Страница 42 из 67
Холод пополз по спине Готтфрида.
— Знаешь, — протянул Алоиз, — давай смываться отсюда подобру-поздорову. Не нравится мне тут…
— Правильно не нравится, партийная шавка! — откуда-то от ближайшей стены отлепилась фигура, одетая в темно-серый, почти черный комбинезон. В руках фигура держала увесистую железную трубу.
Готтфрид оглянулся — он помнил, откуда они пришли, нужно было срочно делать ноги! Но с той стороны от стен отделились еще две фигуры. Они были в таких же комбинезонах, перчатках, а на головах у них были подобия глухих шлемов с прорезями для глаз.
— Не оглядывайся, — прокаркал еще один — Готтфрид сбился со счета, сколько их выросло из темноты. — Не поможет. Вы еще пожалеете, что на свет родились.
— Мы уже пожалели, уважаемые товарищи! — заявил Готтфрид. — Мы очень пожалели, разрешите нам идти?
Существа разразились лающим смехом.
— А он смешной! — заявило еще одно существо, судя по голосу, женщина. — Мне нравится! Давай отдадим его старине Груберу? А?
Готтфрид вздрогнул — он понятия не имел о том, кто такой старина Грубер, но, судя по контексту предложения, ему это ничего хорошего не сулило.
— Не буди лихо, женщина! — рявкнуло еще одно из них.
Откуда-то спереди раздался утробный вой и тяжелая поступь.
— Разбудила, сука безмозглая, — возмутился кто-то еще. — Вот теперь нам его успокаивать.
— Зачем? — возразило еще одно. — Отдайте Груберу этих.
— Они нам пока живыми нужны, идиот! — рявкнул первый. — Нам партия за них дорого заплатит! Утихомирьте его!
Трое отделились и пошли на звук. Издалека донеслась какая-то возня, вой, рычание и ругань, но вскоре все стихло.
— Только можно я вот этому, хорошенькому, сначала веки швейцарским ножичком отрежу? — взмолилась женщина, указывая на Алоиза. — Как такой же, как он, гестаповец проклятый, моей сестре на моих глазах!
— Ты определись, на чьих глазах веки-то обрезал — на твоих аль сестриных, — глумливо протянул очередной.
— Отставить! — снова рявкнул первый. Женщина было метнулась к насмешнику, ну тут же застыла и поникла, ссутулив тощие плечи. — Ну что, партийчики… Готовы ответить за грехи братьев?
Готтфрид вздрогнул — он знал одного человека, способного отрезать жертве веки. Но этот человек не был гестаповцем.
— Погодите! — Алоиз поднял руки. — Расскажите, чего вы хотите! Может, мы попробуем…
— Вы? Попробуете?! — протянул первый. — Да если мы вас сейчас отпустим, вы к нам своих приведете, а нас потом… — он рубанул ребром ладони по горлу. — Думаете, нам хорошо?!
— Никому не хорошо гнить заживо! — прокричал Готтфрид. — И это можно облегчить! Я знаю, как!
Он очень надеялся, что попал в точку. Это был их крохотный шанс на жизнь — лишь бы с ними вышли на торг. Он сделает антирадин, он добудет реактивы, он… Да все что угодно, лишь бы их оставили в покое!
— Знаешь? — первый рассмеялся. — Раз знаешь — расскажешь.
— Отпусти — и не только расскажу, еще и лекарства принесу! — уверенно отчеканил Готтфрид. Это далось с трудом — от волнения ему свело челюсть, по спине градом катился пот.
— Зачем же мне тебя отпускать? — первый явно веселился. — Мои тебя обработают так, что ты и тут расскажешь.
— Не расскажу, — Готтфрид дернул головой. — Я не помню! У меня рецепт.
— О, мои ребята заставят тебя вспомнить, — пообещал первый. — Они у меня знаешь какие! Один — художник, разрисует — родная мать не узнает! Второй — музыкант! На каждой струне поиграет, нужный звук настроит! Третий — скульптор.
— Вы не понимаете? — вмешался Алоиз. — Любая неточность в рецепте сделает из лекарства яд!
— И к тому же, где вы возьмете реактивы? — подхватил Готтфрид.
— Я не верю вам, партийчики. Вот когда ваша драгоценная верхушка выменяет вас на наших людей, тогда мы продолжим разговор. Возьмите их! Они явно без оружия.
