Страница 7 из 12
ТРЕТЬЯ "ПРОБА ПЕРА"
И в этот раз, как всегда, Авель не изменил себе, не потерял свой поразительный дар, был полон неизрасходованных сил, готов к бою. На троне - Александр Первый. Авель же сидел там, куда его определил Император Павел Первый, - в Петропавловской крепости, где провел всегото 10 месяцев и 10 дней, столько же, сколько ранее в Шлиссельбургской. После гибели Павла Первого Александр Первый приказал отца Авеля из Петропавловской крепости незамедлительно выпустить и направить в Соловецкий монастырь под присмотр, а вскоре он и свободу получил, Но Авель не был бы Авелем, если бы не стал составлять... ТРЕТЬЮ "Зело престрашную книгу! Что еще ему было делать? Дело всей жизни - "секреты составлять да книги писать"! Надо сказать, делал он это отменно! Руководимый некими высшими силами, он исполнял свой человеческий и гражданский долг неукоснительно и исправно! В этот раз он побыл на свободе всего-то один год и два месяца, но за это время успел-таки написать свою третью книгу: "В ней же написано, как будет Москва взята и в который год!" Итак, странно, но где-то на рубеже 1803 года он предрек события, происшедшие в реальной жизни лишь через 10 лет! Интересно, о чем в это время размышлял Наполеон? История, к сожалению, повторяется! Непреложность этого утверждения неумолимо вытекает из жизни Авеля. Снова книга дошла до самого Императора Александра Первого. Что в ней возмутило покой монарха? Или ему за державу обидно стало? Либо он усмотрел в писании этом личную обиду? Так или иначе, но решение воспоследовало: "Монаха Авеля абис (абие тотчас. - Ю.Р.) заключить в Соловецкую тюрьму,, и быть там ему дотоле, когда сбудутся его пророчества самою вещию". И снова потекло время между письменным оформлением пророчества и его реализацией самою жизнию! А в это время Александр сидит на троне - державой правит! Авель тоже сидит, правда в тюрьме, на острове, тоже при деле - вшей давит! У каждого своя доля и свое постоянное занятие! Говоря языком песни, "все поровну, все справедливо!" Год идет за годом. Что было в это время в России - вам известно из истории, которую я не стану пересказывать. Что оыло с Авелем? Много претерпеть пришлось ему за эти десять лет! Он "10 раз был под смертию, 100 раз приходил в отчаяние, 1000 раз находился в непрестанных подвигах, и прочих искусов было о.Авелю число многочисленное и число бесчисленное. Однако, благодатию Божисю, ныне он, слава Богу, жив и здоров и во всем благополучен", - повествует Житие об этом периоде жизни моего героя. Далее в Житии сказано: "Ныне от Адама семь тысяч и триста и двадесятый год, а от Бога Слова тысяча и восемьсот и второй на десять (т.е. 1812 год. - Ю.Р.). И слышим мы в Соловецком монастыре, якобы южный царь, или западный, имя ему Наполеон, пленит грады и страны и м ноги я области, уже и в Москву вшел. И грабит в ней и опустошает все церкви и вся гражданская, и всяк взывая: "Господи, помилуй, прости наше прегрешение. Согрешихом пред Тобою, и несть достойны нарекаться Рабами Твоими: попусти на врага и губителя за грех наш и беззакония наша!" И прочая таковая взываху весь народ и вей людие. В то самое время, когда Москва взята, вспомнил сам Государь пророчество о.Авеля; скоро приказал князю Голицыну от лица своего написать письмо в Соловецкий монастырь". В Соловецком же монастыре в ту пору начальником был архимандрит Илларион. Получив от имени Государя письмо, коим предлагалось отца Авеля выключить из числа колодников и включить в число монахов на полную свободу, он был безмерно испуган и озадачен. Сам Государь печется о безродном монахе?!! К чему бы это... И убоялся, видно, отче... А тут еще, как на грех, к письму приписка: "Ежели он жив и здоров, то ехал бы к нам в Петербург, мы желаем его видеть и с ним нечто поговорить". Так именно и было написано от лица Самого Государя! Было отчего затрястись поджилкам архимандрита, тем более что он, как никто другой, знал "кое-какие далеко не детские грешки за собою". И убоялся дюже! А тут и еще одна приписочка обнаружилась: "Дать отцу Авелю на прогон денег, что должно до Петербурга, и вся потребная". Письмо пришло в монастырь в самый Покров, 1 октября. Архимандрит был в ужасе: уедет Авель в Петербург, там встретится с Императором... В результате выяснится, что творится в Соловецком монастыре, управляемом Илларионом, прознают и о гнусных проделках его: воровстве, издевательствах и избиениях заключенных... Вспомнил он и множество пакостей, творившихся им над Авелем, о том, что уморить его собирался и... убоялся отче! И написал он письмо князю Голицыну, что-де: "Ныне отец Авель болен и не может он к вам быть, а разве на будущий год весною..." - и так далее, в расчете на то, что все как-то... само собой... рассосется... Ан не тут-то было! Письмо это Голицын показал Императору, Государь же, не мешкая, приказал сочинить именной указ Святейшему Синоду и послать архимандриту: "...