Страница 2 из 65
Сон! Сон-прострация, сон-смерть, сон-падение в ад. Он опять терзает меня, демон зла. Зачем ты вспомнил обо мне? Тебе мало, что ты отнял у меня родину? Мою Родину! Что я без нее? Что она без меня?
Учеба в Политехническом институте традиционно заканчивается тремя месяцами армейского счастья. У нас летние сборы, мы в военном лагере посреди безжизненной пустыни на границе с Ираном. Наш командир - разжиревший на службе подполковник родом из Риги. На него страшно смотреть: по его огромной туше обильно течет пот. Он измучен, страдает от жары днем и ночью, и сейчас, сидя на канистре с водой в тени боевой машины, вымещает свое страдание на нас. А мы - я и Эльдар, стоим под солнцем в кирзовых сапогах на обжигающем песке, и в нашей фляжке на двоих остался последний глоток. Это наш глоток, это наш песок. Подполковник злится, ему не понять, почему мы смеемся. Все просто: в родной пустыне и жара не тяготит!
А вечером, после отбоя, лежа на нарах в казарме, триста просоленных молодых мужчин дружно поют об этой прекрасной земле на всех языках, что ее населяют, и две гитары - моя и Эльдара звучат, как один инструмент.
Тот глоток мы разделили, даже не подозревая, что он, по воле случая, был тем последним, что нам суждено было разделить по-братски. Все остальное делили так: небо и земля - Эльдара. Море и дома из известняка - тоже его. Мои: кровь, страх, пуля в спину, похороны тайком. И, конечно же, 'проклятые русские'.
Лишь черная полоса с нового трехцветного флага над городом, наша. Нет, не общая, а и его, и моя. Тонкость, которая вряд ли понятна со стороны.
Этот сон обычно продолжается так: Эльдар подлетает ко мне, сидя на двух пустых гробах, свежих, из необструганных досок. Слезает с них, открывает крышки и произносит:
- Выбирай, какой хочешь! На моей земле ты можешь быть лишь тут. И учти, выбирать я предлагаю только тебе, исключительно по старой дружбе. Другие о таком даже мечтать не смеют! Так что?
Вместо ответа я с укоризной смотрю ему в глаза. Эльдар усмехается, нарочито пожимает плечами. Говорит, что я прав - выбирать должен он, он на своей земле. С издевкой смеется, ловко запрыгивает в один из гробов, и резко, будто люк боевой машины, захлопывает его крышку. Сразу же из пустот между досками появляются окровавленные руки. Они ищут меня, чтобы запихнуть во второй, пока еще пустой гроб. От ужаса я хочу закричать, и кричу изо всех сил...
Всегда так кричу, в разбитое моей рукой окно, прежде чем побежать вниз по лестнице с четвертого этажа. Успеть, успеть туда, где в ущелье улицы, на сорванной с петель жилого дома двери, бородатые националисты насилуют белое детское тельце. Ступени даются так медленно, что кажется, будто я не спускаюсь, а поднимаюсь. Добежав до проходной нашего учреждения, я обнаруживаю, что она закрыта, а вахтер, испугавшись беспорядков, спрятался - не найдешь. Вырваться из здания удается только через запасной выход, и оказывается, что уже поздно: на улице пусто, а насильники удаляются по проспекту на машине. Из закрытого багажника легковушки торчит, развеваясь на ветру, косичка с развязавшимся сиреневым бантом. Я оседаю на корточки и тупо смотрю перед собой, на оставленную насильниками дверь, с пятнами крови и семенем порока. Эх, Эльдар, Эльдар, какие ты оставляешь следы!
Далее во сне я неожиданно переношусь на кладбище с православными крестами, где в ночном небе рядом с полумесяцем горит яркая восточная звезда. Я иду, держа в руках венок: 'Любимому папе...'. Вот я к отцу пришел, и я хочу покой!
- Гриша! Гриша! Очнись! - вдруг слышу я, и открываю глаза. В номере гостиницы встревоженный Сашка и доктор в белом халате с мрачным лицом. Похоже, они собираются помешать моей встрече с отцом. Миленькие, хорошенькие мои, не надо меня спасать, я хочу вернуться в мой город!.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ.
Больница. Специфический запах хлорки и лекарств, высокий, давно не беленый потолок, блеклые зеленые стены и частые двери с номерами палат. Я лежу под казенным одеялом на скрипучей металлической кровати. У моих ног, положив руки на никелированную спинку, стоит полная, смуглая молодая женщина с красиво уложенными черными волосами. Она в упор разглядывает меня. После попытки улыбнуться я говорю слабым голосом:
- Лена, ты так смотришь, словно ничего интереснее в жизни не видела!
- Да вот, думаю о том, Гриша, что ты парень хороший, но почти всегда создаешь мне проблемы. А теперь валяешься тут с ужасно хворым лицом, и напрашивается вывод, что заболел ты надолго, - она говорит не с упреком, а как бы для себя, задумчиво.
- Лена, если тебе нетрудно, поищи, пожалуйста! - пытаюсь я пошутить.
- Что? - подняв брови, спрашивает она.
- Мою память, пропала куда-то!- говорю я, и издаю нечто похожее на смешок.
- Гриша, твои остроты обычно не смешны, и эта еще и глупа!- вместо ожидаемой улыбки, говорит Лена.
- Жена друга, я знаю, что отношения у нас не очень, но зачем ты обо мне так, и на всю палату! Я всего-навсего решил переменить тему!
- Это не палата, а коридор. В палатах для таких выдающихся личностей, как ты, мест нет! - не без иронии произносит Лена.
Сбитый с толку, я осматриваюсь лучше. Действительно, коридор, а вернее, холл для просмотра телепрограмм. Однако телевизора нет, вместо него стоят кровати с больными. Моя койка последняя в ряду, от соседа меня отделяет проход к окну и тумбочка. Что ж, окно - это хорошо! Свежий воздух, светло!