Сокол Спарты

Из корзинки на столе Сократ взял пару фиг и со вздохом сказал:

– Когда я был каменщиком, я ел и спал по-царски. И даже когда был солдатом. Ты еще не знал меня тогда, когда сила и умение владеть мечом были единственным моим достоянием. Три войны, Ксенофонт.

Трижды я выходил для своих хозяев танцевать с Ареем[20], а однажды спас жизнь Алкивиаду[21]!

– Неужели? Ты никогда мне не рассказывал, – ревниво встрепенулся Ксенофонт. Сократ хлопнул его по плечу так, что оно слегка прогнулось.

– Эту историю я излагал уже множество раз. Хотя добрый сказ сродни произведению искусства; нечто вроде ваяния скульптур. И не менее чем камень здесь важна шлифовка.

– То есть ложь.

– Нет, именно шлифовка. Но давай же, друг мой, вернемся к твоим невзгодам. Изо дня в день ты терпишь эти насмешки, считая их уроном для своей чести. И с каждым днем они, по-твоему, становятся все несносней. Ты уже показал мне спартанский копис, который ты якобы готов пустить в ход, хотя твои обидчики еще слишком юны, чтобы честно биться с тобой на равных. Получается, ты готов метаться в стае детей, сражая их направо и налево?

– Они уже не дети, – буркнул Ксенофонт.

– Вот как? То есть они мужи? Бородатые, заматерелые? Вооруженные для войны?

Ксенофонт покачал головой, вспоминая ту свору юных оборванцев. Сократ явно ждал ответа, и Ксенофонт никлым голосом сказал:

– Да нет, не мужи.

Сократ кивнул, назидательно держа поднятый палец:

– Грозиться клинком, который ты не применяешь, похоже на поступок слабосильного – а ты, друг мой, таковым не являешься. Или ты полагаешь, что помахать перед ними кописом будет достаточно, чтобы они в страхе зажмурились и пали перед тобою ниц?

– Вообще нет, – нехотя ответил Ксенофонт. – Но, опять же, почему бы не попробовать.

– Я всегда полагал хорошей идеей обдумывать намеченное прежде, чем тебя схватят за нанесение увечий или убийство. Насеки мне вот это, как можно мельче. Нет, не лавровый лист, а просто травы. Что есть зелень, как не основа жизни! Сила щавеля и крапивы, амаранты и лугового горошка, цикория и черного паслена.

– А последний разве не яд? – поинтересовался Ксенофонт, беря нож и принимаясь за рубку.

– Паслен? Нет, если его собрать спелым и отварить, как это делаю я. Стал бы я подвергать риску жизнь моих сыновей, моего благородного гостя? Ни в коем случае. Весь мир – кладовая для человека со зрячими глазами и руками, что на ощупь отличают полезные травы от простых злаков. Вот спроси меня, Ксенофонт: сколько стоит эта еда? Пища, которой я смогу накормить мою жену, моих детей, моего гостя, а заодно насытить и собственный аппетит, который зачастую мой хозяин, но никогда не мой раб?

Ксенофонт окинул взглядом десяток скромных макрелей, выложенных на столешнице. Впрочем, причудливость философа он изучил до тонкостей.

– Ни единой монеты, – сказал он.

– Ни единой монеты! – эхом повторил Сократ. – Да ты, я вижу, оракул! Рыбу на причале мне дал старик Филон за то, что я помог ему починить сеть. Узлы у нее очень интересные, и я унес с собой новый навык, стоящий куда дороже, чем несколько рыбин. Он-то думал, что платит мне за мой труд. – Сократ подался ближе, понизив голос до заговорщического полушепота. – А на деле заплатить ему должен был я. Ведь так?

Он хватил по столешнице кулаком с таким азартом, что рыба на ней слегка подпрыгнула.

Ксенофонт поднял взгляд на стукотню сверху. Уж лучше б его старый учитель взял дар или даже долг и перебрался в более приглядный квартал Афин, но Сократ об этом и слышать не хотел. По другую сторону стены затеяли спор соседи – настолько громко и звучно, будто они находились непосредственно здесь. Перекрывая их сварливые голоса, Сократ продолжал:

– Однако ты меня отвлекаешь, Ксенофонт. Этими своими разговорами о рыбаках и травах. Вернемся лучше к твоей дилемме. Меня не радует, что ты сердишься. Итак… Если ты отложишь мысль нападать на тех безусых юнцов и не будешь грозить им, словно немощная старуха, то соберешь ли ты их подле себя с целью вразумить не задирать тебя и не кидаться камнями?

