Время собирать урожай

–Эй, Олег, у нас проблемы, – грубо сказала она вместо пожелания доброго утра.

–Какие? – отозвался отец.

–Кто-то вовремя не вытащил, – фыркнула она, падая на кожаный диван.

–Не понял, – Седой попытался напрячь мозги, но тщетно.

–Мы залетели, дурень! Не понял он! – гневно выпалила моя мать.

Седой немного помолчал, пытаясь осознать смысл ее фразы. Как только до него дошло, он заулыбался, засиял, а на глазах выступили слезы счастья. Жестокий, эгоистичный, прожигающий жизнь, как он мог быть так сильно рад появлению ребенка? Но Седой был намного глубже, чем казался на первый взгляд. Все его проблемы, страдания переживания крылись в самом сердце его подсознания, имели особенные причины, ведомые только их хозяину или, наверное, хорошему психиатру. Почему Седой был так рад мне? Все просто: он чувствовал одиночество, изо дня в день корябавшее его душу. Семья, любимая женщина, толпы друзей – это все было чужим. Никто не любил Олега по-настоящему. В моем рождении он видел свет надежды на любовь, которую потом никак не желал отпускать.

–Так это же прекрасно! – с чувством выдохнул отец.

–Пф, да ну! – негодовала она. – В мои планы такое не входило.

Седой все сидел, слушал, как громко и часто бьется его сердце. Ноги дрожали, руки вцепились в подлокотники. Он мог лишь улыбаться.

–Ой, Олег, – голос матери был все еще грубым и злым, – тебе сплохело что ли? Очнись уже и скажи что-нибудь!

–Да что сказать, Алин? Я так рад…

–Да к черту твою радость! – уже кричала она. – Делать-то что?!

–Не понял, – отец встряхнул головой, пытаясь вразуметь, что от него хочет взбешенная жена, – что еще с этим можно делать? Рожать!

–Да я не собираюсь рожать!

–Алин, – он улыбнулся придурковато, встал и двинулся к ней, – у тебя психоз из-за положения. Успокойся, не неси чушь. Родим! Еще как! У нас будет малыш! Или малышка. Всегда хотел девочку, кстати. Это же чудо!, – лепетал он, протягивая к жене руки, чтобы обнять.

–Да ты сдурел, старый?! – мама ударила его по рукам и вскочила. – Я не собираюсь рожать.

Папа прокрутил в голове ее слова еще раз. То, что до него дошло, очень сильно ему не понравилось. Ему глубоко за тридцать, они женаты, любят друг друга, есть жилье, доходы. Почему не рожать? Многие люди борются с бесплодием, в надежде завести ребеночка, а эта кошка залетела от первой осечки и хочет убить их дитя?! Невероятная глупость. Седой нахмурился, сдвинул брови и пристальным взглядом просверлил мою мать.

–Алина, ты хоть понимаешь, что сейчас говоришь?

Папа злился. Очень злился. А когда он злился, гнев владел им абсолютно. Каким бы ублюдком, подонком ни был мой отец, но ребенка он действительно хотел. Седой был четко уверен на тот момент, что дитя, которое родится у них, будет желанным, родным и дорогим. Он готов был дарить ребенку свою несуразную отцовскую любовь. В его душе давно теплилось родительское чувство, оставалось его лишь на кого-то выплеснуть. И, о счастье, мама приносит новость о том, что в ее животе расту я! Как это прекрасно! Но, подождите, еще она приносит новость, что я ей вовсе не нужна. На что это она намекает? И как ему жить с женщиной, которая плевать хотела на их совместный плод любви? В его душе было посеяно зерно ненависти к жене, такой же твари, как и его мать, которая никогда его не любила. Он не мог желать своему ребенку такой же участи. Надо было перевоспитать Алину, выбить эту дурь из ее головы.

–Аборт, – твердо произнесла эта женщина, – я говорю про аборт. Нужны деньги. Сегодня же поеду. Срок нормальный. Избавимся от него, – так холодно она говорила о своем ребенке, – и дело в шляпе.

Понимание накатывало на отца ледяной лавиной. Какое разочарование огрело его обухом по голове в тот момент! Эта женщина, которую он так горячо полюбил, хочет убить их ребенка! Мысли, слившиеся в его голове воедино, дорисовали картину целиком, и гнев овладел им.

–Да ты сдурела, тварь?! – Седой налетел на жену с неистовым криком, схватил за шею и прижал к стене. – Ты собралась убить нашего ребенка?! – орал он, забрызгивая слюной лицо Алины. – Иуда! Падаль! Я тебя на куски разорву! Убью!

