Ибо прежнее прошло

Выполнив все манипуляции, Кунц попросил разрешения удалиться — он не мог более смотреть на то, что считал абсолютно бессмысленным и бесчеловечным. Менгеле и Ласт же сначала тщательно задокументировали всё, затем наблюдали за первой реакцией на укол. Убедившись, что в первичном периоде осложнений не возникло, они передали испытуемого на попечение медсестёр.

На очереди была попытка трансплантации беременной матки. Это было изыскание, чрезвычайно важное для Менгеле, наряду с исследованиями близнецов и формированием арийских признаков у детей уже после рождения. Он положил на это дело множество интеллектуального ресурса, множество человеческих жизней, он шёл к своей цели по головам с упорством маньяка, с упорством сумасшедшего учёного. Ласт импонировал Доктор Смерть — таким она и видела врача, изучающего человеческий организм на прочность.

Операцию по трансплантации должен был проводить доктор Кунц, блестящий хирург с огромным опытом за плечами. Он не выдавал истинного своего отношения к предстоящему, хотя, если приглядеться, можно было отметить, что к делу он подходил добросовестно, но сугубо формально. Впрочем, большего от него и не требовалось. Тем паче он всё же не сдержался и вчера, сразу после операции на цыганских близнецах, несколько повздорил со своим непосредственным начальником, однако никуда дальше, к счастью старого военного врача, эта информация не просочилась. Знания о конфронтации так и остались между безукоризненно вежливым Менгеле и уставшим хмурым стариком. Да и молчаливой свидетельницей оказалась красавица Леонор Кимблер, щурившая фиалковые глаза и что-то сосредоточенно писавшая в лабораторный журнал.

Кунц вошёл в операционную, когда Менгеле давал обеим женщинам наркоз — явно вопреки своему обыкновению. Обычно большая часть манипуляций, в особенности с репродуктивной системой, проходила на живую. Рихард вовремя подавил желание перекреститься.

Совершив реципиенту лапаротомию по белой линии живота и произведя экстирпацию внутренних репродуктивных органов вместе с верхней третью влагалища, Кунц пережал кровеносные сосуды зажимами Кохера, приподнял маску и жестом показал ассистентке, чтобы подала и подожгла ему сигарету. Теперь предстояло провести ту же процедуру с беременной маткой второй подопытной, но у него было немного времени на то, чтобы перевести дух и покурить. Менгеле жадно пожирал глазами процесс, Ласт тщательно документировала всё происходящее.

Завершив процедуру, Кунц стянул перчатки и вышел из операционной — дальше наблюдать за деяниями рук своих у него не было ни малейшего желания. Он не слишком верил в успех операции: большая часть пересаженных органов отторгалась, вызывая чудовищные реакции у реципиентов, которые за очень редким исключением очень быстро умирали и вылетали в трубу. Рихард, хотя и был врачом, всё же считал, что негоже человеку мнить себя Творцом, способным без последствий вмешиваться в то, что создала природа.

Обе женщины находились под тщательным наблюдением медицинского персонала — любые изменения в их состоянии, как ожидаемые, вроде того же синдрома кастрации, так и незапланированные, тщательно описывались и анализировались. Это была первая операция по подобной трансплантации, потому и срок был выбран, по мнению Менгеле, наименее рискованный — второй триместр.

*

Ласт вернулась к себе поздно, застав Зольфа в кровати за чтением. В его ногах вольготно развалился Мустанг, который, завидев хозяйку, тут же понёсся встречать её, радостно виляя обрубком хвоста.

— Развлекаешься или опять самообразование? — подмигнула она мужу, походя погладив собаку меж торчащих ушей.

Он неопределённо хмыкнул и отложил книгу.

— Олдос Хаксли? — она легла рядом и заинтересованно потянулась к книге.

Доберман Рой Мустанг ощерил пасть в искренней собачьей улыбке и взгромоздился на кровать, сворачиваясь калачиком в ногах у Ласт.