– Вряд ли, учитель. Мое достоинство этого не выдержит.

– Это так. Озорники бывают грубы, это я до сих пор помню. Слабость они осмеивают. И все же излишняя строгость с ними тебе ни к чему. Или ты будешь колотить их палкой, раздавая пинки и тумаки?

Мне кажется, это все равно предпочтительней, чем копис.

– Возможно, – ответил Ксенофонт, блаженствуя от этой умозрительной сцены.

За разговором он быстро и сноровисто рубил дикую зелень, каждую горсть кидая в объемистую чашу, рассчитанную на семью.

– Ты не принес с собой вина? – спросил Сократ. Ксенофонт смущенно потряс головой. Философ с улыбкой потянулся под стол и, достав оттуда старый кувшин, вынул из него затычку.

– Ничего, здесь кое-что есть. Люди, наделенные даром слова, не могут вести беседу на сухую. Но я же не конь и не вол, чтобы пить воду. Человек пьет вино, чтобы согреть кровь, выйти за свои пределы и вернуться в себя с уже иным суждением. Экстаз, этот выход за пределы, – залог и секрет хорошей жизни. Всегда быть собой чересчур утомительно.

Ксенофонт невольно улыбнулся тому, как пожилой философ поставил перед ними две грубые глиняные чаши и наполнил их.

– В отличие от меня моя дорогая Ксантиппа особой ценности в вине не видит. Она, знаешь ли…

При виде спускающейся по лестнице жены Сократ бдительно сменил тон:

– Мой драгоценный цветок, к нам за вечерней трапезой согласился присоединиться Ксенофонт. Ты разве не слышала, как я звал?

– Слышала, – бросила в ответ Ксантиппа.

Она выглядела раздраженной, и Ксенофонт отвел взгляд в сторону, давая супругам возможность перемолвиться.

– Ты знаешь, что дети опять лазали по соседской крыше?

– Любимая, у нас гость. А мальчикам лазать свойственно. Это в их природе.

– Гм. Чего бы не лазать, если их в этом поощряют. Милости просим в наш дом, советник, – сказала гостю Ксантиппа, как будто только сейчас его заметила.

Гость, как подобает, поклонился ей, после чего они соприкоснулись щеками (руки у Ксенофонта были все в зеленых ошметках трав).

– Сердечно благодарю, – сказал он. – Хотя совета, к сожалению, больше нет. Твой муж помогал мне с одной дилеммой.

– Ох, уж да, – едко усмехнулась Кстантиппа. – Он большой мастак хлопотать за других.

– Моя сладкая смоковница, я разлил последнюю мерку вина, – искательно сказал Сократ. – Не могла бы ты принести нам еще кувшинчик из лавки старого Делиоса?

– Принесу, если у тебя найдется пара драхм, чтобы ему заплатить, – холодно ответила она.

– Он мой друг, любовь моя. Скажи, что я заплачу на следующей неделе.

– Он сказал, что ты сначала должен с ним рассчитаться за прошлый месяц. Только тогда он даст еще.

– И тем не менее, – просительно настаивал Сократ. – Скажи ему, что ко мне на ужин пришел старинный друг. Он поймет.

Ксенофонт потянулся к кошельку, но его рука оказалась схвачена пальцами, с молодости держащими молоток и долото.

– Ты мой гость, – с тихой властностью сказал Сократ. – Не доставай свои монеты в этом доме.

– Это всего-навсего за то, чего я сам не догадался принести.

– Теперь пусть уж будет как есть, – пожал плечами Сократ. – Оставь мне мою гордость, мое глупое тщеславие. Ко мне на прошлой неделе пришли три новых ученика.

– Ну так научи их обтесывать камень, – все с той же усмешкой сказала Ксантиппа. – Пускай они тебе заплатят хотя бы за это. Или за навыки владения копьем и щитом. Не за твои ж мудреные словеса, в конце концов. За то, что ты даешь в таком обилии, денег никто не платит.

– Ты принесешь вина, мой спелый гранат? – спросил Сократ голосом уже более жестким.

Ксантиппа решила, что перечить достаточно, и вышла на улицу, хлопнув дверьми.

– Какая пылкая женщина, – произнес Сократ, с обожанием глядя ей вслед. – Я ее, наверное, не заслуживаю.

20

Арей, Арес – древнегреческий бог войны.

21

Алкивиад (450–404 до н. э.) – афинский государственный и военный деятель времен Пелопоннесской войны.