Страница 3 из 19
– Точно, весеннее обострение. – Усмехнулся Виктор, скривившись от очередного звонка – ночью толком поспать не удалось – с соседом обмывали ножки новорожденному сыну. Происходило все это с присущим нашим людям размахом и весельем, поэтому голова просто раскалывалась, а тут еще и резкий звук. – Слушай, а шеф на месте?
– Щас, погодь.– Опять те же фразы и запись в журнале звонков. – Ага, рвет и мечет. Ему уже сверху звонили – грозили всеми карами небесными, если не наведет порядок в районе. А ты что хотел?
– Да отгул взять – нужно поехать кроватку купить, а то послезавтра жену из роддома забирать, а спать мелкому негде. Она мне давно говорила, а я … ну сам понимаешь, с нашей-то работой…
– Ну ты, брат, даешь! Что ж ты молчал, что папашей стал?
– Да когда тут расскажешь? – усмехнулся Виктор, разведя руки в стороны.
– Ну а малой на тебя хоть похож?
– А что?
– А то. Знаешь, как бабы гвоорят? Ребенок должен быть похож не на папу, а на мужа! – заржал Миха, чуть ли не похрюкивая.
– Да ну тебя!
– Да ладно, не обижайся. – Перестал смеяться дежурный. – Я ж так… не со зла. Ну, так похож?
– Да я его толком-то и не видел. В палату меня не пустили – у меня ФЛЮ не сделано – некогда было, а из окна разве что-то разглядишь. Кулёк какой-то…
– Ну, ты, папаша, даешь! – хмыкнул Миха.
– Миха, так и хочется ответить тебе как по писанному…
– Ну-ка, ну-ка… – с интересом подался вперед Битковский. Опираясь на согнутые в локтях руки.
– Приходи мужик домой после недельного отсутствия. Жена со злостью «Ты где был?!». А мужик так сразу – «В кожно-венерологическом диспансере.» Тетка в недоумении «Ну ты даешь!», а мужик ей отвечает «Это ты даешь, а я лечусь».
– Да уж… Жизненно! – покачал головой Битковский, вздрагивая от очередного звонка.
– Ладно, пошел я к шефу за порцией причитающихся люлей, – махнул собеседнику рукой Никитин, разворачиваясь в направлении коридора, ведущего к святая святых отделения – кабинету шефа и туалету, что располагался чуть дальше по коридору.
Подойдя к нужной двери, мужчина негромко постучался и сразу же зашел.
– Тащ полковник, разрешите?
Начальник РОУМВД полковник милиции Смирнов, до сих пор довольно сдержанно разговаривавший по телефону, зато с характерной мимикой, устало махнул рукой, мол, «присаживайся». Он всегда говорил «присаживайся, сесть всегда успеешь», вот мозг по-другому уже жест и не воспринимал. Судя по всему, разговор происходил с вышестоящим начальством, которое чихвостило полковника «и в хвост и в гриву» – по-другому обычно начальство не умеет. Тот весь раскраснелся – видать давление подскочило, но своих позиций не сдавал, что-то пытался объяснить, но принципа «я – начальник, ты – дурак» еще никто не отменял.
Помнится, работала в отделении молодая лейтенантша – хулиганье всякое малолетнее курировала. Ольга девка была видная – высокая, ноги длинные и грудь размера пятого, а то и шестого, а уж на язык бойкая – палец в рот не клади. Ну, Смирнов ее вызвал на разбор полетов – что-то там ее подопечный учудил – и давай матами крыть против шерсти. Девчонка молчала-молчала, а потом что-то ответила. Что – осталось до сих пор тайной покрытой мраком – сама не признавалась, а шефа-то особо не поспрашиваешь, но Сергей Сергеевич в итоге дико заорал и выставил ее за дверь, а перед тем как филейная часть молодой лейтенантши скрылась в проеме двери, запустил в нее снятой с ноги туфлей. Девица не растерялась, молча подобрала начальственную туфлю сорок третьего размера и вышла из кабинета – шеф же так и остался сидеть с раскрытым ртом и босой ногой с порванным носком. Это уже Битковский рассказывал – ему вечно везет на веселые дежурства, – он потом бегал, упрашивал строптивицу вернуть туфель его законному обладателю.
К слову сказать, Олька потом уволилась. Сама. Замуж вышла и укатила к милому куда-то на север.