Существа стали сжимать кольцо. Готтфрид и Алоиз встали спина к спине, но, судя по всему, драться было бесполезно. Готтфрид прикинул, что даже если он каким-то чудом завладеет палкой того, что было женщиной и подбиралось к нему слева, то остальные быстренько парой метких ударов раскроят ему череп. Возможно, это было лучшим решением ситуации, но проверять не хотелось. Неожиданно откуда-то сзади донесся рев мотора — явно дизельного, хотя такие уже давно были пережитком прошлого. Впрочем, как и Готтфридова “БМВ”, пусть и с атомным движком. А потом бабахнуло раз, бабахнуло два, в нос ударила жуткая вонь, а перед глазами потемнело; и он почувствовал, как чьи-то цепкие пальцы ухватили его за ворот кителя и куда-то потащили.
— Алоиз! Алоиз, ты где? — Готтфрид давился словами, пока его волоком тащили по бетону, его ужасно тошнило, а потом, помимо темноты, на него навалилась тишина, и время застыло.
========== Глава 14 ==========
Готтфрид едва попытался разлепить тяжелые веки, как ему на грудь легла чья-то рука.
— Не надо, лежи. Ты в безопасности, — проговорил знакомый женский голос.
— Ало… из… — пробормотал он. — Где… Алоиз?
Проникший сквозь едва приоткрытые веки свет показался нестерпимо ярким, поэтому Готтфрид зажмурился и почувствовал, как жжет глаза, как по лицу скатываются едкие слезы.
— Тихо, — палец нежно лег ему на губы. — С Алоизом все в порядке, он в соседней комнате.
— Мария, — он попытался перехватить ее руку, но чудовищная слабость словно приковала его к постели.
— Лежи, — она погладила его по волосам и коснулась губами — восхитительно влажными и прохладными — лба. — С тобой все будет в порядке. Это последствия слезоточивого газа и эфира, пройдет.
— Как… я… — слова давались с трудом, к горлу подкатывала тошнота.
— Готтфрид! — Мария обняла его. — Мы все расскажем и объясним. Тебе сейчас надо обработать глаза и нос, а потом поспать и прийти в себя. Сейчас…
Она встала, и Готтфрид услышал ее мягкие шаги. Скрипнула дверь, она проговорила кому-то негромко, что он пришел в себя, а потом, судя по всему. пошла обратно и села рядом на кровать — Готтфрид почувствовал, как матрас слегка прогнулся под ее весом.
— Потерпи, это ужасно неприятно. Но это неопасно. Еще ты поранил ногу, мы уже все обработали, обычная ссадина, — она нежно гладила его по лицу.
— Мария, — раздался мужской голос рядом.
Готтфрид удивился — то ли он вслушивался в голос Марии и не обратил внимания ни на скрип двери, ни на шаги, то ли этот человек вырос тут прямо из пола.
— Отойди, — тот же голос. — Я только что от его приятеля, тот быстрее в себя пришел, видимо, масса тела сказалась. Дай обработаю.
Он впрыснул в нос и горло Готтфрида какой-то противный аэрозоль, а потом принялся промывать глаза каким-то раствором с резким специфическим запахом. Запах был Готтфриду совершенно незнаком. От одного прикосновения к поврежденному глазу перед внутренним взором Готтфрида нестерпимо ярко вспыхивали яркие пятна, отдаваясь болью во всем теле.
— Откройте глаза!
Готтфрид попытался разлепить веки, но они словно были заклеены, из них градом катились жгучие слезы, и он разразился мучительным громким чиханием.
— Ничего страшного, — обладатель голоса — Готтфрид все никак не мог вспомнить, кто же это такой — подпихнул ему носовой платок, и очень кстати: к слезам присоединилась едкая жидкая слизь из носа, и казалось, что это ни за что и никогда не кончится, и он так и умрет в постели Марии позорной смертью, недостойной мужчины.
— Ну, ну, — подбадривал голос. — Давайте еще раз.
— Нет! — Готтфрид даже нашел в себе силы, чтобы слегка отползти от показавшейся такой неотвратимой угрозы.
— Давайте, давайте, это для вашего же блага!
— Тило, вы слишком грубы с ним! — упрекнула Мария, и Готтфрид наконец вспомнил, кому принадлежал этот голос — таракану Тило.
Готтфриду невыносимо захотелось все-таки открыть глаза и посмотреть: он был голов поспорить, что Тило даже здесь и в такой ситуации одет в неизменную белую сорочку, белую бабочку и черный фрак, и фалды его, точно жесткие тараканьи надкрылья, по-хозяйски лежали на постели Марии.