Страница 11 из 67
Мгновения за мгновениями, минута за минутой, а прошло уже порядочно времени, и Готтфрид не на шутку разволновался: Айзенбаум так и не явился. Не появлялся он и в рабочей группе, а идти к Малеру Готтфриду не хотелось, чтобы не усугубить и без того шаткое положение. Наконец, когда в дверь его постучала Агнета и сообщила, что к нему пришел оберайнзацляйтер Берг, Готтфрид был неимоверно счастлив, что хоть с кем-то он может поделиться всем, что успело вывести его из душевного равновесия за каких-то пару часов.
— Я подписал целую кучу бумаг у Малера, — начал Алоиз, садясь.
— Угу, — кивнул Готтфрид. — И в каком он настроении?
— В нормальном, — пожал плечами Алоиз. — После меня к нему этот из твоего отдела зашел… Зильбербаум… Штальбаум…
— Айзенбаум, — поправил друга Готтфрид и тяжело вздохнул.
— Что с тобой такое опять? Может, ты предложишь мне кофе, например?
— Тебе с коньяком?
— Еще спрашиваешь! — усмехнулся Алоиз. — Конечно! И тебе не повредит. Расскажешь, что у тебя на душе наболело с обеденного перерыва.
Кофе Агнета варила и правда отменный. И коньяка налила в самый раз.
— Айзенбаум не согласен с моим решением, — Готтфрид потер виски. — Не желает сдавать позиций.
— Кто угодно бы не желал их сдавать, — усмехнулся Алоиз. — Но если ты уверен, что это и правда пойдет на пользу Империи…
— Пойдет! Точно пойдет! — горячо воскликнул Готтфрид. — И мне удалось уговорить Малера. Но теперь к нему пошел Айзенбаум…
— И ты боишься, что он окажется убедительнее, — Алоиз сделал добрый глоток кофе и покачал головой. — Ответь мне только на один вопрос, Готтфрид… Почему ты до такой степени не веришь в себя, а?
— Чего ты сейчас от меня хочешь? — ощетинился тот. — Мы вместе учились, Алоиз! И ты еще спрашиваешь…
Его, готового разразиться гневной тирадой, прервал стук в дверь.
— Да! Войдите! — рявкнул Готтфрид.
Дверь открылась, и на пороге показался Айзенбаум, подтянутый, в выглаженном белом халате, с аккуратно подстриженными светлыми волосами. Он вошел в кабинет, смерив Алоиза изучающим взглядом, и положил на стол Готтфрида бумагу.
— Я хотел бы обсудить с вами, херр арбайтсляйтер, — он опять выделил звание Готтфрида, — мои должностные инструкции.
— Я готов, — пожал плечами Готтфрид, пробегая глазами заявление: похоже, Малер все-таки вынудил Айзенбаума согласиться на условия Готтфрида. — Садитесь.
— Наедине, — Айзенбаум скривил красиво очерченные губы.
— Вам нечего опасаться, — возразил Готтфрид. — Оберайнзацляйтер Алоиз Берг — инженер и член нашей рабочей группы.
— Тогда в другой раз, — ноздри Айзенбаума раздувались при каждом вдохе, по челюсти ходили желваки. — Но я уверяю вас, херр арбайтсляйтер, вы очень пожалеете о таком опрометчивом для Империи решении.
Он развернулся и вышел из кабинета, закрыв дверь с чуть более громким, чем того требовали правила приличий, хлопком.
— Сраная жопная дырка, — выругался Готтфрид, отпивая залпом полкружки.
— Зря ты так, — покачал головой Алоиз. — Я мог бы и выйти. А ты врага нажил. Тебе оно нужно в рабочей группе?
— Срать я хотел! — вспылил Готтфрид.
— Срать там, где работаешь — плохая идея, — с сомнением проговорил Алоиз. — Ты вообще представляешь себе, как можно вывернуть эту ситуацию, если хоть что-то пойдет не так? Тут и изменой Империи может запахнуть! И висеть тебе, подвешенным за яйца, в казематах гестапо. В лучшем случае.
— Не нагнетай, — пробубнил Готтфрид. — И без тебя тошно. Давай лучше задержимся и почитаем дневник?
— Знаешь, чем подкупить, чертяка, — рассмеялся Алоиз. — Давай, пиши заявление на дополнительные часы, я отнесу. Нам же нужен новый план работы твоего отдела?
