Страница 10 из 11
Началось всё со скотины: по летней засухе не запаслись вдосталь даже сеном. Уже к Рождеству Христову совсем стало нечем её кормить. Не дожидаться же покуда издохнет – порезали на мясо всю, что ещё оставалась. Не решались лишь пустить под нож Чернуху – кормилицу коровку, едва стоявшую на ногах, но всё ещё дававшую по две кружки молока в день. И всё – так и не прокормила, как ни изощрялась, хозяйка Мария Прохоровна своих родных. Первым сломался престарелый уж свёкор. Когда стал совсем плох и уж не вставал с постели, позвал для последнего слова любезную свою сношеньку.
– Ты вот что, Маруся, коровку-то не режь, сберечь бы Чернуху-то надоть. Хучь кружку молока, а всё дасть.
– Ой, не знаю, батюшка, на завтрева последний клок сена остался, а дале что? – ответила ему Мария Прохоровна, утирая слёзы в уголках глаз изнаночной стороной фартука.
– А ты солому с сарайных крыш сыми, – продолжил вразумление уже еле слышимым шёпотом отходящий старик, – сечку из её делай. Может, Бог даст, и передюжит кормилица, а с ней и деток сбережёшь…
Послушалась свёкора Евтеиха, как звали Марию Прохоровну соседи, и всё-таки не смогла она оградить от пустоглазой гостьи с косой младшенького двухлетнего сыночка Ванюшу со старшей, хворой от рождения, дочкой Варей – ненадолго они пережили дедушку. Горе горькое! Да, слава Богу, уцелели старший сын Никита, две дочки – подростковая Фрося и малолетняя Люба. Выжил и мужик её, Парфён, хотя, переболев тифом, от слабости еле волочил ноги, но всё равно грех на судьбу жаловаться – ведь могло быть и гораздо хуже. Зимой вот и вовсе чуть было все не перемёрзли, как топить-то нечем стало и дров купить было не на что. Пришлось тогда баню разобрать на дрова. К весне подъели даже семенные зерно и картошку, сохранив, правда, картофельные очистки с почками, надеясь, что и они дадут всходы, коль посадить их вместо клубней. Неизвестно, оправдались бы эти надежды и чем бы питались люди в предстоящую зиму, оставшись к посевной без семян. Да, слава Богу, не дали загинуть крестьянству губернские власти – закупили на средства специально организованных фондов в других благополучных губерниях посадочный картофель, семена зерновых – ржи, пшеницы, овса, проса, ячменя, гороха – и выдали бесплатно всем нуждающимся.
Теперь уж, слава Богу, всё позади. Нынче-то точно можно сказать – трудно, горемычно, но перемогла семья Евтеехи суровое время. Виды на нынешний, по всему видать, отменный урожай зело хороши. В огороде новина так и прёт: лук зелёный хорош; репа дюже добра – на стол уже вполне сносна; щавель – в самый раз для щавелевых щей; морковь на грядках взошла и разлохматилась изумрудной ботвой очень густо – прореживать надо! Надёрганные морковинки, хотя пока бледные и тоньше мизинца, а уже в дело с пользой идут – сырыми дети с охотой хрумают, да и на заправку в похлёбки годятся. Важнее всего, однако, что дождались молодой картошки – подкапывай помаленьку, пусть мелковатые, но уже съедобные клубеньки – да в печь.
К общей радости семьи, избежавшая участи быть съеденной Чернуха оправилась на новотравье и радовалась своей коровьей жизнью в сильно поредевшем стаде, гулявшем по окрестным лугам в компании чудом выжившего молодого, но уже весьма озабоченного продлением рода бычка, а значит, зачнёт не сегодня завтра кормилица телёночка и не останутся Евтеевы без молочка.
Вокруг русской печи
Главной неотъемлемой частью русского национального быта, той его части, коя обеспечивала благополучное выживание семьи в условиях северного климата, была, конечно же, печь, заметно отличающаяся от прочих и потому называемая русской. За долгие века своего бытования русская печь в своём устроении обрела способность наилучшим образом отвечать множеству человеческих потребностей. Именно русской печи на всём историческом протяжении – вплоть до середины ХХ века – по справедливости принадлежало первое место в иерархии рукотворных ценностей российского крестьянства. И разве могло быть по-другому? Конечно же нет! Ведь русская печь обогревала жилище; в ней готовили еду разными способами – варили, парили, жарили, пекли, томили; при крайней нужде, в отсутствие бани, зимами в печи мылись; на печи спали; печь лечила и детей, и взрослых от простуд, а стариков – от костной ломоты.
