Страница 63 из 67
— И нас в него втянули, нас даже не спросив, — подхватил Готтфрид.
Мозаика складывалась. И картина ему совершенно не нравилась.
— Не дадим больше никому подохнуть просто так, — Алоиз нахмурился. Его глаза горели зловещим огнем, в голосе прорезалась сталь. — Давайте узнаем правду. И прекратим это дерьмо.
Алоиз надел противогаз и кивнул за угол. Тило хмыкнул. Готтфрид ощутил, что еще меньше доверяет ему. Но затевать здесь и сейчас спор — было идеей еще более самоубийственной, чем лезть в змеиное логово. Там хоть были шансы, что все закончится не их мучительной смертью. Точнее, не шансы — шанс. Примерно один из ста. Или — один из миллиона.
Тило отцепил от пояса гладкую круглую гранату и вышел за угол.
— Руки за голову! Несанкционированное проникновение! — раздалось оттуда.
А потом они побежали. У Готтфрида кровь стучала в висках. Слишком длинные рукава мешали, ствол автомата задирался при стрельбе, штаны норовили упасть, противогаз ограничивал обзор и затруднял дыхание — но он бежал вперед. Три человека у лифта и еще трое в коридоре кашляли, пытались продрать глаза и отчаянно ругались. Кто-то принялся палить в воздух — Мария обернулась и дала сухую хлесткую очередь, человек упал, хрипя и захлебываясь кровавой пеной.
Лифт сиял впереди подобно свету в конце тоннеля. Готтфрид запоздало подумал, что, должно быть, они так и погибнут перед его сверкающими дверями: наверняка охрана обесточила его, передала информацию кому надо, и граната со слезоточивым газом только оттянула их неминуемую участь.
— Заберите оружие у этих! — приказал Тило, кивнув на троих у лифта. — Добейте!
Готтфрид вздрогнул — эти люди ничего им не сделали. Они просто исправно несли свою службу. Просто оказались не в том месте не в то время!
Мария подняла автомат. Готтфрид закрыл глаза и на всякий случай отвернулся — и очень пожалел, что не может заткнуть еще и уши.
— Что встал столбом? — Тило стукнул его в плечо. — Шевели задницей, неженка!
Он ввалился в лифт, ощущая, как у него вспотели не только ладони — под противогазом пот градом тек прямо по лицу.
— Снимайте, — скомандовал Алоиз. — Здесь работает вытяжка.
Мария, стягивая противогаз, побледнела и едва слышно застонала — Готтфрид подумал, что ей, должно быть, очень больно. Алоиз посмотрел на часы:
— Перезаряжаем автоматы! Живо! Тебе не надо, — махнул он на Готтфрида. — Тебе он вообще для виду. Через тридцать секунд будем. Надевайте!
Тило вытряхнул наушники. Их оказалось трое.
— Надевайте все, кроме неженки, — он резко ткнул узловатым пальцем Готтфриду в грудь. — От него все равно толку никакого! Уши руками зажми, но все равно готовься потерпеть!
Готтфрид едва успел открыть рот, но тут же передумал говорить вообще хоть что-то. Двери лифта разъехались в стороны. Еще один маленький блестящий шарик с громким стуком упал на вымощенный плиткой пол и покатился. А потом…
Готтфрид зажал уши — но это не помогло. Через все его тело прошла странная вибрация, на языке появился противный привкус крови, и он очутился в звенящей пустоте. У всего вокруг словно нажатием одной кнопки выключили звук, а тело Готтфрида потеряло и свой вес, и какую-никакую ориентацию в пространстве — он словно плыл в нигде. Глянцевый темный, почти черный, похожий на мрамор пол неожиданно оказался у него прямо перед глазами. А потом он почувствовал, что куда-то летит.
Пол заскользил под ним, и Готтфрид понял, что его куда-то тащат. Свет резал глаза, тишина давила, точно многотонный пресс, голова кружилась; его трясло. А потом тишину разорвал мерзкий писк. Готтфрид потряс головой — писк только усилился. Темный мрамор перед глазами сменился на светлый, почти белый. На него упала крупная алая капля — медленно, вальяжно, и разбилась, расцвела ярким цветком. Он с трудом поднял голову и обомлел.