чтобы непременно Авеля выпустить из Соловецкого монастыря и дать ему пашпорт во все российские города и монастыри; при том же, чтобы он всем был доволен, платьем и деньгами". Увидел архимандрит Илларион тот указ и понял, что дело-то не шуточно обернулось... Вспомнил, как он колодников голодом, холодом да теснотою морил, в железах в нетопленные каморы сажал, побуждал солдат истязать заключенных и пригорюнился. Однако указ пришлось исполнить. "Приказал он на него, отца Авеля, написать пашпорт и отпустить его честно со всяким довольством; а сам сделался болен от многия печали; поразил его Господь лютою болезнею, тако и скончался", Получил Авель паспорт и свободу и вышел из Соловецкого монастыря 1 июля 1813 года. Душа его пела и ликовала. По прибытии в Петербург он явился к князю Александру Николаевичу Голицыну, с которым был преизрядно знаком. Надо сказать, что у Авеля было много знакомых высокопоставленных лиц и со многими "сильными мира сего" он вел регулярную переписку. Встретились они монах и князь, и завязалась доверительная беседа двух хорошо знавших друг друга взаиморасположенных людей, которая в Житии... описана следующим образом: "Князь же Голицын, видя отца Авеля, и рад бысть ему до зела; и нача вопрошати его о судьбах Божий х и о правде его. Отец же Авель начал ему рассказывать вся и обо всем, от конца веков и до конца, и от начала времен, до последних..." И снова возникает вопрос: какой же период "просматривался" Авелем? Как глубоко во мглу времен, в будущее, проникал его пророческий дар и взгляд? Вопрос этот не случаен. К нему мы еще вернемся. Пока же познакомимся с некоторыми свидетельствами, в значительной мере расширяющими и уточняющими сообщения Жития. В работе "прорицатель Авель. Новые подлинные сведения о его судьбе" сообщается, что сразу же после убийства Павла Первого, по вступлении на престол его старшего сына Александра Павловича была учреждена специальная комиссия для пересмотра прежних дел. Была пересмотрена и переписка об Авеле, согласно которой оказалось, что он содержался в С.-Петербургской крепости с 26 мая 1800 года за разные сочинения его, заключающие в себе пророчества и другие инакозначащими литерами нелепости. В марте месяце 1801 года Авель отослан бьл к Амвросию для помещения в монастырь по его усмотрению и далее в Соловецкий монастырь, а 17 октября Архангельский гражданский губернатор донес, что Авель вследствие указа Синода из-под стражи освобожден и отдан архимандриту в числе прочих монашествующих. Выпущенный на полю, Авель сочинил третью книгу, с предвещением взятия Москвы неприятелем, за что его снова заточили на многие годы в Соловецкий монастырь. В исходе 1812 года министр духовных дел князь Голицын выписал его к себе в Петербург. После таинственных бесед с главою тогдашнего духовничества ему дана полная свобода. Он повел опять скитальческую жизнь. Из тетрадей его и писем видно, что в своих фантазиях он был убежден совершенно и готов за них отдать свою жизнь. Несомненный интерес вызывает то обстоятельство, что при обыске сказавшегося больным Авеля, учиненном настоятелем Валаамского монастыря Назарием вместе с одним иеромонахом того же монастыря, в келье Авеля была найдена и изъята книга, "писанная языком неизвестным", и листок с русскими литерами. А при пересмотре же переписки об Авеле упоминаются "разные сочинения его, заключающие в себе пророчества и другие инакозначащими литерами нелепости...". Создается впечатление, что литеры в книге были русские, то есть гражданский шрифт, утвержденный указом Петра Первого в 1708 году, или славянскими буквами, кои изредка Авель применял и, несомненно, знал. Не пришел ли он в конце концов в результате множества гонений за "писания нелепые, вздорные и злокозненные и оскорбительные" к шифрованным записям? В этом случае естественным было бы использование им привычных известных ему литер гражданского, скажем, шрифта именно в той форме, которая определена в тексте протокола "Дела" как ИНАКОЗНАЧАЩИЕ? А тогда не являлся ли вложенный в книгу листок с русскими литерами ключом простейшего шифра, примененного Авелем для обеспечения скрытности записей и невозможности дальнейших обвинений в "семидесяти семи грехах"? Так или иначе, но было бы крайне интересно поискать эту "шифровку" Авеля, а в случае удачи - даже им собственноручно исполненный ключ. Но и без ключа, надо полагать, шифровальщики наших дней без особого труда прочли бы текст книги Авеля. Если бы удалось ее найти в архивах, то мы бы прочли то, что никому пока неведомо! Надо сказать, что факт предсказания Авелем нашествия Наполеона и сожжения Москвы задолго до вторжения армий Наполеона на территорию Российской Империи подтверждает в своем докладе о монахе Авеле на первом Всербссийском съезде спиритуалистов сотрудник дореволюционного журнала "Реоус" Сербов. Косвенно свидетельствует о существовании этого предсказания и упомянутое ранее "Дело о крестьянине...". Так очевиден повышенный интерес "высших эшелонов власти" тех лет к названному документу сразу же после вступления Наполеона в пределы Российской Империи. Оказывается, "Дело о..." было отослано 29 августа 1812 года (а Наполеон, как известно, пересек границу России 12 июня 1812 года. - Ю. Р. ) министру юстиции Дмитриеву по предложению его, а в августе 1815 года возвращено от министра юстиции Трощинского. Только желание сравнить предсказания с последовавшей затем реальностью может оправдать подобный запрос министра в горячую пору вторжения. Но вернемся к тексту Жития.