Страница 30 из 67
1) высказывание сомнений в эффективности политики Третьего Рейха относительно развития ядерной физики;
2) высказывание идей, кои могут быть идентифицированы как про-пацифистские или близкие к ним (примеры прил. на диктофонных записях №№ФВ-001-008, сданы в Архив в полном объеме Х. Айсманном 18 марта 1945);
3) косвенное высказывание нежелания в дальнейшем заниматься разработкой оружия, а также высказанное в сослагательном наклонении намерение не заниматься “подобной мерзостью, если бы пришлось начать жизнь сначала” (досл. цит., разг. 11 марта 1945, упаднические настроения, псевдофилософия, сочувствие врагам Рейха).
По совокупности имеющихся на данный момент данных целесообразность дальнейшего наблюдения за Ф.Г. Веберном и аудиофиксации его высказываниям сомнению не подвергается. Также целесообразным признается ограничение Ф.Г. Веберна в социальных контактах для недопущения антирейховской пропагандистской деятельности. Ввиду крайней необходимости для научной и военно-технической отраслей продолжения деятельности Ф.Г. Веберна, отправление его на перевоспитание под домашний арест или повторное отправление в концентрационный лагерь является неэффективной и экстенсивной мерой. Ввиду про-пацифистких и близких к ним взглядов, а также доказанного отсутствия прямых и косвенных контактов с резидентами советской, британской, американской и проч. разведки, данных за возможность передачи информации, являющейся достоянием Рейха, или за возможность саботажа нет.
Готтфрид потряс головой и отложил письмо. Его прошиб ледяной пот. Его отец был заключённым концлагеря! Его считали неблагонадежным! Если об этом знал Штайнбреннер, то он вполне мог рассчитывать на то, что на листах могут обнаружить нечто антиарийское. С другой стороны, этой информации не было и не могло быть в открытом доступе! Выходит, Штайнбреннер попросту блефовал. Зато Малер теперь может повернуть ситуацию в любую сторону. И за любой неверный шаг Готтфрид мигом окажется под колпаком у гестапо. Если уже не оказался.
Он порылся в бумагах. Отчеты этого штурмбаннфюрера Айсманна. Описи пленок — самих пленок и их стенографий, впрочем, не оказалось. И еще одна бумага. По всей видимости, донос. Склеенный из вырезанных газетных букв.
Прошу проверить на предмет незаконной деятельности Фридриха Веберна.
Он регулярно выказывает недовольство работой, политикой Рейха и вектором направления научных изысканий. Возможен саботаж.
— Готтфрид, будь другом? — к нему сунулся Алоиз. — Помощь твоя нужна.
Готтфрид вынырнул из невеселых размышлений. Все казалось каким-то ужасно далеким: и перспектива медосмотра, и предъявления идеи о неэффективности бомбы. Идея о неэффективности бомбы, стоило о ней вспомнить, тут же предстала в совершенно новом свете.
— Да что с тобой? Пойдем!
Готтфрид встал и на негнущихся ногах вышел вслед за Алоизом.
— Вот так нормально будет? — перед Алоизом стоял опечатанный кейс с пломбой. На столе рядом лежал такой же кусок специальной бумаги. Сам Алоиз стоял над этим всем и с какой-то помпезностью, засучив рукава форменной рубашки, держал куриное яйцо. — Смотри, сюда вот… — он показал на пока чистую бумагу.
— Отлично, — подтвердил Готтфрид. — И где ты только эту бумагу берешь?
— Места знать надо, — отозвался Алоиз. — Ну…
Он прижал горячее яйцо к старой печати. Готтфрид отвел глаза — не стал смотреть под руку.
— В лучшем виде! — Алоиз, явно гордый собой, сунул под нос Готтфриду новую бумажку со свежепереведенной печатью. — Сейчас, распишусь там… И яйцо надо утилизировать. Съешь?
— Не, кусок в горло не лезет, — признался Готтфрид.
— Мне, между прочим, тоже, — притворно обиделся Алоиз. — У меня, можно сказать, сердце разбито. А ты даже улику уничтожить не хочешь, друг называется.
— А я читал архивные документы гестапо, — огрызнулся Готтфрид. — Про моего отца. Так что спорный вопрос, кто из нас в худшем положении: ты, от того, что понравившаяся тебе девчонка один раз улыбнулась Штайнбреннеру, или я…
— Я не понял, ты тут решил бедами помериться? — возмутился Алоиз. — Конечно, куда мне до тебя, — он вздохнул, откусил половину яйца и недовольно зашипел.
