Страница 20 из 21
О, сколько нам открытий чудных
Готовит просвещенья дух!
И опыт – сын ошибок трудных…
Да мало ли что делает нам эту жизнь такой сверкающей до слез!
Мозговой штурм времен нашей молодости
Итак, художественная мастерская. Вечер. Мои друзья Давид и О. С. Кулайчук трудятся над серией с/х плакатов по технике безопасности. Время поджимает, они трудятся истово, в мастерской и ночуют. Малолетние Давидовы дети уже называют «папа» все, что движется, вплоть до соседских «Жигулей», а при редком появлении настоящего отца пугаются и ужасно писаются по ночам.
Их папа уже тоже ничего не соображает.
Сегодня они изготовляют плакат по технике безопасности при уборке сахарной свеклы. Тема: «Не подставляй ничего под движущиеся части комбайна».
Давид пытается задавать тон, мол, знаком с сахарной свеклой не понаслышке. Хоть столкнулся с ней лишь однажды и то в лице свекольного самогона. После чего ко всему, созревающему не на дереве, испытывает глухую неприязнь. Кулайчук строит контры, патриотично упирая, что свекла – это наш северный ананас, и это надо понимать и пропагандировать среди умственно малосемейных!
Этот тезис он распространяет и на хмурого Давида.
В мастерской накурено и нервно, пол усеян рваной бумагой, кажется, только что тут был неудачный обыск. Авторы перепачканы краской, находятся на грани потери рассудка.
Давид нервно:
– Давай вернемся к моему первому варианту! Кстати, где он?.. Ага, смотри: вот комбайн, это – водитель. Он высунулся: что-то там случилось?! А сзади стоит человек, протягивает водителю отрезанную ногу, в глазах укор! Подпись «Не подставляй!» – просто и доходчиво!
Кулайчук кричит:
– Но почему ногу?! Почему именно ногу, что за привязанность к штампам!
Давид нервно:
– А что ему протягивать, хлеб-соль?! Или воздушный поцелуй, говори!
Кулайчук кричит:
– Ну, пусть протягивает отрезанную голову, в конце концов, с немым укором! Смотри!
Кулайчук сердито набрасывает на бумаге одинокую голову с флюсом и добавляет:
– Голова впечатлит даже самого нерасторопного!
Наступает время изумиться Давиду:
– Где тут немой укор, покажи мне!
Кулайчук на минуту задумывается.
– И не надо, – кричит он, – не надо голову! Но нога – это нафталин! Мировая художественная элита давно отказалась от отрезанных конечностей и ногтей. Возьми Ван Гога!.. «Автопортрет с отрезанной ногой» – современники сказали бы: «Ха-ха-ха! Не одалживайте Ван Гогу денег, он окончательно чокнулся!»
Давид с угрозой:
– Ты хочешь сказать, Ван Гогу отрезало ухо комбайном, так?!
Кулайчук упрямо:
– Не настаиваю!.. Но при определенном стечении обстоятельств, почему бы нет?!
Давид с большей угрозой:
– Каких еще обстоятельств, каких именно, говори!
Кулайчук видит, что зарапортовался, но остановиться ему не позволяет молодость.
Кулайчук кричит:
– Таких! Например, при победе социалистического способа земледелия в современной ему Голландии, не перебивай! Вспомни знаменитые «Подсолнухи»! Представь: полдень, Ван Гог тихо рисует подсолнухи; тут начинает действовать принятый утром абсент. Ван Гог тихо ложится в борозду, не перебивай!.. В это время движется комбайн под управлением какого-нибудь Ван Гуттена, на которого начинает действовать аперитив, который не прекращает на него действовать уже тридцать лет, не просыхая!.. Я тебя не перебивал?!. И вот они встретились: человек и движущиеся части! И в результате вместо одной гениальной картины мы имеем целых обе: самое «Подсолнухи» и «Автопортрет с отрезанным ухом»!
Давид готов его убить либо сунуть головой под движущуюся часть холодильника. Кулайчук чувствует, что зарвался.
Кулайчук почти мирно:
– Между прочим, за «Подсолнухи» на Сотбис один толстосум отвалил тридцать восемь миллионов!
Давид тупо:
– Тридцать восемь чего?
