Ангел для сестры

Впервые я делаю это в разгар дня.

Достаю из кармана пачку «Meрит», разминаю сигарету и сую ее в рот. В зажигалке почти не осталось газа: надо не забыть заправить. Докурив, я встаю, делаю последнюю затяжку и бросаю хабарик на опилки. Знаю, они займутся быстро, поэтому к выходу бегу, а за спиной у меня вырастает стена огня. Спасатели, как и все остальные, станут искать причину. Но от этой сигареты и моих инициалов следа не останется. Пол под ними расплавится. Стены покорежатся и рухнут.

Первая пожарная машина подъезжает к зданию в тот момент, когда я, вернувшись к джипу, достаю из багажника бинокль. Огонь уже сделал свое дело – сбежал. Стекла в окнах лопнули, вверх поднимается столб черного дыма, затмение.

Впервые я увидел маму плачущей, когда мне было пять лет. Она стояла у окна на кухне и притворялась, что не плачет. Только-только взошло солнце, похожее на раздутый узел.

– Что ты делаешь? – спросил я.

Прошло много лет, прежде чем я понял, что услышал ее ответ неправильно. Она сказала «горюю», а не «грею», и речь шла вовсе не о завтраке.

Небо отяжелело и почернело от дыма. Обрушивается крыша, вокруг – россыпь искристых брызг. Прибывает вторая пожарная команда – этих ребят оторвали от обеда, вытащили из душа, сдернули из гостиной. В бинокль мне видна фамилия, мерцающая на спине рабочей куртки, будто выложенная из бриллиантов: Фицджеральд. Мой отец кладет руки на готовый к бою пожарный шланг, а я сажусь в машину и уезжаю.

Дома у матери нервный срыв. Она вылетает из дверей, как только я ставлю машину на место, и быстро говорит:

– Слава богу! Мне нужна твоя помощь.

Она даже не смотрит, иду ли я за ней, значит проблема с Кейт. Дверь в комнату сестер выломана, деревянный дверной косяк расколот в щепки. Сестра неподвижно лежит на постели. Потом вдруг оживает, поднимается, словно раздвигаемый домкрат, и ее рвет кровью. Пятно растекается по рубашке и одеялу в цветочек – красные маки появляются там, где их не было.

Мать опускается рядом, убирает с ее лица волосы, прижимает ко рту полотенце. Кейт снова выворачивает, еще один поток крови.

– Джесс, твой отец на вызове, я не могу с ним связаться, – произносит мама спокойным тоном. – Нужно, чтобы ты отвез нас в больницу, а я буду сидеть сзади с Кейт.

Губы у Кейт гладкие, как вишни. Я поднимаю ее на руки. Она легкая – одни кости выпирают наружу сквозь футболку.

– Когда Анна сбежала, Кейт не пускала меня в комнату, – объясняет мама, семеня рядом. – Я дала ей время успокоиться. А потом услышала кашель. Мне нужно было попасть внутрь.

«Поэтому ты выломала дверь», – думаю я, и меня это не удивляет. Мы доходим до машины, мама открывает дверцу, чтобы я мог засунуть внутрь Кейт. Я выезжаю со двора и мчусь по городу еще быстрее, чем обычно, – по шоссе, к больнице.

Сегодня, когда родители с Анной были в суде, мы с Кейт смотрели телевизор. Она хотела включить свою мыльную оперу, а я сказал ей, что это мура, и нашел зашифрованный канал «Плейбоя». Сейчас, пролетая светофоры на красный, я жалею об этом, пусть бы смотрела свой дурацкий сериал. Я стараюсь не цепляться глазом за белую монетку ее лица в зеркале заднего вида. Вы, наверное, думаете, что за долгое время я привык к таким вещам и подобные моменты не вызывали у меня состояния шока. Вопрос, который мы не можем задать, пульсирует в моих венах с каждым ударом сердца: «Это оно? Это оно? Это оно?»

Как только мы сворачиваем на подъездную дорожку и подкатываем к отделению неотложной помощи, мама выскакивает из машины и торопит меня вынимать Кейт. Мы являем собой достойную картину, когда проходим через автоматические двери: я несу на руках заляпанную кровью Кейт, а мама хватает за рукав первую попавшуюся медсестру.

– Ей нужны тромбоциты, – решительно заявляет она.

Кейт забирают, и несколько мгновений уже после того, как врачи, сестры и мать скрылись вместе с ней за занавесками, я стою, вытянув руки – они висят в воздухе, словно буйки на воде, – и пытаюсь привыкнуть к ощущению, что на них больше никого нет.

