Страница 28 из 69
В горле Чунты поднималась волна тошноты: он узнал это лицо, узнал этот взгляд. В последнюю неделю проклятый кошмар мучил его еженощно, а сейчас, похоже, становился явью.
— Леонор, здравствуйте! — подал голос тибетец в очках. — Я искал вас, но вы перестали выходить на связь… Я безмерно рад видеть вас здесь!
Он по-европейски учтиво наклонился, чтобы поцеловать руку Ласт, и, что не укрылось от внимательного взгляда Кимбли, слишком долго вдыхал аромат её кожи.
— Весьма рад знакомству, — глаза Зольфа были холоднее льда, когда он пожимал руку старшему, запоминая его непривычное как для аместрийца, так и для европейца имя.
Но они стали ещё более колючими, когда он протянул ладонь второму, так и не представившемуся, а лишь буравившему глазами злосчастную татуировку так, что если бы взгляд мог сжигать или взрывать, бывший подрывник бы лишился правой руки.
— Простите, я, кажется, не расслышал вашего имени, — бархатным голосом почти пропел Кимбли, пожимая слегка влажную ладонь мужчины, которого в родном мире он, к своему вящему сожалению, так и не убил.
Комментарий к Глава 17: Vita somnium breve/Жизнь - это краткий сон
(1)автор в курсе, что философским камнем одно время считали рубин, но по оттенку красного гранат мне кажется ближе и уместнее.
(2)см. философию Аненербе об анти-людях, анти-мыслях и анти-боге.
========== Глава 18: Gaudia principium nostri sunt saepe doloris/Радость часто является началом нашего горя ==========
We don’t deal with outsiders very well
They say newcomers have a certain smell
Yeah, trust issues, not to mention
They say they can smell your intentions
<…>
You’re lovin’ on the psychopath sitting next to you
You’re lovin’ on the murderer sitting next to you
You’ll think, «How’d I get here, sitting next to you?»
But after all I’ve said, please don’t forget…
Twenty One Pilots «Heathens»
Норбу переполняла радость: шесть лет назад он, ещё студент медицинского института, познакомился с прекрасной девушкой, приехавшей в Швецию на конференцию с остальными студентками колледжа. Мягкая и романтичная натура тибетца была покорена красотой и благочестием юной европейки, которая, смущаясь и краснея, почтила его несколькими прогулками по весеннему острову Кунгшольмен, где находилось здание института. После юная Леонор Шварц уехала, горячо заверив будущего врача общей практики Норбу Нгоэнга, что будет писать ему и ожидать их следующей встречи. Тибетец получил одно-единственное письмо, которое хранил по сей день, его же письма остались без ответа. Он быстро перестал писать ей, искренне надеясь, что Леонор попросту нашла любовь своей жизни на родине, и сейчас она жива и счастлива; хотя тоска не унималась, да и временами Норбу казалось, что с кудрявой прелестницей произошло нечто ужасное.
Поэтому сейчас тибетец пребывал в превосходном расположении духа: общество европейцев приняло их с братом тепло, Мюнхен оказался очень красивым и гостеприимным городом, да ещё и здесь нашлась его Леонор — та самая Леонор, которая украла его сердце ещё той далекой весной!
— Вы стали ещё красивее, — он отвел её в сторону от уже начавших что-то активно обсуждать Зольфа и Свена. — Я так боялся, что с вами случилось что-то, после того, как вы перестали писать мне.
— Благодарю вас, — Ласт улыбнулась. — Однако, я прошу прощения, не хочу показаться грубой или бестактной…
Не было смысла притворяться. У неё было железное алиби, подтверждавшееся выпиской от врача с неутешительным диагнозом «ретроградная амнезия».
Норбу поджал губы — как же так? Теперь ему совершенно необходимо было найти самых лучших специалистов: мало того, что брату по приезду сюда стало значительно хуже, так ещё и это! Он не был готов вновь потерять ту, кого любил беззаветно и всей душой, обретя спустя долгих шесть лет разлуки! Он вернет память Леонор, чего бы это ему не стоило!
