Страница 12 из 15
– Дядя Максим, здрасте, – сказала блондинка. – Вы не помните меня? Я – Тоня.
Максим внимательно глянул на нее, но в памяти ничего не отозвалось. Мало ли было в его жизни таких вот улыбающихся Тонь!.. Пришлось изобразить на физиономии честную приветливость вежливого человека, которая хотя бы отчасти смахивала на узнавание.
– Тонечка Крылова, не помните? – продолжала кассирша. – Дочка Вадика Крылова. Вы с моим папой дружили. Вспомнили?
– Да, да! Конечно, – охотно закивал Максим, хотя названная девицей фамилия ему ничего не говорила. Но не признаваться же в проблеме с памятью. – Как время-то летит! Просто не узнать!
Кассирша заулыбалась еще шире:
– А вы в Москве живете, да?.. Ну как там столичная жизнь?
– Превосходно. В основном… – Максим поставил корзинку на стойку перед кассой. И зачем-то добавил: – Проходит без меня.
Тонечка принялась пробивать покупки, перекладывая их в другую корзинку. Руки ее так и летали. А глаза светились радостью.
– Папа говорил, вы с популярными звездами работаете! Какой же вы счастливый, дядя Максим! А вы Пугачеву видели?
«Да, я счастливый, – подумал Максим. – До полной невозможности».
– Видел, конечно… Как тебя.
– Ой, а правда, что у нее лицо не совсем свое?
Вот они, извечные провинциальные сплетни. Небось, и про него нечто подобное рассказывают. К примеру, что он давно носит на лысине парик…
– Свое, свое, – сказал он с надлежащей уверенностью. И решил сменить тему: – Ну а папа твой, Славик. С которым я дружил… Как у него дела? Все такой же… – он с трудом подобрал слово, – …веселый?
Улыбка на личике Тони застыла, а потом медленно угасла, сменяясь откровенным разочарованием.
– Папу зовут Вадик… У вас банковская карта?
– Да, карта. Извини, пожалуйста!
Максим быстро расплатился, переложил покупки в пакет с рекламой южноморских здравниц и, не поднимая глаз на окружающих, ринулся к выходу из магазина.
Ему было нестерпимо стыдно.
Слава богу, хоть краска лицо не залила!
Солнце светило и в горах.
«Альфа ромео», взрыкивая двигателем на наиболее крутых участках, уверенно взбиралась по серпантину, с каждой минутой приближая Максима к Нашему Месту. Он уверенно вписывал машину в многочисленные повороты горной дороги. Ни попутных, ни встречных машин не наблюдалось, поскольку впереди был тупик – дорога упиралась в альпинистскую базу, куда посторонних не пускали, и последние по ней попросту не катались.
Максим уже почти забыл о собственном позорном бегстве из продуктового магазина. Потому что помнить об этом – попросту портить настроение. А оно совершенно ни к чему.
В душе жили предвкушение и – опять почему-то – надежда. Сейчас он – опять же почему-то – верил, что поездка к Нашему Месту непременно изменит ближайшее будущее. И завтра совсем будет непохоже на сегодня. Серое, неуверенное ожидание неведомо чего навсегда уйдет. А взамен явится нечто светлое, радостное, давным-давно позабытое, способное направить устоявшуюся жизнь в другое русло; где не станет бесконечного недовольства собой, того самого чувства, о существовании которого не знают друзья и соратники, но о котором прекрасно ведает сам человек. Как будто, сам того не желая, обманывает всех окружающих…
Нет в человеческих чувствах ничего лучше надежды. Будь то ожидание, пока мимо тебя, сидящего на берегу реки, проплывет труп твоего врага; будь то безудержная жажда мирской славы и зрительских аплодисментов. Все мы – прима-балерины, даже если никто не ждет нас на этом празднике жизни. Такова человеческая натура, и ничего с нею не поделаешь. Хоть лопни от натуги…
Машина уверенно преодолела последний кривой подъем, и вот оно, знакомое с молодости местечко – главная цель неожиданно предпринятого путешествия. А может, и совершенно ожиданного. Может, в подсознании оно жило давным-давно, вместе с недовольством и надеждой, и периодически снилось по ночам, просто ты, еще даже не проснувшись, забывал подобные путешествия. Потому что они могли подвигнуть тебя на непредсказуемые, никому из друзей и знакомых не нужные поступки, способные привести только к конфликтам и всеобщему недовольству друг другом. В общем, к тому, что нормальные взрослые люди стараются себе не позволять. А если позволяют, то не удивляются потом отзывам типа «совсем крыша прохудилась…»
Максим съехал с серпантина, аккуратно припарковался на знакомой крошечной площадке, заглушил двигатель и вылез из машины.
