Набат

— Ты сама, небось, без билета, — произнес он с откровенной неприязнью, — а еще и собаку везешь.

Ну, это ты зря, браток; Анфиса не проедет зайцем. Да скажи об этом станичникам, засмеют… Разберись сначала, а потом наступай. Видно, перепутал ее с кем-то…

Не поднимая на него глаз, Анфиса полезла в карман, зашарила по дну пальцами, пока нащупывала билет, а водителю не терпится, поспешил обвинить человека.

— Ты бы еще корову прихватила!

Удивилась Анфиса. Надо же, у нее одной потребовал билет. Может, пока она сидела в военкомате, ее лицо изменилось, на подозрительную стала похожа, на такую, которой розыск объявлен? Себе и другим, дурень, нервы портит, так и аварию недолго устроить, вон сколько машин двигается туда-сюда по трассе.

Наконец Анфиса вынула руку из кармана и, не испытывая ни возмущения, ни торжества, оставаясь в спокойном состоянии, знала, что не мог не найтись, протянула билет водителю, а сама повернула голову к окну, потому как было совестно ей за человека. Ну чего распалил себя? А и ехала бы без билета? Что из этого? Или автобус перегрузила? Инвалид она, а значит, почесть должна быть ей соответственная. Много ли осталось их, фронтовиков, а тем более калек с войны? Правда, разберись сразу, кто по военной части пенсионер, а кто по другой, но лучше, на ее взгляд, ошибиться, простого инвалида принять за фронтового, чем вот так-то наседать. Эх, ладно, покричит, надорвет горло, успокоится, а тогда дальше поедем.

Перед ее мысленным взором встал райвоенком. С улыбкой к ней, к Анфисе, мол, завтра во Дворце культуры на торжественном вечере вручим тебе, товарищ Самохвалова, орден, заслужила ты великое уважение народа. Но она наотрез отказалась: «В станице меня ждут».

Она не видела, как водитель рассматривал билет: память увела ее в прошлое.

…Из-за перегородки доносились приглушенные голоса. Просыпаясь, — сон-то короткий, тревожный, поди, днем с передовой доносится стрельба, — Анфиса напрягла слух: говорили разведчики, но ничего не могла разобрать, слова сливались в сплошной монотонный гул. Присела на кровати, обняла высокие колени руками, положила на них голову и, в какой уж раз, подивилась тому, как лейтенант голосом похож на Сашка. В первый раз, когда она услышала вот так же ночью за перегородкой его голос, крикнула: «Братуха, Сашко!» и с тех пор потеряла покой: ждала лейтенанта.

За перегородкой продолжали о чем-то говорить, и Анфиса решила, что, наверное, разведчики уходят за линию фронта, и представила себе, как они присели на дорожку к столу, мысленно пожелала им счастливого возвращения.

Вдруг совершенно ясно услышала:

— Обещал голову снести.

Лейтенант, а это был он, произнес зло, простуженно.

Обеспокоилась Анфиса: интересно, о чем он? Кто это грозился ему голову снять? Разомкнула руки на коленях, голыми ступнями нащупала пол и поежилась: холод пронизал с ног до головы.

— Генерал велел через двадцать четыре часа доложить все как есть про мост.

Накинула на плечи ватник, прокралась на цыпочках к проему в перегородке, оттянув легкий полог, выглянула, лейтенант сидел к ней спиной, уронив голову на стол; старшина же извлек из кармана шинели кисет, послюнявил пальцы.

— Сам прошусь — не отпускает… В глотке сидит этот мост. Технику гонят по нему на этот берег, технику, понимаешь?

«Какой еще мост мучает его? Может, и ее братик где-то вот так убивается. И Мишка уже на фронте».

Она не заметила, как выбралась из-за полога на мужскую половину комнаты.

— Приказ, понимаешь, приказ! Нужен для дела человек из местных, а где я его возьму ночью-то?

Старшина раскурил самокрутку, курчавый дым взвился над ним, пригладил всей ладонью усы.

— А ты ему объяснил бы, мать его так, что нэма в станице мужиков. Одна-две бабы, а остальные в лесу, и разведчики сгинули! Провалились! Сквозь землю! Пусть кинут авиацию, нечего…

Не поднимая головы, лейтенант произнес:

— Авиацию… Где ее взять? На нашем участке не бои, а бирюльки, авиация там, где жарко, понял?