Тибетец настолько увлекся собственными размышлениями и поддержанием разговора о дороге в Европу, погоде, немного — медицине с так внезапно найденной возлюбленной, что не обратил внимания на холодный взгляд химика, которого им представил Гедин и имени которого Норбу не запомнил. Младший брат никогда не описывал своего палача из снов, поэтому старшему было невдомёк, какие терзания сейчас испытывала душа Чунты и какие кульбиты выделывало его сердце, пытаясь вырваться из груди.
Так, Норбу не замечал изучающего неприветливого взгляда Кимбли. Зольф, ничем не выдавший недовольства, продолжал вести беседу со шведом, но в душе у него тяжестью наливались беспокойство и ревность. Кимбли уверял себя, что ему плевать на все, кроме возвращения его способностей и хорошей войны, однако было нечто ещё, что вызывало у него безудержное желание превратить этого выходца с гор — или откуда он там? — в яркий и громкий фейерверк. Желательно по частям — и насладиться ещё и криками невыносимой боли. Как в Ишваре.
— Что ты думаешь о них? — указала ещё не подожженной сигаретой в сторону тибетцев Ильзе Прёль.
Валькирия Виннифред подобралась, прищурив пронзительные светлые глаза.
— Если они и правда носители мудрости древних ариев, это может быть прекрасный союз, — она постучала кончиком крупного сильного пальца по ножке бокала. — Руди придерживается теории, что тибетцы — их наследники.
Фрау Вагнер чрезвычайно интересовало, кто будет мерилом истины. Главное было правильно сделать ставку и не попасть впросак — если эти люди окажутся пустышками, лишенными мистической силы, то союз с ними подобен союзу с евреями. Гессу, которому в рот смотрела её подруга, Виннифред не доверяла. Оставалось одно: терпеливо ждать освобождения из заключения фюрера.
— Что-то твой Руди не жаждет разделить положенную ему участь, — яд сочился из голоса Виннифред: она недолюбливала Гесса.
— Он должен быть убежден в том, что попадет туда же, куда и фюрер, — возразила Ильзе, — иначе это будет пустой потерей времени, промедлением, что подобно смерти.
Прёль любила Виннифред за её непоколебимость и верность идеалам, но Рудольфа Гесса она ещё и вожделела, хотя прикрывала это всё теми же идеалами: негоже ей — немке, арийке — испытывать похоть, она же не животное или, того хуже, — не еврейка. Ильзе смотрела на беззастенчиво флиртующую с тибетцем Ласт и испытывала к ней глубочайшее отвращение: уж она-то никогда не опустится до такого!
— Хорошо, если так, — голос Вагнер был полон сомнений, — в случае с твоим Руди я бы поставила на банальную трусость и желание жить в комфорте.
*
Норбу был печален: мало того, что брату опять стало плохо — хорошо, что хотя бы не прямо во время приёма, — так ещё и в конце вечера выяснилось, что его вновь обретенная Леонор опять потеряна для него. У неё была уже назначена дата свадьбы с этим химиком: Кимлер? Кимли? Тибетец никак не мог вспомнить его фамилию — да и не особенно-то хотел. Тот мужчина показался ему слишком холодным и надменным для прекрасной Леонор, впрочем, если она его и правда любила… Конечно, Норбу желал ей счастья, но он предпочел бы разделить это самое счастье с ней сам, а не уступать его какому-то европейскому хлыщу.
О снах Чунты пришлось рассказать Гедину, тот, в свою очередь, настоял на разговоре с Хаусхоффером, чтобы подыскать врача, но без последствий вроде жёлтого дома. Карл, выслушав историю кошмаров Чунты, в очередной раз посетовал об отсутствии братьев Элриков. Или той странной цыганки — вот тут-то её способности могли пригодиться. Конечно, можно было бы попробовать ещё потрясти Зольфа — Хаусхоффер упорно не мог отделаться от чувства, что тот все же что-то знает о мире, который они опрометчиво приняли за Шамбалу, — но, скорее всего, это не дало бы никаких результатов. Профессору казалось, что сны тибетца напрямую связаны с алхимией, Вратами и всей этой фантасмагорией. Тем более из рассказа Норбу выходило, что хуже Чунте становилось по мере приближения к месту, где, как для себя определил Хаусхоффер, «завеса особенно тонка».