Как и много лет назад, от здешнего пейзажа захватило дух, но на сей раз некому было сказать ему: «Какая красота, Максимушка!»
Он постоял немного, благодушно разглядывая соседние, уже прикрытые снежными шапками вершины и вдыхая полной грудью давно забытую свежесть, с которой никогда не встретишься на городских загазованных автомобильными выхлопами улицах.
Потом открыл багажник, достал купленный столик, перенес через дорогу, где рядом с пропастью располагался еще один пятачок земли – тут даже трава росла, правда, сейчас уже совершенно пожелтевшая и жухлая. Разложил столик, едва ли не заняв весь пятачок. Однако нашлось тут местечко и для пары раскладных стульчиков. А потом занялся нехитрой сервировкой.
Если бы его спросили, зачем он мается этой хренью, он бы не дал никакого внятного ответа. Но внутри себя знал – надо. Необходимо, и в первую очередь ему, потому что никого тут больше не было и быть не могло. Разве что какая-нибудь шальная альпинистская компания притащилась бы. Посторонние не ездят, но свято место никогда пусто не бывает. Еще один закон жизни…
Расставил на столе бутылки с шампанским, фужеры, нехитрый закусон, состоящий из конфет и апельсинов.
Потом поменял получившуюся расстановку. Раз, второй, третий… И наконец остался доволен достигнутым результатом.
Солнце уже почти касалось соседней горы.
Надо торопиться, а то скоро на площадку падет тень и разрушит всю праздничность. А возвращаться придется и вовсе в темноте.
Максим и Лена сидели, не глядя друг на друга. Как будто окружающие горы были для них намного важнее.
Впрочем, глядеть на гостью и не требовалось. Второй стульчик заняла та самая девушка, юная, худенькая и большеглазая, ничуть не изменившаяся с тех пор, когда они здесь побывали в последний раз. И в том самом платье, розовом, с белыми рюшами…
На столе красовалась откупоренная бутылка шампанского, рядом – два наполненных фужера, открытая коробка конфет и нарезанные на дольки апельсины на одноразовой тарелке.
Максим взял в руку один из фужеров.
– Ну, с днем рождения! – Он с улыбкой поднял посудину, даже не повернув головы в сторону именинницы.
– Спасибо, Максимушка! А когда он у меня? – улыбнулась в ответ Лена, также глядя куда-то вдаль, где не было ничего, кроме пока еще чистого неба.
– Э-э-э… – Максим вдруг понял, что, когда у Лены день рождения, он напрочь не помнит.
Почесал затылок, но это не помогло. Память не возвращалась. Зато в груди родился растерянный и виноватый смех.
Лена, по-прежнему не поворачивая головы, тоже рассмеялась.
Некоторое время они продолжали хихикать, словно не могли справиться с собой. Потом замолкли.
– Вот видишь, – сказал Максим, делая глоток шампанского. – Я обещал, и вот. Я на Нашем Месте.
Лена тоже приложилась к фужеру:
– Я не приду, Максимушка. Я там много лет не была. А ты молодец. Хотя и забыл.
– Что забыл? День твоего рождения? Ну… не сердись, что ты, правда, ты же никогда это не любила: свечки, торты, пожелания здоровья и счастья в личной жизни, всю эту чушь…
– Ты забыл, что я есть, – сказала Лена, все еще глядя в небо. – Я могу ждать долго, но…
– Но не так долго? – с обидой спросил Максим. – Это ты хочешь сказать?
Он наконец глянул на нее. И чуть не свалился в пропасть: на месте Лены сидела крашеная баба лет сорока, с морщинами вокруг глаз и уже поплывшей в талии фигурой.
– Ты заметил? Мы до сих пор не умерли. Друг без друга. – Лена повернула голову и глянула Максиму прямо в глаза. – Почему?