Свинцовый ливень

Либо автомобиль был бездушен, либо глух, но на мольбы ответил издевательскими звуками, не решаясь перейти в рабочее положение. Богдан ударил по рулю и откинулся на спинку сидения.

– Не радует меня твое здоровье, старичок, но денег на ремонт у меня нет.

Повернув ключ еще раз, Богдан услышал долгожданный рокот, однако «Жигули», поработав пару секунд, решил отдохнуть и торжественно заглох. Выругавшись, Богдан пнул по педали тормоза, все еще не желая покинуть своего места и открыть капот. Сегодня он слишком устал, слишком вымотан. «К черту все, пробую ровно пять раз и вылезаю», – Богдан мужественно принял поражение в первых трех попытках и, скуля, с надеждой взглянул на приборную панель, будто она бы подсказала причину неполадки. Наконец, «Жигули» соизволил выкашлять густой ком и уже стабильно завестись, обрадовав своего владельца. Выехав на дорогу, Богдан включил радио и начал слушать успокаивающий джаз, ему нужно было расслабиться, а лучше джаза в данный момент ничего не было.

Пустые улицы давили, изредка на тротуаре появлялись одинокие фигуры, спешившие по домам в поздний час. Сегодня Богдан работал сверхурочно, но «спасибо» ему никто не сказал, а чаевые были настолько скудными, что он сразу же пожалел о своем решении. Ему было стыдно в свои тридцать пять лет работать в баре, но ничего лучше он не мог придумать. Когда он был женат на Веронике, то работал на фабрике, получая неплохие деньги. Развод заставил его тушить пламя в сердце спиртным, однако оно еще сильнее разжигало огонь, в довесок ко всему уничтожая все вокруг. С фабрики его уволили за прогулы, а пойти в другое место в тот момент Богдану не хотелось. Около двух месяцев он жил на оставшиеся после развода деньги. Практически все ушло на спиртное, он даже перестал покупать лекарства, так что положение усугубилось. У него воспалились глаза, стала пересыхать слизистая оболочка, начал мучить желудок и стали появляться язвы на кожном покрове. Пришел бы конец Богдану Светлову, если бы в минуту просветления он не позвонил в больницу и не сообщил свой адрес. Месяц усиленного лечения и огромный счет прояснили ум, он стал хвататься за последнюю соломинку – Ярослава Круглова. Если бы не он, Богдан остался бы без средств к существованию.

Познакомились они в больнице, Ярослав работал там специалистом по кожным заболеваниям и был лечащим врачом Богдана. Вскоре у них наладились вполне дружеские отношения, такие, что можно было поговорить о жизни друг друга. Узнав о невозможности оплаты счета за лечение, Ярослав предложил дать деньги в долг под расписку и посоветовал своего знакомого – Михаила Петровича Анисимова, заправляющего небольшой сетью баров с дурацким названием «Разлив-бар». Михаил Петрович был частым гостем Ярослава, и найти с ним контакт было несложно, он принял Богдана к себе барменом, сетуя на занятость всех прочих мест. На самом же деле, все это знали, Михаил Петрович не хотел брать чужого человека на должность выше, хотя свободных мест было достаточно. Но уже счастье, что старик принял Богдана на работу с его справкой об увольнении по прогулам, многие не хотели даже рассматривать такую кандидатуру. Плата была, конечно, не самая лучшая, но она хотя бы была, за это Богдан был благодарен Ярославу: он помог ему выбраться из безвыходного положения. Однако Богдан помнил, что денежный долг перед Ярославом никто не отменял.

С той больницы прошло бесчисленное количество времени. Складывалось впечатление, что прошло никак не меньше нескольких десятков лет, но Богдан помнил все до мельчайших деталей: палата на две койки, время от времени забегающая медсестра, приносящая еду, ставящая капельницу или просто проверяющая наличие всех нужных лекарств под рукой. Алиса. Фамилию Богдан, к сожалению, не узнал. Она скрашивала его одиночество своими появлениями, но узнать ее лучше пациент так и не сумел. Вначале он был слишком плох, чтобы вообще разговаривать. Да что разговаривать, просто передвигать языком! А когда началось улучшение, Алиса была занята новым больным, который расположился на соседней койке. Богдан созерцал черные, словно смоль, волосы медсестры, пока она суетилась вокруг умирающего. Богдан помнил лицо бедолаги, покрытое глубокими язвами, а глаза превратились в кровоточащие дыры. Мужчина был бездомным, не принимал лекарства около года, это не могло не сказаться на его здоровье, если можно об этом сказать в наше время. По ночам он кричал. Даже выл, как одинокая собака, потерявшая все: хозяина, жилище, жизнь. Так и было. Через три ночи он умер, а Алису перевели в другой медицинский пункт по неизвестной причине. Богдан думал, что она не выдержала смерти пациента и нашла работу проще, вроде места на стойке регистрации или в архиве медицинских карт, кто знает?

