Набат

На нихасе[18], в присутствии старших аула, я поклялся быть Конаю братом. Не уберег я брата: во Владикавказе Конай попал в руки белых…

Всю жизнь молю аллаха, но он не прощает меня за то, что я не был в тот момент рядом с Конаем. Не мог я вернуться в наш аул с позором. А как бы я посмотрел Чонаю в глаза, какие сказал бы ему слова? Не в оправдание, нет… Остался я с тех пор в Осетии. Судьба!

Долго после этих слов сидел он молча, пока наконец не спросил:

— Ты готова?

Она ждала этой минуты и все же не сразу нашлась: кивнув, пристально посмотрела на него, все еще не верилось, что Джунус решился.

В темноте Анфиса ничего не различала вокруг, даже тропу под ногами, все слилось. Пройдут и остановятся, слушают тишину. Но вот Джунус взял ее за руку, увлек за собой, и Анфиса сердцем поняла: уже. Перелезли через плетень, и рядом заскулила собака. Анфиса вздрогнула от неожиданности. У входа в дом притаились. Потянул Джунус на себя дверь — на запоре. Тихо постучал. Через минуту раздался голос:

— Кто?

Вздрогнула: он, его, полицая, голос.

— Это я, отец твоей жены, или ты не узнал меня?

— Ты один?

Она мысленно в какой уже раз целилась ему в лицо.

— А с кем мне еще быть? В гости теперь не ходят.

— Ты что-то стал разговорчивый, Джунус.

Приоткрылась дверь… Еще шире.

— Входи!

Раньше, чем она нажала на курок, — раздался выстрел.

Джунус схватил Анфису за руку… Словно в бреду, натыкаясь на кустарники, деревья, бежала к лесу и не слышала ни отчаянного лая собак, ни голосов, пришла в себя, когда повалилась на мерзлую землю: «Джунус опередил меня… Дура, дура, промедлила».

…Неожиданно чей-то голос оборвал ее воспоминания, она прислушалась к разговору. Лука там с кем-то.

Видишь, как теперь повернулось дело? Председатель сообразил, что к чему, и прошлое вспомнил Луке — у него не заржавеет, за пазухой носит долго — гляди, и еще что-нибудь припомнит, у него все по полочкам разложено. Но Лука же не дурак, понимать должен. Да как не понимает, все как есть понимает. Взять хотя бы Джамбота: с головой, рассудительный, не ляпнет что не надо, все у него к месту, и то побежал за председателем в правление, похоже, поколотить собрался. Ну, руку-то не поднимет, ясно, не славился род Самохваловых драчунами, разве что в старину, когда перебирали чихиря… У Самохваловых, конечно, не было, а в роду Джамбота?.. Лука-то прожил жизнь немалую и теперь на все смотрит со своей точки. Вон Санька, девчонка, и то, пока на трибуну не взошла, жила как все в станице, а посмотрела на людей сверху вниз, и показалось ей, будто крылья выросли.

Оторвалась от скамьи Анфиса и ушла в хату. Переступила порог, и сразу же ее окутала тишина. Тихо, как в лесу перед бурей.

Долго сидела в одиночестве. Но вот вздохнула горестно, разделась да и влезла под зябкое одеяло. Уже сквозь сон на половине молодых услышала голоса. Раньше не прислушивалась — мало ли о чем шепчутся, — а в этот раз невольно напрягла слух.

— Нет такого права у председателя, чтобы самолично землю у передовика отнять. Обещал машину тебе…

— Всему звену обещал, — перебил муж.

— Нет, тебе лично!

— А я сказал, что уговор был каждому по машине, — настаивал он, — потому как на четверых приняли сто сорок три гектара.

Ну чего допытывается баба? Не видит, что муж не в своем настроении? А почему председатель поступает так-то с ребятами? По сто центнеров собрали, а уважения к ним никакого. Выходит, врал, когда говорил: «Звено Джамбота Самохвалова — наша слава и надежда».

— Да если бы твои ребята не всяк себе, не тянул бы он шарманку, а кабы заедино… — проговорила Санька.

— Умолкни.

— А тогда чего душу выворачиваешь?

— А то. Не в машине жизнь… Участок мой, не отдам!

Присела Анфиса в постели. Верно. Неужто председатель может передать участок? Не посмеет, закона такого нет, в этом Санька права. При всем народе заявлял: «Спасибо, Самохвалов, что на рекорд идешь. Проценты само собой заплачу за урожай, если будет, конечно, сверх задания. Ну, а «Жигули»… от себя обещаю. Это и говорить не надо: твердо получите».