Писала потом кому-то из дамочек местных, что устроилась работать в тамошний то ли институт, то ли университет секретарем ректора. А что? Стрессоустойчивость у нее после малолеток как у киборга, в случае чего грудью встанет на защиту начальства или же словом осадит не прошеных гостей. Местные женщины потом долго еще рассказывали, как Ольга осадила какого-то мужичка, решившего покачать права. «Ну а что?» – писала она. – «Сидит, ждет своего времени. Я виновата, что ли, что он на полчаса раньше примчался? Сидел-сидел и тут моча ему стрельнула в голову – надменно так интересуется – вы мне ничего не хотите предложить? Я б ему предложила бы пройти по указанному адресу, но остановилась на предложении жениться на мне. Мужик шутку не заценил. Да я и не Петросян!» Как потом оказалось, ректор, не заимевший еще привычки швыряться в нерадивых подчиненных туфлями, только укоризненно покачал головой и проговорил «Ольга, ну так же нельзя!». Разве что пальчиком не погрозил.
Полковник был пятидесятилетним, седым мужчиной с чисто буденовскими усищами и всегда гладко выбритым подбородком, предпочитающим порядок во всем, что касалось работы. Невысокий, коренастый с небольшим пузиком, выпирающим над брючным ремнем, которое он всегда пытался втянуть, как только в поле его зрения появлялась более-менее симпатичная женщина, и это не смотря на то, что он был глубоко женатым человеком. Он в то же время мог во время вставить крепкое словцо, придавая ускорение или нужный вектор движения своим подчиненным.
– Придурок толстозадый! – в сердцах ругнулся Смирнов, как только бросил трубку, но потом вспомнил про Виктора. – Ты ничего не слышал! Чего пришел? Говори! Только быстро, потому как вызовов навалилось, а свободных людей практически не осталось.
– Да жена у меня родила сегодня ночью, Сергей Сергеич.
– Поздравляю. А кто отец?
– Шеф, очень смешно. – Вскинул брови Виктор. – Оборжаться можно…
– Ладно тебе, Никитин, – примирительно улыбнулся мужчина. – Что, даже пошутить нельзя? Ну, родила жена, а я-то тут при чем? – задал резонный вопрос полковник, взяв со стола лист и внимательно читая текст. Это было одно из качеств начальника – делал всегда несколько дел одновременно, чтобы все успеть.
– Да мне бы отгул, жену навестить.
До этого красное лицо полковника, не успевшего окончательно отойти от выволочки, сделалось и вовсе пунцовым. Приветливость и доброта слетели единым махом. Он рывком подскочил со стула, невольно смяв лист бумаги в руке, да как гаркнул:
– Какой в мамкину норку отгул, Никитин?! Ты че, охренел?!!! Ты видишь, что у нас за песец творится?! Телефон у дежурного красный как нос у алкабота, мужики все в поле, а еще только утро, девчонки-паспортистки толкьо шныряют по отделу, да бумагомаратели разночинные. На вокзале вообще непонятно какая хрень произошла. – Полковник только сейчас заметил, что лист превратился в смятое нечто и начал его старательно расправлять, все еще продолжая ругаться, хотя уже и не так интенсивно. – А он «отгул»! Какой на хрен отгул? Вали отсюда, капитан, пока я тебя на ноль не умножил! И вообще! У тебя есть начальство непосредственное. С ним нужно такие вопросы решать, чай не первый год служишь. Ты бы еще к министру внутренних дел обратился за отгулом. Отгул ему!
Виктор встал и, скрипя от злости зубами, вышел из кабинета, громко хлопнув дверью. Оказавшись в коридоре, капитан Никитин сделал три глубоких вдоха и попытался успокоиться, все же то, что он обратился, как говорят, «через голову» тоже было не совсем верно. «Ладно, если не получается в лоб, мы его на кривых объедем. Нормальные герои всегда идут в обход!». Виктор развернулся и пошагал обратно к дежурному, узнать, что за ахтунг такой творится, о котором шеф обмолвился между нелицеприятными эпитетами в сторону самого Виктора. Уже практически подойдя ко входу в «аквариум», капитан услышал какую-то возню и крики – тонкий фальцет, звеневший на пределе ультразвука, и голос Михи, который крыл всех тринадцатиэтажными матюгами. Опер поспешил на шум. Оказалось, в «обезьяннике» потасовка. Один – седой дядька лет пятидесяти, в дешевом костюме с оторванным рукавом, бросался на второго. И не просто бросался, а пытался укусить.