, а глаза - нет. В них было нечто весьма похожее на сочувствие.
- Я тоже был подростком, - сказал он. - И тоже пришел однажды, куда нельзя было приходить. Об этом никто не знал, поэтому я избежал наказания. Но ведь я и не губил картин из-за своей неосторожности.
- Я пыталась ее спасти, - прошептала она. - Пыталась, но было слишком поздно.
- Картины сгорают быстро. Чуть коснется пламя, и все. Отчасти по этой причине мы так осторожны за работой. Тебе еще повезло, что сама не сгорела.
- Уж лучше бы сгорела. - И тут она рискнула:
- Но ведь Томас напишет другую картину, да? То есть немного иначе, не совсем точную копию. Ведь он такой способный художник, разве он не сможет написать заново автопортрет?
Строгость на лице и доброта во взоре, столь необычно выглядевшие рядом, вдруг исчезли. В глазах Раймона появилась озабоченность. Он не мог признаться, что не только картина пропала безвозвратно.
- Действительно, - суховато промолвил он. - Точной копии не будет.
- А Томас уже знает? - поспешила с вопросом Сааведра. - Ему сказали? Эйха, теперь он меня возненавидит. - Она лихорадочно искала подходящий тон, боялась, что агво заподозрит фальшь. - Конечно, возненавидит. И будет прав. Ведь это была превосходная картина.