Однажды к Богдану пришла Вероника, но эта встреча оказалась не слишком радостной. Весь час пребывания ее возле постели оказался страшной пыткой. Бывшая жена начала с фразы: «Как ты докатился до такой жизни», – и продолжала в том же духе. Наверное, она решила выплеснуть всю обиду на беспомощного человека, но Богдан уже на середине разговора бездумно смотрел в небольшое окно, откуда открывался вид на мусорные баки. Видок еще тот, но это было намного лучше, чем вслушиваться в многочисленные упреки и обвинения. Остекленевший взгляд еще больше раздражал Веронику, она кипела от ярости. Время от времени, Богдан вставлял односложные фразы в небольшие паузы между красноречивыми монологами девушки, вроде:

– Да.

– Ты права.

– Возможно.

– Я знаю.

– Прости.

На большее сил не было, и когда запас слов Вероники закончился, он перевел на нее взгляд, с удивлением обнаружив слезы на ее лице. Ее небесно-голубые глаза источали соль, но это не мешало ей быть такой же очаровательной, как и в день их знакомства. Красота была естественной, без всякого макияжа, без ухищрений. Немного впалые щеки – у кого они не впалые сегодня – не мешали Веронике часто улыбаться, громко смеяться и шептать по ночам ласковые слова. Каштановые волосы доходили до плеч, вились и пахли весной, а улыбка заставляла забывать даже то, кто ты есть. Богдан когда-то был пленен ею, не мог прожить и дня без ее взгляда, ее поцелуя, но сейчас не было желания утешать ее. Он просто смотрел. А ведь все подряд, от ее отца до приятелей Богдана, сулили им светлое будущее, без слез и ссор. Они подходили друг другу. Он любил джаз, она любила джаз. Он любил телевидение, она любила его еще больше. Он читал те же книги, что и она, вроде Чосера и Уитмена. Даже фамилии подходили друг к другу: Светлов и Ясная. Сейчас, рассматривая плачущую Веронику, Богдан не чувствовал ничего, ни радости, ни печали. Кто был в этом виноват? Никто. Просто так случилось.

«Жигули», попыхивая, выехал из города, направившись по трассе прямиком в уютный гараж, где обитал долгие годы. Оставалось около десяти минут езды. Богдан всегда задавался вопросом: зачем дед построил дом так отдаленно от всех других? В округе никаких домов не было: жилище было одиноким на несколько миль вокруг. За электричество и водоснабжение Богдан платил больше остальных, тратил лишний бензин, чтобы добраться домой, подолгу объяснял различным службам свое местоположение – это было неудобно. И однажды, еще во время жизни старого Светлова, Богдан задал интересующий его вопрос. Ответ был немного странноват, но понятен:

– Я не теряю надежды, – покашливая, отвечал дед, – не теряю надежды поймать ливень. Такой, чтобы мы больше не нуждались, а другие люди не получили бы ни капли от нашей воды. Слушай, Богданчик, запомни – люди не будут тебя любить никогда, какой бы ты ни был, поэтому помогать всем бессмысленно, подумай о себе, о своей семье, о своей вере.

И Богдан верил, до недавнего времени. Доказательством мечтаний деда был огромный бассейн – единственная, можно сказать, роскошная вещь на участке. Вечно пустующая яма, на скорую руку обложенная рулонной синтетикой. Сколько Богдан себя помнил, никто в бассейне никогда не купался. Он был очень глубокий, в человеческий рост, а площадь была равна половине площади самого дома. Когда над семьей Светловых шел дождь, дед с надеждой выглядывал из окна, разочарованно вздыхал, увидев грязные капли, а потом выпускал всю набравшуюся воду обратно в водопровод. После его смерти, отец Богдана закрыл бассейн брезентом, и мечта испарилась, будто бы ушла вместе с дедом в могилу. А когда умер и отец, ему тогда было всего пятьдесят три года, Богдан остался жить один. Мать скончалась за пять лет до смерти отца, а братьев и сестер у Богдана не было. Иногда Богдан вспоминал мечту деда и открывал бассейн на ночь, время от времени, в память о старике, но ливня не было, как не было и надежды.