В помещении находились пятеро: трое женщин и двое мужчин. Готтфриду это показалось сном — или кинофильмом, у которого выключили звук. Все пятеро были одеты в гражданское: мужчины и одна женщина в строгих черных костюмах с атласными лацканами, безупречно-белых сорочках и при бабочках, напомаженные; еще две женщины — в необычайной красоты вечерних платьях. В одной из женщин Готтфрид узнал Вальтрауд Штайнбреннер — она была чертовски не похожа на себя. Ее огромные голубые глаза казались фиалковыми в обрамлении пушистых накрашенных ресниц, тонкую длинную шею украшало ожерелье из черного жемчуга, а платье из какого-то удивительного материала, похожего на мокрый шелк, открывало ее молочно-белые округлые плечи, подчеркивало высокую грудь и тонкую талию. Она открывала рот и что-то говорила, но Готтфрид никак не мог услышать хоть что-то сквозь писк, который становился громче и громче.
Слово взял Алоиз, и Готтфрид проклял все — он хотел знать, черт возьми, что происходит, кто все эти люди и о чем они говорят. Теперь решалась их судьба, а судя по тому, что ему уже удалось услышать в камере, и судьба едва ли не всей Арийской Империи. Готтфрид ощутил, что начинает ощущать собственное тело — по его лицу текло что-то густое и горячее. “Кровь! — пронеслось у Готтфрида в голове. — Черт побери, у меня из ушей идет кровь!” Он испугался — что, если он больше никогда не услышит ни голоса Марии, ни рассказов Алоиза, ни даже политрука Хоффнера? Только теперь, ощутив свою беспомощность, он понимал, насколько не ценил такие простые жизненные радости. Он осторожно сел чуть позади Алоиза и принялся наблюдать.
Алоиз что-то говорил, а Тило и Мария стояли по бокам с автоматами наперевес. Только раз Готтфриду удалось поймать взгляд Марии, и на лице ее промелькнуло такое тепло, такая нежность, что он понял одно: он отчаянно хочет жить.
Потом говорить принялся один из мужчин — высокий, с крупными чертами лица и ослепительной белоснежной улыбкой. Глаза его при этом оставались холоднее льда, и Готтфрид подумал было, что этот человек, должно быть, настоящая акула: острозубый, крупный, он стоял напротив Вальтрауд и говорил ей что-то, и Готтфрид подумал о том, что не хотел бы теперь очутиться на ее месте. Но Вальтрауд, точно истинная валькирия, повела плечами и что-то ответила, а потом повернулась к Алоизу и принялась что-то объяснять. Тут же в игру вступила женщина в мужском костюме. У нее было мрачное жесткое лицо, а огромные очки в роговой оправе и короткие завитые русые волосы делали ее похожей на сову.
— …Можете! — сквозь писк издалека до Готтфрида долетел крик Вальтрауд. Впервые на памяти Готтфрида на ее холеном лице отразился настоящий страх.
Он принялся тереть уши, размазывая по лицу кровь. Присутствовать при том, как вершится история, но не слышать самого главного было настоящей пыткой.
Сова усмехнулась и что-то проговорила.
— …Есть… границей! — донесся до Готтрифда голос Алоиза. — Узнают…
— …Достаточно! — рявкнул мужчина-акула. — Бомба!.. Не захоронили… — он, судя по всему, обратился к сове.
Еще двое молча наблюдали. Сова достала папиросу и закурила. А потом рассмеялась мужчине-акуле в лицо.
— …Не верю! — прокричал акула Алоизу. — Таких размеров! Блеф!
В ответ Алоиз покачал головой, что-то произнес, а после — видимо, в доказательство собственных слов — вытащил из кармана два совершенно микроскопических динамика.
— …Как?! — снова донесся до Готтфрида возглас акулы.
— …Не блеф, — проговорила Вальтрауд.
Готтфрид напрягся изо всех сил — писк в ушах сменился звоном, но слова стали слышаться немного разборчивее. Хотя все равно он разбирал лишь очень громкие возгласы.
— …Ваш порядок! — прокричал акула. — Тоталитаризм!
— Не начинайте, — скривилась сова.
Она сказала это вроде бы не так уж и громко, но ее слова Готтфрид расслышал полностью — да что там, расслышал — прочувствовал.
— …Не должно! — акула тыкал пальцем в Вальтрауд.
Та стояла и ухитрялась смотреть на него сверху вниз с нескрываемым презрением.
— …Новый состав! Новые представители… Империи! — разорялся он.
— Протестую! — прогрохотал мужчина, до этого молчаливо наблюдавший за всей это вакханалией. — НКВД… отношения… к гибели… Штокера.