Старшина махнул рукой, как не понять. Наконец лейтенант оторвался всем телом от стола, шлепнул по нему ушанкой, затем стиснул руками голову, простонал:

— Мост, мост… — а после долгой паузы: — Может быть, сам Верховный приказал взять его целехоньким? Взять!

И вдруг ударил по столу кулаком:

— Возьмем!

Сложила Анфиса руки перед собой, молча ждала, когда же на нее обратят внимание, но лейтенант занялся своей ушанкой, а старшина нагнулся, чтобы стянуть с ноги сапог. Перемотал портянку и снова обулся, пристукнув каблуком об пол, выпрямившись произнес:

— Сомнений никаких на этот счет. Возьмем!

Анфиса улыбнулась. Она была благодарна старшине за то, что не возразил лейтенанту. Здоровенный, плечи — косая сажень, глазами сердитый, а душа у него жалостливая, все подшучивал над ней: «Ты, дочка, держись крепко за землю, а то сведут тебя с ума глаза разведчиков, непременно сведут. У меня ребята бедовые, ох, бедовые…»

Опять заговорил лейтенант:

— Я сам пойду!

— А генерал? — тут же напомнил старшина.

— Хрен с ним, с твоим генералом, вот что я тебе скажу. Вернусь, а там пусть хоть к стенке!

— И прикажет, из пулемета саморучно прошьет, глазом не моргнет… Будто ты его не знаешь, с самой границы вместе… — пытался урезонить старшина своего командира.

— А я сказал, пойду, разведаю и куда сгинули мои люди узнаю. И вернусь!

Старшина поднялся:

— Правильно, это по-гвардейски. И я с тобой, лейтенант. А вернуться без выполнения приказа не имеем права.

Поддерживая руками ватник на плечах, Анфиса прошлепала к столу, в нерешительности остановилась между лейтенантом и старшиной.

— А-а, красавица… — произнес рассеянно лейтенант.

Ну до чего он похож на Сашка. Оттого, смелея, обратилась к нему.

— А вы меня пошлите…

Старшина засмеялся, и она на него в сердцах:

— Ну чего вы? Да я в нашем лесу, как мышь! Можно сказать, с малолетства…

Лейтенант взял ее руку, накрыл теплой ладонью. Она почувствовала, как всю обдало жаром, но отнять руку не было сил.

Он посмотрел на девушку пытливо.

— Девчонка я, какая для немцев разведчица…

С чувством грохнул командир кулаком по столу:

— Идея!

Взял ее за плечи:

— Ты умница.

И вдруг Анфиса расплакалась, смотрит на лейтенанта, старается улыбнуться, а у самой слезы текут и все тут. Старшина покачал головой:

— А мать? Да она нас…

…В автобусе раздались голоса, вернули ее из прошлого.

— Гони давай! Мы-то при чем?

Водитель все стоял, и она подумала с недоумением: что ему еще нужно от нее.

— Слушай, да она же…

Не договорил парень с переднего сиденья, потому как Анфиса выразительно посмотрела в его сторону. Лицо парня показалось ей знакомым, но, присмотревшись, поняла, что ошиблась, все они нынче похожи один на другого.

«Ну покричал зря и иди себе. Оно, конечно, работа у него нервная, зазеваешься, только подумаешь о чем другом — и кверху колесами. А зачем сел за баранку, если твои нервы годятся разве что для струн балалайки», — рассуждала Анфиса.

— Красавица, покажи-ка ему свои права, — советовал все тот же с переднего сиденья, при этом делал руками выразительные жесты, мол, костылем его.

А что? Можно и костылем, да только сама окажешься в дураках.

Был у них в станице председатель, костылял всех подряд, старый ли попадется под руку, малый — все одно. Ну и что? Нового избрали, а его с треском провалили, не посмотрели, что всю жизнь в председателях проходил. Оно, брат, так бывает.

— Ух ты… — бросил водитель Анфисе, унося щенка.

И тут она спохватилась: никак из автобуса собирается выбросить? Рванулась вслед:

— Погоди.

Видно, в автобусе удивились ее голосу, потому как музыка оборвалась, и водитель остался стоять как вкопанный.

— А ну отдай!

Водитель отвел руку с щенком, чтобы Анфиса не смогла дотянуться. Тогда она ухватила его за плечо, тряхнула так, что он едва удержался на ногах, выпустил щенка из рук.