___________________________________________
1) нем. Schwanz — хвост, эвфемизм для обозначения мужского полового члена
========== Глава 4 ==========
Даже создание оружия возмездия не решит всех проблем Германии. Поражающая способность такой бомбы грандиозна, велика и ужасна. Болезни, поражающие ученых, плотно контактирующих с годными для создания оружия Х изотопами, воистину ужасны. У части из них клочьями слезает кожа, выпадают волосы. Нарушается работа пищеварительного тракта. Они теряют силы и воодушевление. При длительном контакте мужчины приобретают евнухоидные черты. Вполне возможно, что в дальнейшем такие мужчины потеряют способность к воспроизводству.
Глупо рассчитывать, что при падении подобной бомбы на любую из стран Европы или Советский Союз Германия не пострадает от загрязнения изотопами. Полностью токсическое влияние их на организм не изучено, однако в рамках своего проекта я взял на себя смелость начать разрабатывать универсальный антирадиновый антидот. Мне в этом помогает талантливейший биохимик и замечательный друг, Людвиг Айзенбаум…
— Отец этого говнюка был другом моего отца? — Готтфрид поднял удивленное лицо на Алоиза. — Вот уже тесен мир!
— Может, он не такой уж и говнюк, — пожал плечами Алоиз. — А ты просто зря обидел хорошего человека. Посуди сам: работаешь ты в отделе, причем давно работаешь… И тут на тебе: отряжают нового начальника. И он переводит тебя на не самую квалифицированную работу. Вот ты бы обрадовался?
— Нет, — выдавил Готтфрид. — И, знаешь, я его даже понимаю. Но он ведет себя как заноза в заднице! И Агнета и правда куда как более толковая.
— И симпатичная, — подмигнул Алоиз, наливая коньяк в кружку для кофе.
— А вот об этом я как раз и не думал, — отрезал Готтфрид, в кои-то веки радуясь тому, что он не настолько светлокожий, как остальные, и мог врать и не краснеть.
— Ладно, — Алоиз ополовинил кружку. — Девчонки — это хорошо. Но что дальше твой отец-то пишет?
Следующие страницы были сплошь посвящены антирадину и важности его для Германии. А Германия в те времена была, как известно, превыше всего.
— Алоиз, а ты не знаешь, — Готтфрид уставился на страницу, на которой был написан точный химический состав препарата Айзенбаума-Веберна. — Сейчас антирадиновые таблетки ваяют по этой же технологии?
Алоиз покачал головой:
— Увы. У меня и биохимиков знакомых-то нет… Может, поговорить с самим Айзенбаумом-младшим? Может, он знает? Или поискать старшего?
— Да что он знает, младший-то… — отмахнулся Готтфрид. — Сколько ему было на момент Катастрофы? Пять? Шесть? Мы-то ничего толком не помним… И потом… — Готтфрид вздохнул, пригубил коньяк из кружки и перелистнул страницу.
— Ты о чем? — переспросил Алоиз.
— Об этом! Смотри! — Готтфрид ткнул пальцем в дневник.
28 января 1945
Вчера пришла печальнейшая новость: мой прекрасный друг, талантливейший биохимик и настоящий герой Людвиг Айзенбаум погиб. Он ехал из Швеции, где встречался с учеными, так же, как и мы, радеющими за будущее человечества. Возможно, он мог привезти какие-то новости и результаты новых изысканий, но, увы: поезд его разбомбили. Какая неслыханная подлость: бомбить мирные поезда и мирные города. Порой я задумываюсь о том, на что идут колоссальные ресурсы великой страны и великого народа: на уничтожение, убийства и производство оружия. Скорее бы настал мир, и мы, ученые, смогли бы работать не над тем, как убивать и разрушать, а созидать… Как всегда говорил Айзенбаум, заслуги ученых измеряются тем, скольких людей сумели осчастливить их открытия… Спи спокойно, дорогой друг…
— Значит, у Людвига Айзенбаума мы не спросим уже ничего… — понурился Алоиз. — Давай выпьем за его память? А следующую — за память твоего отца?
— Давай, — согласился Готтфрид. На душе у него скребли кошки.
*
— Вот зануды, — Алоиз тяжело вздохнул и похлопал по фюзеляжу флюквагена. — Минута в минуту выставили.
Стемнело. Небо над Берлином было сильно светлее, чем над Мюнхеном, и переливалось чем-то оранжевым. Впрочем, и над Мюнхеном звезд было не увидеть — а ведь в детстве они подолгу засматривались на звезды, сбежав из дома под покровом темноты. Ни Готтфрид, ни, должно быть, Алоиз толком не помнили, как вообще выглядело звездное небо; это воспоминание как будто осталось где-то глубоко внутри, скрытое другими слоями, точно сердцевинка луковицы.