— Напополам, — Готтфрид вырвал из рук друга половину яйца и предусмотрительно подул на исходящий паром желток.
— Продуманный, жаража, — прошипел Алоиз, выпуская воздух сквозь зубы.
К тому моменту, как мелодичный женский голос оповестил их о закрытии лабораторного комплекса и необходимости очистить помещение, антирадин был готов. Его с трудом удалось спрессовать в нечто, отдаленно напоминающее фабричную таблетку, и теперь Алоиз со свойственными ему тщанием и аккуратностью запаивал блистер. Готтфрид смотрел на остатки антирадина — его получилось столько, что хватило бы еще как минимум доз на пять, а то и больше — и думал, что с этим делать. Брать с собой — рискованно. Оставить в лаборатории — еще хуже. Из размышлений его выдернул окрик Алоиза:
— Чего застыл? Скорее пихай свой дневник обратно. Я все запечатаю, а ты пока антирадин-то собери.
Готтфриду не хотелось убирать дневник. Он не успел его толком и почитать, но делать было нечего. Положив дневник в кейс, он закрыл его и принялся за антирадин. Благо, Алоиз расставил все реактивы в Айзенбаумовом шкафу, восстановив полный статус-кво.
— Готово, — Алоиз запихал кейс в шкаф. — Бегом. А то опоздаем.
Готтфрид окинул взглядом кабинет — ну, хотя бы бардака за собой не оставил, и то хлеб.
— Алоиз, готов?
— Сейчас, инструменты положу. Ты выходи, а то уже вон лампочки…
Лампы над дверями заморгали красным. Еще немного, и их выставят.
— Твою сумку… Ох, ты всегда на работу носишь железобетонные блоки? — Готтфрид выругался себе под нос, но Алоиз легко перехватил у него свою сумку.
— Всегда, — хмыкнул он. — Я же инженер, забыл?
Готтфрид рассмеялся — во время учебы все ребята с инженерного таскали с собой огромное количество радиодеталей, аккумуляторов, какого-то инструментария и прочей ерунды. Некоторые даже шарились по свалкам в поиске чего-то по их мнению, интересного.
Они выскользнули в промозглый поздний вечер, и Готтфрид снова вспомнил, что совершенно зря не надел кашне. Тем более, он не собирался отказываться от поездки вниз, но теперь не только его изначальные планы, но и прогулка с Марией оказалась под угрозой. Разве что у нее найдется что-то подходящее, но откуда? Партийным полагались кашне строго установленного образца.
— Вниз? — уточнил Алоиз.
— Так точно.
Готтфрид летел на автопилоте. Перед его глазами все еще стояло несколько строк из дневника.
Ах, если бы я только мог создать не оружие массового поражения, но нечто точечное, направленное… Это сделало бы возможным ведение войн на совершенно ином уровне. Не пришлось бы пускать в расход молодых ребят, у которых впереди вся жизнь, в качестве пушечного мяса. Можно было бы прицельно уничтожить тех, кто ответственен за разжигание войн, тех, кто играет этими детьми, точно фигурами на шахматной доске…
========== Глава 10 ==========
— Вы оба сегодня грустны и молчаливы, — обеспокоенно заметила Мария. — Что-то случилось?
Алоиз только хмыкнул, бросив беглый взгляд в сторону столика, за которым сидела Магдалина в обществе Штайнбреннера. Готтфрид отметил, что на столе стояла ваза с букетом цветов. Подобные букеты, скромные, лаконичные, но из хороших цветов и со вкусом составленные, продавались в основном на верхних ярусах. На нижних цветы и вовсе не жаловали: выращивание не задетых радиацией растений обходилось дорого.
— Раньше она бы к партийцу ни за что на свете не подошла бы, — проговорила Мария. — Но после того, как пообщалась с вами… Простите, я сейчас, — она поднялась и отошла в сторону кухни.
Алоиз молча осушил стопку. Готтфрид с ненавистью уставился на стакан содовой. Хотелось выпить — хотя бы кружку пива. Он ощущал, что этот день будто выпил из него все без остатка, вытянул все жилы, а завтра обещало быть ничуть не легче. Да еще и Алоиз…