Кулайчук саркастически:
– Да уж не попугаев!
Закурили. Давид с омерзением рассматривает свою пачкотню. За нее если чего и отвалят, думает он, то только по шее.
– Сколько, говоришь, отвалили? – задумчиво спрашивает он.
– Тридцать восемь миллионов непопугаев!..
– Ерунда, какая-то, – задумчиво говорит Бродский, глядя на свой рисунок. – Выходит, он гнался за комбайном!
– Кто гнался, – раздраженно кричит Кулайчук, – толстосум или Ван Гог?! Учти, Бродский, ты сегодня весь день говоришь загадками, зачем?!
– Да не Ван Гог, а будущий калека!.. Кричал водителю, стой, слей мне солярки! Водитель остановил трамвай, то есть комбайн, а этот дурак возьми и сунь ногу под движущуюся часть!
– Как он мог сунуть ногу под движущуюся часть, если комбайн стоит, – кричит пораженный такой логикой Кулайчук. – В прыжке?!
Давид тоже не знает.
Кулайчук кричит:
– Я и говорю, не надо деталей, важен принцип: не подставляй! А за счет чего ты стал калекой, что именно тебе отхватило: ногу или казенный валенок – это уже принадлежит истории! Важен символ: «Друг, не подставляй! Иначе, жена найдет себе другого, а мать сыночка – никогда!» Ферштейн?!
Давид не слышит.
Кулайчук продолжает:
– Я говорю, нужно изображать человека не под движущейся частью комбайна-убийцы, которая, кстати, у него где?!. Давид! Я говорю, где у этого гада калечащие части, кроме советских профсоюзов?!
Давид молчит. Его мысли возле тридцати восьми миллионов, которые он вроде бы получил на Берлинском биеннале за плакат по технике безопасности при работе с жареными семечками. Крики Кулайчука возвращают его в грешную мастерскую, и они уже вдвоем долго смотрят на фотографию свекольного комбайна, которую Кулайчук по случаю вырезал из женского журнала. Сопя и обвиняя друг друга в некомпетентности, они ищут, которую из движущихся частей комбайна должно считать опасной, а на какой можно ехать домой. Остановились. Снова закуривают: получается полная чушь! Получается, что самая агрессивная часть комбайна находится сзади. Ругаются. Припоминают друг другу будущие обиды. Давид на правах главного свекловода отстаивает реализм в искусстве, в данном случае ногу.
– Если ты подставил ногу под движущуюся часть, – кричит он, размахивая линейкой, – ты, как честный человек, должен предупредить всех, особенно молодежь: не подставляй ногу, у тебя их всего две! Два раза подставишь, а что потом?!
– А я что предлагаю?! А я что предлагаю?! – кричит раскрасневшийся Кулайчук и доказывает, что по законам современного искусства нужно изображать человека не непосредственно под движущимся предметом, а в некоей идее! Например, в виде астрального тела, покидающего туловище незадачливого колхозника! – Сейчас же все грамотные, – кричит он, имея в первую очередь себя!
– Какое такое тело?! – смутно говорит Давид. – Наша задача предупредить неосторожного путника. Сверхзадача – сохранить быстро тающее поголовье сельхоз работников. Нам за это деньги платят!
– За поголовье?!
– Я тебя убью, – говорит Давид с пугающим спокойствием. – И мне уже ничего не будет, потому что мне уже все равно!
Давид старше Кулайчука на десять лет и тяжелее на двадцать килограммов. Кулайчук это все быстро комбинирует, и любовь к жизни вытесняет принципы.
– Давай пойдем от обратного, – примирительно говорит он. – Давай призывать не прохожего, а самое комбайнера.
Давид тупо:
– В смысле комбайнера?!
Кулайчук ответственно:
– «Водитель, не наезжай движущейся частью на все, что хоть отдаленно не напоминает кочан сахарной свеклы!»
Давид садится и из последних сил пытается вникнуть в предложенную формулу. Видно, что он на грани умственного обморока. Его спасает приход Когосова. Когосов – старейшина и жуткий авторитет в области плаката. Измученные междоусобицей авторы бросаются к нему.
Давид:
– Леня, помири нас, а то я его убью!