— Жалуйся, — посоветовала Санька. — Гони завтра в город.

— Еще что! — возразил муж.

Улеглась Анфиса. Опять Санька за свое, вот настырная.

— Ну и вахлак ты, посмотрю на тебя.

— Может быть…

— А хочешь, я ему…

— Помолчи, спать охота.

Машину… Да мало их бьется, и деньги в реку. Дом бы лучше кирпичный поставил, обещал же. Анфиса вздохнула.

— К прокурору пойду, — талдонила свое сноха.

— Плевал он на твоего прокурора, Санюша моя.

— Да я бы его…

Анфиса спустила ногу с кровати, и в этот момент в окна требовательно постучали. Кого еще принесло? Подождала Анфиса в постели, может, обойдется. Да нет, стучат:

— Эй, Санька, выгляни, где ты?

Ну и сноха свалилась на голову, и в могиле не будет покоя, с ней. Цепляясь за стол, добралась Анфиса к окну, прильнула к стеклу, но разве увидишь, если все замерзло. Постучала по, раме, чтобы ее услышали на улице.

— Чего тебе?

С улицы отозвались простуженным голосом:

— Санькина свиноматка сдохла, пусть идет на ферму, а то…

— Сейчас, — всполошилась Анфиса.

На половине молодых притихли, и Анфиса чертыхнулась про себя: слышали ведь, почему бы не спросить, в чем дело. Уснуть не уснули — притворились. Взяло зло, а пуще всего на сноху: ее касается, а молчит. Ну, с Анфисой-то не очень притворишься, она заставит ее подняться. Решительно встала на костыли и к двери, стукнула по ней кулаком:

— С фермы приходили…

Перебил ее притворно сонный голос снохи из-за двери:

— Слыхала.

Не отступает Анфиса:

— Так иди.

Теперь с улыбкой в голосе Санька:

— Еще что!

Анфиса растерянно:

— Не жалко?

Похоже, сноха потянулась в постели:

— Спи, маманя, теперь не поможешь…

Видно, не встанет Санька, бессердечная она, а то как можно не побежать на ферму. Положила руку на дверь, готовая толкнуть от себя, да услышала голос Джамбота:

— Встань!

Санька в ответ мужу:

— Уйди!

— Кому сказано?

Взвизгнула Санька.

Анфиса отошла — и тут распахнулась дверь настежь, вылетела Санька, следом сын.

— Живо!

Всхлипывая, сунула ноги в валенки, влезла в шубу. Оделся и Джамбот.

Не помнит Анфиса, сколько спала, разбудил шепот: «Мать, проснись». С трудом разомкнула глаза, спросила:

— Ты?

Он сидел на ее кровати.

— Я…

— С Санькой что? — встревожилась.

Но Джамбот положил руку ей иа плечо:

— Спит…

— Чего она засполошила тебя?

Вздохнул сын:

— Муторно что-то.

Успокоила мать:

— Бабы одним медом мазаны…

Сел он поглубже:

— Да не в ней…

— А что еще? — перебила его.

Разговаривали вполголоса в темноте.

— Почему со мной председатель так, понять не могу? Обидно, понимаешь, маманя, за эти вот мозоли обидно очень. Ну, как же это?

Она положила ему на колено руку:

— Стой на своем!

Утром к ней в столярную заглянул парторг, поздоровался за руку, закурил и ее угостил сигаретой. Сердцем поняла — появился неспроста, но не поинтересуешься с ходу, зачем пожаловал. А он на верстак взгромоздился, Анфиса же привычно оседлала чурку.

— Что вчера произошло? — наконец поинтересовался парторг.

Так и есть. Но виду не подала, ответила вяло, растягивая слова:

— А ничего…

Заметила, как улыбнулся доброжелательно парторг, и от сердца отлегло.

— Ясно, Анфисия Ивановна.

Уловила в голосе недоговоренность и снова почувствовала себя неуютно в своей же столярной, спросила упавшим голосом:

— Ты что имел в виду?

Глянул на нее нежданный гость искоса, испытующе:

— Да вот… Митинговали, говорят, у твоего дома.

Погасла сигарета, за огнем не в карман полезла, а выхватила головешку из печурки — время оттянула, с мыслями собраться надо было. Скажет ему сейчас правду, ничью сторону не возьмет, это само собой, а уж у парторга своя голова на плечах, разберется, учителем столько лет был, директором школы, в колхоз сям напросился.

18

Нихас (осет.) — место, где собирался аульный совет.