…В избе у Марии и Парфёна Евтеевых тоже, само собой, стояла русская печь, сложенная отцом Парфёна, покойным ныне Тимофеем Осиповичем, знаменитым и уважаемым печником, сложившим за свою жизнь, должно быть, около сотни голландок и русских, многие из коих по сию пору помнили его умелые, добрые руки. При всей схожести в печах разных мастеров, у Тимофея Осиповича в их устроении всё же были свои особенности, а потому и печи его работы нарекли в народе евтеевскими. Прежде всего печник Евтеев, в отличие от печей многих иных мастеров, свои ставил не на подпочвенный грунт, а на основание из камня-известняка. Печной под в русских печах Тимофей Осипович поднимал на пару вершков повыше, чтобы подпечек выходил тоже повыше и попросторней. В таком подпечеке и больше дров для лучшей просушки помещается, а при зимнем окоте и ягнята с козлятами до поры могут разместиться, дабы не помёрзли в хлеву. Чело – переднюю сторону печи – он выкладывал так, что походило оно на лицо дородной круглолицей купчихи, будто открывшей рот – печной зев – не то шибко удивившейся чему-то, не то в готовности откусить большой кусок пирога, не то широко зевнувшей. Такому сходству немало способствовали и печурки – малые такие ниши в печной кладке, устраиваемые для большей теплоотдачи и расположенные не только с боков лежанки, как обычно, а ещё и как раз на тех местах, где у воображаемого лица должны быть брови; и выступающие, вроде губ, ряды кладки вокруг печного зева – купчихиного рта. Лежанку своих печей Евтеев Тимофей делал так, чтобы на ней могли разместиться на ночлег без тесноты двое взрослых либо четверо детей разом. Однако не за все эти особенности ценил народ евтеевские печи, но в первую очередь за сугубую добротность. Они обогревали, кормили многие десятки лет, не давая трещин; а когда, по несчастью, случался пожар и дом сгорал дотла, печь оставалась целёхонькой. Потом уж вокруг уцелевшей печи дом отстраивался заново. Секрет же такого долголетия его печей состоял в том, что был покойный Тимофей Осипович не только редкостным знатоком и мастером в своём ремесле, умевшим отличить годный для кладки печи материал от негодного, а ещё и человеком с совестью, не позволявшей нечестного отношения к делу.
Бывало, позовут его печь сложить, похвастают при том, мол, кирпич печной да клеймёный уже прикупили и привезли. Ладно, придёт к заказчикам – кирпич и вправду вон он лежит возле дома, в стопы сложенный. Другой-то печник на его месте и думать на предмет кирпича более не стал бы: каков в наличии – из такого и сложил. Но не из таковских был наш. Для своих печей он наперёд каждый кирпичик, хоть бы и с клеймом заводчика, со всех сторон внимательно обсмотрит; на руках взвесит; а иногда, по одному ему известным причинам, ещё и отколет молотком-кирочкой махонький кусочек от уголка и будет на поверхности скола что-то там высматривать; иной же раз и вовсе, держа кирпич на весу, легонько так ударит по его серединке, а часть-то кирпичей и не выдерживала даже такого лёгкого удара – разламывалась на две половинки. Вот так и отбракует до четверти купленного заказчиком кирпича.
А что касаемо глины и песка, тут и вовсе особая песня. Известно: печи кладут на глине, точнее сказать, на глиняно-песчаном растворе. Однако далеко не любые глина с песком для такого дела годятся. Потребны же такие, чтобы замешать глиняный раствор, каков единственно только и надобен. Найти-изыскать же нужные залежи – задача не из простых, а коли уж они находились, то печники держали такие места в секрете, разве что ученикам своим про них могли поведать. Вот и Тимофею Осиповичу, когда тот ещё, по озорной юности своей, звался Тимохой и ходил в подмастерьях, показал наставник свои потаённые копанки. Показал не жалеючи – видел и ценил он в Тимохе стремление перенять у престарелого уже мастера-печника все тонкости уважаемого ремесла и прежде всего умение кончиками пальцев, перетирая ими щепоть песка ли, глины ли, либо приготовляемого раствора, чувствовать их пригодность для дела.