Серпухов

   Дьякон показывает на металлическую тарелочку, находящуюся на краю жертвенника. Я протягиваю руку, чтобы взять ее, и тут же получаю удар-хлопок по пальцам, нанесенный о. Димитрианом. Мирянам нельзя ничего касаться на жертвеннике и престоле, таковы правила, дьякон должен сам подать мне. Но у меня почему-то возникает предположение, что он знает, зачем требует просфоры о. Мефодий, и хочет ему воспрепятствовать. Я терпеливо жду, когда о. Димитриан опустошит причастную чашу, вытрет губы платом, и тогда, подчеркнуто медленно, отдаст просфоры. Тяжко вздохнув, я возвращаюсь, заранее дрожа при мысли о том, что со мною сделает настоятель. Впрочем, о. Мефодий безразлично реагирует на мою задержку, он словно знает, что я в ней не виноват.

   Молебен заканчивается, о. Онисий кропит св. водой верующих. О. Андрей и о. Наум, боясь сделать что-нибудь не так, стоят неподвижно и смотрят, как губернатор и Каганович троекратно лобзаются с вежливо улыбающимся о. Мефодием.

  - Неси просфоры обратно в алтарь, и корцы со св. водой тоже возьми! - говорит Сергей Алексеевич, подавая мне, - гости туда пойдут. И скажи дьякону, пусть выметается из алтаря, а то, схлопочет! Чего он там застрял?

   Я бегу в алтарь, и передаю слова Сергея Алексеевича. Но дьякон продолжает стоять у жертвенника, как ни в чем не бывало. Я кладу просфоры и св. воду на столик для записок и разворачиваюсь, чтобы уйти. Тут южная дверь открывается, и в алтаре появляется о. Мефодий с губернатором и Кагановичем. У них идет разговор о том, почему Серпуховской район и Серпухов, разные территориальные образования, объединены в одно благочиние.

   Я тихонько направляюсь к северной двери, желая через нее незаметно исчезнуть: боюсь своим присутствием вызвать неудовольствие у высокочтимых гостей. А вот о. Димитриан совершает, на мой взгляд, ужасный поступок: он, стараясь выглядеть более приветливым, чем о. Мефодий, лезет к Кагановичу целоваться.

  - Ты кто? - изумленно спрашивает олигарх, доставая из кармана платочек, чтобы вытереть после поцелуев лицо.

  - Дьякон! - кратко представляется о. Димитриан, и бросается целовать губернатора.

   Тот, умело отстранившись, спрашивает о. Мефодия:

  - Что происходит?

  - Проявление любви, что ж тут поделаешь! - говорит настоятель, пожимая плечами.

  - Ну, хорошо, хватит, ступай! - говорит губернатор, похлопав дьякона по плечу.

  О. Димитриан, криво улыбаясь в лицо настоятелю, выходит через южную дверь. Я отворяю северную дверь, и тоже покидаю алтарь.

  - Что в алтаре случилось? - спрашивает у меня Сергей Алексеевич, наверное, заметив что-то необычное в поведении дьякона, присоединившегося на солее к священникам.

  Поскольку о. Онисий произносит проповедь на тему праздника, и все слушают ее, мне кажется неудобным в такой момент затевать разговор. Поэтому я кратко отвечаю:

  - А, пустое!

  - Хорошо, не хочешь рассказывать, тогда иди, налаживай крестный ход, настоятель тебя благословил! - явно наслаждаясь тем, как у меня вытянулось лицо от такого задания, говорит Сергей.

  - Устал, мочи нет! - откровенно говорю я.

  - Ничего, помолись, Бог укрепит. А Костя поможет! - произносит Сергей Алексеевич, затем добавляет, - и, чтобы все было благоговейно. А то, смотри у меня! - и грозит мне пальцем.

  - Хорошо, хорошо! - понурившись, отвечаю я, и иду искать Костю.

   ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ.

   Икону Христа в тяжелом серебряном окладе принимает Василий Михайлович, небольшой образ св. Николая достается Маргарите Ивановне, а молодая девушка из хора, опекаемая регентом и ее спутником, робко вызывается нести изображение Пресвятой Богородицы.

   В общем-то, организовывать больше нечего. В городе все давно знакомы и сами знают, кто за кем пойдет, и что понесет. Единственный вопрос, который у меня остался нерешенным - кому вручить свечной фонарь? Атаман казаков, колоритный мужчина с серьгой в ухе, когда я к нему подхожу, говорит, туманно улыбаясь, что он не сможет оправдать столь высокое доверие.

   Я попадаю впросак, и спрашиваю у Кости, кому вручить фонарь.

  - Только не мне! - говорит он, показывая, что у него уже есть чаша со святой водой.

  - А кому тогда? - интересуюсь я, испытывая раздражение от того, что, похоже, есть местный нюанс, связанный с ношением фонаря, который мне неизвестен, и вместо того, чтобы объяснить, новые знакомые ставят меня затруднительное положение.

   Неожиданно Костя меняется в лице, словно хочет о чем-то предупредить. Я понимаю его так, что он заметил подходящую кандидатуру, и оборачиваюсь. Однако против ожидания я вижу бывшего мэра Павлова. Конечно, это не тот человек, который может идти во главе процессии.

   Но у меня возникает желание посмотреть ему в глаза. Если, как меня уверяли Марчуки, он причастен к смерти брата, я непременно это пойму. Скрыть участие в убийстве не под силу даже опытному лицедею. Старательно копируя Женю, я спрашиваю у Павлова: