Страница 22 из 27
Конечно, полной безопасности нет, никогда не было и не будет. Способов уничтожения миров – сотни: огонь, взрыв, яд, саботаж. Неослабная бдительность, культивируемая всеми сообществами, разве что уменьшала риск. Способность разрушать доступна была всем и каждому. И каждый разделял со всеми бремя ответственности. Призрак разрушения сформировал этическую парадигму всех идеологий и всех миров.
Судьба человека в Космосе никогда не была легкой, и вселенная Линдсея не отличалась простотой. Эпидемии самоубийств, жестокая борьба за власть, отвратительные техно-расистские предрассудки, подленькое, исподтишка, подавление целых сообществ…
Однако последней грани безумия все-таки удалось избежать. Да, без войны не обходилось. Мрачные, скрытые конфликты сыпались, словно искры, высеченные соприкосновением двух сверхсил, механистов и шейперов. Мелкие стычки, уничтоженные корабли, захват рудников с преданием смерти всех обитателей… Но в целом человечество жило и процветало.
И этот триумф его был глубок и фундаментален: в низших слоях сознания, где постоянно гнездится страх, осталось место уверенности и надежде. То была победа, принадлежащая всем, всеобъемлющая до неявности, отложившаяся в той части сознания, от которой зависит все остальное.
И все же эти пираты, как пиратам и полагалось, обладали оружием массового уничтожения. Машина была древностью, реликтом эпохи безумия, когда физики впервые взломали ящик Пандоры. Эпохи, в которую оружие космической мощности было рассеяно по поверхности Земли, словно точечные кровоизлияния, усеивающие мозг паретика.
– Я сам стрелял на прошлой неделе, – сказал президент. – Убедился, что на Дзайбацу не заминировали эту пакость. Некоторые из мех-картелей не преминули бы. Перехватят корабль где-нибудь в открытом космосе, оружие отключат, а к проводке подсоединят хитрый чип. Нажмешь спуск, чип испаряется, нервный газ… Хотя – без разницы. Если нажимаешь спуск у этой штуки в бою, ты всяко – мертв. На девяносто девять процентов. У шей-перов, на которых мы нападаем, разная армагеддонная ерунда имеется. У нас тоже должно быть все, что есть у них. И мы сделаем все, что могут сделать они. Ядерная война, солдат; иначе – никак… Ну, огонь!
– Огонь! – выкрикнул Линдсей.
Ничего не произошло. Пушка молчала.
– Что-то не так, – сказал Линдсей.
– Пушка не работает?
– Нет, рука. Рука… – Он подался назад. – Рукоять отпустить не могу – мышцы свело.
– Мышцы – что?!
С этими словами президент схватил Линдсея за предплечье. Сведенные судорогой мышцы застыли, словно стальные тросы.
– Господи, – проговорил Линдсей с отработанной истерической ноткой. – Я не чувствую вашей руки! Сожмите крепче…
Президент стиснул предплечье с сокрушительной силой.
– Ничего…
В скафандре он накачал руку обезболивающим, а искусственную судорогу обеспечили дипломатические навыки. Но фокус этот давался нелегко. Рукояти в пальцах он не предусматривал.
Мозолистые пальцы президента вонзились в руку Линдсея немного повыше локтя. Боль сминаемых нервов резанула даже сквозь анестезию. Рука чуть-чуть дернулась, отпустив рукоять.
– Теперь есть. Слегка, – спокойно сказал Линдсей.
Ведь было же что-то, помогавшее терпеть боль… Если только стимулятор поможет вспомнить… Да, вот. Боль словно бы обесцветилась, превратившись в нечто, отвратительно близкое к удовольствию.
– Могу попробовать левой, – убито сказал он. – Конечно, если и она…
– Что там у тебя за херня случилась?!
Президент безжалостно вонзил большой палец в нервный узел на запястье. Линдсей почувствовал ужасную боль, словно ему на мозг набросили черную, прохладную ткань, и едва не потерял сознание. Он слабо улыбнулся.
– Думаю, здесь какие-то шейперские штучки, – сказал он. – Нейронное программирование. Они устроили так, что я не могу этого сделать. – Он сглотнул. – Рука – словно бы не моя.
На лбу его выступил пот. Под такой дозой вазопрессина он мог ощущать каждую мышцу лица по отдельности. Именно так, как учили в Академии.
– Этак не пойдет, – сказал президент. – Если не можешь нажать спуск, значит – ты не наш.
– А может, поставить какой-нибудь механизм? – предложил Линдсей. – Силовую перчатку, например. Я-то готов, сэр. Это она не хочет.
Он поднял негнущуюся от плеча руку и изо всех сил опустил на острый угол кожуха орудия. Еще раз, еще…
– Не чувствую…
На руке появилась порядочная ссадина. В воздух брызнули алые шарики крови. Рука оставалась неподвижной. Из раны медленно выполз уплощенный, амебоподобный кровяной сгусток.
– Но руку-то в измене не обвинишь, – сказал президент.
Линдсей пожал плечами (причем шевельнулось только одно):
– Я ведь стараюсь, сэр.
Он знал, что никогда в жизни не нажмет спуск. Он понимал, что за это его могут убить, хотя и надеялся избежать такого исхода. Жизнь, конечно, важна… Но не настолько.
– Посмотрим, что скажет второй судья, – сказал президент.
Линдсей не спорил. Это вполне соответствовало плану.
Судья-два спала в лазарете. Она вскочила, широко раскрыв глаза. Увидев кровь, она уставилась на президента:
– Какого хрена! Ты что, снова сломал ему руку?
– Это не я, – смущенно и как-то виновато сказал президент.
Он объяснил положение дел. Второй судья, осмотрев руку, перевязала ее.
– Похоже, что-нибудь психосоматическое.
– Я хочу, чтобы эта рука двигалась, – сказал президент. – Исполняй, солдат.
– Есть, сэр, – удивленно ответила судья-два, не сразу сообразившая, что они на военном положении.
Она почесала в затылке:
– С этим лучше бы не ко мне. Я же просто механик, а не шейперский психотех. – Она покосилась на президента. Тот был непреклонен. – Думается мне… Вот это должно помочь. – Она вытащила какую-то ампулу. – Конвульсант. В пять раз сильнее естественных нервных сигналов. – Она набрала в шприц три кубика. – Руку лучше перетянуть. Если это попадет в другие сосуды, его так тут перекорежит… – Она виновато взглянула на Линдсея. – Будет больно. Очень.
Появлялась удобная возможность. Рука переполнена обезболивающим, но боль можно изобразить. Если это получится убедительно, они могут забыть о проверке.
Они подумают, что он, Линдсей, жестоко наказан за то, в чем не виноват. Судья настроена сочувственно, можно столкнуть ее с президентом. Остальное сделает их чувство вины.
– Президенту лучше знать, – твердо сказал он. – Делай, что он велел. Рука все равно ничего не чувствует.
– Уж это-то ты почувствуешь. Если только не мертв.
Игла вонзилась в кожу. Жгут туго перетянул бицепс. Вены набухли, перекорежив татуировку.
Когда пришла боль, он понял, что от анестезии нет никакого проку. Конвульсант жег, словно кислота.
– Горит! – закричал он. – Горит!!!
Рука содрогнулась; мышцы жутко свело. Затем они начали судорожно сокращаться, и конец жгута вырвался из рук судьи-два.
Кровь, не сдерживаемая больше жгутом, хлынула в грудь и в плечо. Согнувшись пополам, Линдсей задохнулся в крике. Лицо его посерело. Препарат сжал сердце, словно раскаленная проволока. Подавившись собственным языком, Линдсей забился в судорогах.
Двое суток лежал он при смерти. А когда выздоровел, решение на его счет уже было принято. Вопрос о проверке больше не поднимался. Ей так и не суждено было произойти.
Космический корабль «Красный Консенсус» 19.12.16
– Камень как камень… – сказала деп-два, смахивая с экрана таракана.
– Это цель, – сказала спикер парламента.
Рубка работала в аварийном режиме, и знакомый хор из гуденья, писка и кваканья сошел на нет, превратившись в едва уловимый шорох. Лицо спикера в свете экрана приобрело зеленоватый оттенок.
– Маскировка, – продолжила она после паузы. – Они там. Нутром чую.
– Простой булыжник. – Третий сенатор, брякнув инструментальным поясом, придвинулась к экрану. – Либо слиняли, либо еще что. Инфракрасных нет.
Линдсей, который так ни разу и не посмотрел на экран, молча дрейфовал в стороне. Рассеянно, не спеша, взглядом устремясь в никуда, растирал он татуированную правую руку. Кожа зажила, но комбинация препаратов дотла выжгла пораженные нервы. Кожа под холодной тушью татуировки казалась резиновой. Кончики пальцев не ощущались вовсе.