Доктор Чанс, онколог, которого я знаю, и доктор Нгуен, незнакомый мне эксперт, сообщают нам то, о чем мы и сами уже догадались: это предсмертная агония последней стадии заболевания почек. Мама стоит рядом с кроватью, сжав рукой стойку, на которой висит капельница.

– Трансплантацию еще можно провести? – спрашивает она, будто Анна вовсе не затевала процесса, будто это все ничего не значит.

– Кейт находится в тяжелом клиническом состоянии, – отвечает доктор Чанс. – Я уже и раньше говорил вам, что не знаю, хватит ли у нее сил вынести такую операцию. Теперь шансов на это еще меньше.

– Но если бы был донор, – продолжает мать, – вы сделали бы это?

– Погодите, – сиплю я, словно у меня горло забито соломой. – Моя подойдет?

Доктор Чанс качает головой:

– В обычных случаях донор почки не должен подходить идеально, но твоя сестра – особый случай.

Врачи уходят, и я чувствую на себе взгляд матери.

– Джесс… – произносит она.

– Не то чтобы я изображал из себя волонтера, мне просто хотелось, ну, ты знаешь, знаешь.

Однако внутри у меня все горит, пылает устроенным на складе пожаром. Отчего я возомнил, будто могу чего-то стоить, даже теперь? Почему решил, что способен спасти сестру, хотя никогда не мог спасти себя самого?

Кейт открывает глаза и смотрит прямо на меня, облизывает губы – они все еще в крови, и от этого она похожа на вампира. Ожившего мертвеца. Если не хуже.

Я наклоняюсь, ведь у нее совсем мало сил, ее голосу не преодолеть разделяющего нас пространства.

– Скажи, – произносит она одними губами, чтобы мама не видела.

Я отвечаю ей так же тихо:

– Сказать? – Я хочу удостовериться, что правильно понял.

– Скажи Анне.

Но тут дверь в палату открывается, и отец наполняет комнату запахом пожарища. Его волосы и одежда продымились насквозь. Вонь такая сильная, что я поднимаю голову и с тревогой смотрю на систему пожаротушения.

– Что случилось? – спрашивает он и идет прямо к постели Кейт.

Я выскальзываю из комнаты, потому что больше здесь никому не нужен, и в лифте под табличкой «Не курить» зажигаю сигарету.

Скажи Анне что?

Сара

По чистой случайности или, может, по воле кармических сил все три посетительницы салона красоты беременные. Мы сидим под сушилками, сложив руки на животах, как рядок будд.

– Мне больше всего нравятся Фридом, Лоу и Джек, – говорит женщина рядом со мной; ей красят волосы в розовый цвет.

– А если родится не мальчик? – спрашивает та, что сидит с другой стороны.

– О, эти имена подходят для всех.

Я сдерживаю улыбку:

– Голосую за Джека.

Женщина прищуривается, глядя в окно на слякотную погоду.

– Слит[15] звучит мило, – бесстрастно произносит она, а потом проверяет, как звучит имя: – Слит, собери свои игрушки. Слит, дорогой, пойдем, или мы опоздаем на концерт дяди Тупело. – Она достает из кармана комбинезона карандаш и листок бумаги, записывает имя.

Соседка слева улыбается мне:

– У вас это первый?

– Третий.

– У меня тоже. Два мальчика. Я скрестила пальцы.

– У меня мальчик и девочка, – отвечаю я. – Пять и три.

– Вы знаете, кто у вас будет на этот раз?

Об этом ребенке мне известно все, начиная с пола и заканчивая расположением хромосом, включая те, которые делают его идеально подходящим для Кейт. Я точно знаю, что получу: чудо.

– Это девочка.

– Ох, как я вам завидую! Мы с мужем не спросили на УЗИ. Я думала, если узнаю, что снова мальчик, не вынесу последние пять месяцев. – Она выключает сушилку и откидывает ее назад. – Вы уже подобрали имя?

Тут я вдруг с удивлением понимаю, что об имени даже не думала. А ведь я уже на девятом месяце. Хотя у меня была масса времени на размышления, я как-то не задумывалась об особенностях этого ребенка. Об этой дочери я рассуждала только в терминах того, что она сможет дать девочке, которая у меня уже была. И о своих мыслях я не признавалась даже Брайану, который по ночам прикладывал ухо к моему сильно выпирающему животу и ждал толчков, знаменующих, как он думал, появление на свет первой женщины плейскикера для «Пэтриотс». Мои планы относительно дочери были не менее возвышенны: она должна спасти жизнь своей сестре.

15

Слит (англ. Sleet) – букв. «снег с дождем, слякоть».