В тот день мама впервые увидела истинного Седого, Конева Олега Дмитриевича, способного унижать, а может, и уничтожать своих родных. Но за дело, за дело ведь! Он тряс ее за грудки и кричал, бранился, обзывал последними словами. Глаза его, красные, как панцирь вареного рака, вылазили из орбит прямо на нее. Бедная Алина, испуганная, шокированная, не могла и слова вставить, а ведь обычно она была довольно бойкой. Алина, повидавшая жизнь, действительно ощущала страх, который не давал ей даже защититься от этого взбешенного зверя. И это только начало, он даже еще не ударил ее. Удивительно, что ни один из обитателей квартиры (бабушка, дедушка, дядя Витя) не пришел на крик и не заступился. Да, так было там принято: когда Седой занимался рукоприкладством, все в доме делали вид, что ничего не происходит. Часто, когда он бил мою маму, бабушка пряталась в туалете. Инстинкт самосохранения, приправленный психологической травмой, запихивал ее туда, в эту коробочку. Там старуха чувствовала себя в безопасности. Она никогда не лезла в скандалы сына с невесткой. Как и в тот раз. Да и надо оно, лезть под горячую руку, тем более, что жертвой в этот раз была ненавистная всем шалава Алина. А Седой все орал и орал благим матом, неспособный опомниться и прийти в себя. А Алина все стояла под его натиском у стены, не способная шевельнуться, только и могла, что хлопать глазами. Муж утих сам собой после нескольких минут истеричного гневного монолога. Весь красный, вспотевший, он молча сел на диван. Алина стояла там же, где супруг ее оставил, боясь шевельнуться. В комнате звенела тишина, такая жуткая, мерзкая.

–Аборта не будет, – жестко произнес мой отец ровным голосом, когда пришел наконец в себя.

–Я поняла, – тихо произнесла Алина, – аборта не будет.

–Не слышу, – грозно сказал ее муж, желая, чтобы она озвучила свое (его) решение четче.

–Аборта не будет, – чуть слышнее и ровнее повторила моя мать.

На том и успокоились.

В тот день Алина поняла, что Седой тот еще изверг, страшный человек. Она поняла, что его грубое, а часто и жестокое обращение с родной матерью является нормой и его прихотью; она поняла, что его поведение с родителями надо воспринимать не с гордостью на свой счет, а бояться его; она поняла, что за наркотики он ее бил не только ради излечения, но и ради развлечения. Она поняла все это и задумалась, а не развестись ли с ним. Человек, способный поднять руку на свою мать, любую другую присвоенную им себе женщину способен будет и вовсе убить. К черту истеричного муженька, ребенок ей тоже не нужен. Она молода, красива, способна устроить свою жизнь и получше. Алина думала об этом первое время, но очень скоро эти мысли покинули ее, ведь часто так бывает: после ссоры, драки мы хотим бросить все, принять роковое решение, но проходят минуты, часы, дни, месяцы, и мы успокаиваемся, оставляя все как есть. Делая это из раза в раз, мы привыкаем. Так можно говорить о мелочах, подобных пустяковым ссорам из-за разбросанных носков, а можно говорить и о более серьезных вещах, таких, например, как домашнее насилие.

После этого скандала чувства обоих моих родителей друг к другу остыли. Мать поняла, что вышла замуж за безумного тирана, которого и не любила вовсе. Отец понял, что женщина, способная убить его ребенка – просто тварь, а с тварями надо обращаться соответствующе, ведь твари, они не люди, а животные. Постепенное нарастание ненависти друг к другу свело на нет всю ту прежнюю страсть, в которой они купались. Мать стала более грубой в своих обращениях к Седому. Отец стал наплевательски относиться к Алине. Но они оба старались не переступать ту страшную черту, которая могла привести к диким последствиям, к неконтролируемому взрыву Седого.

Шло время, мои родители поуспокоились, но нежность в их отношения уже так и не вернулась. Особенно холодна была мама. Она разлюбила мужа. А вот отец мой продолжал ее любить, только теперь уже любовью жестокосердной, словно тиран, заперший в клетке женщину, не поддавшуюся его воле. Нет, его жена не была жертвой, хотя до статуса жертвы было рукой подать, но пока оба держались. Беременность положительно повлияла на образ их жизни на какое-то время: отец, переживавший за мое здоровье, прекратил попойки. Не сказать, что мама была довольна таким положением дел, но возникать не решалась. Друзья тоже хмурились, получая отказы, но не спорили. Квартиру 37, ставшую тихой и приличной, никто не узнавал, соседи радовались за семейную пару и стариков Коневых.