— Он самый, — ухмыльнулся Зольф. — Кстати, а почему вы не занимаетесь производством маточных репликаторов? Это бы прекрасно сказалось на экономике — посуди сама, сколько освобождается рабочих рук, более не занятых в воспроизводстве себе подобных.

Кимбли часто сравнивал устройство этого мира с родным Аместрисом и не понимал: почему в этой армии так мало женщин? С приходом к власти нацистов для целой половины населения была чётко обозначена единственно верная линия развития: кухня, дети, церковь. Ему, как человеку прагматичному, было непонятно: отчего такой ресурс использовался столь бездарно и экстенсивно.

— Сложно… — разочарованно протянула Ласт. — Вот сегодня матку пересаживали, а вчера Йозеф сшил двух близнецов. Они всё ещё живы, представляешь?

— Ого, — глубокомысленно отозвался Зольф.

Он не слишком хорошо разбирался во всех этих тонкостях, хотя читал довольно много по теме, да и Ласт рассказывала, но разве возможно стать экспертом в какой-либо области, нахватавшись по верхам? Диалог, конечно, он поддержать был способен, при желании мог пустить пыль в глаза, но не более. Сейчас же не было смысла притворяться.

— Близнецы такие интересные, — увлечённо продолжала Ласт, — ты можешь себе представить — у них нечто вроде коллективного разума и коллективной чувствительности! Если развести их по разным комнатам и одному отрезать пальчик, то второй четко в это же время громко кричит и жалуется на нестерпимую боль в том же пальце!

Зольф скосил глаза на книгу, между бровей пролегла складка.

— Ласт… — он прищурился. — А что, если спровоцировать развитие близнецов вне тела женщины? Заставить оплодотворённую яйцеклетку делиться, так, чтобы получилось пятьсот двенадцать, или тысяча двадцать четыре близнеца? Целый полк, только подумай! Целый полк солдат, обладающих коллективным разумом! Главное, сделать их нечувствительными к боли, тогда они и сражаться будут до последнего!

Ласт внимала. Идеи этого человека подчас балансировали на умозрительной грани между гениальностью и шизофреничностью.

— Но люди с анальгезией часто не доживают до взрослого возраста, — нахмурилась она. — Ведь боль — важнейший защитный механизм…

— А есть способ отнять у взрослого человека всякую чувствительность? — он наклонил голову набок. — Непосредственно перед боем провести некую… процедуру…

— Надо пробовать, — выдохнула она. — Опять же, всякую — не осмысленно, какие тогда будут из них воины? Если отнять не только чувствительность к боли, но и осязание и кожно-мышечную… — она закусила губу, — то это повлечёт слишком много последствий и рисков. Вплоть до затруднений с едой и естественными отправлениями, невозможностью соразмерить силу удара… Надо очень хорошо это обдумать и попытаться испытать… Вообще, люди странные существа. Я до сих пор, сколько ни наблюдаю, не могу понять. Вот взять то же самопожертвование…

Для неё, как для гомункула, это было, пожалуй, самой неизведанной частью человеческой психологии. Ласт не могла понять, как можно добровольно пожертвовать собственной жизнью, окончательно и бесповоротно, ради того, чтобы жил другой; ей казалось, что это противоречит самим основам мироздания.

— Всё просто, — голос Зольфа стал жёстким. — Большая часть этих людей делает это не по доброте душевной. Это чистой воды эгоизм, — он обнял её, наслаждаясь теплом её тела, — просто кому-то невыносима сама мысль о собственном существовании без другого человека. Даже не столько без него самого, как личности, но без того состояния, которое тот, другой, давал ему. И наш отчаянный спаситель просто не готов к этим переменам, ему проще прекратить своё существование в ореоле славы, ведь самопожертвование — это так почётно. Или он не хочет брать на себя ответственность. Не хочет жить с тяжёлым принятым решением и смертью своей попросту перекладывает его на другого.

Ласт вслушивалась в слова Кимбли и, хотя понимала его аргументацию, не могла принять для себя подобного.

— То есть, ты считаешь, что это — не проявление человеческой силы?

— Спорный вопрос, — он уткнулся носом в её мягкие волосы. — Часто сила становится слабостью. И наоборот.